– До того измучилась, что из ведер воду вылила на дороге. С пустыми ведрами и воротилась. Мочи моей не было. А немец мне за эту стирку пайку хлеба дал, расщедрился…
Екатерина Алексевна достала ломоть хлеба величиной с ладонь.
– Валюшка, – сказала она дочери, – займи у соседей с полведерка воды. Хоть горяченького кипяточку попьем.
Ленька сидел, низко опустив голову. Вдруг он поднялся из-за стола.
– Мама, – голос его сорвался. – Знаешь что, мама? Брось ты этот хлеб! Помру с голоду, крошки ихней в рот не возьму! Пусть им подавятся! Все равно наши скоро придут. Запомните все: придут, и я с ними уйду. Не могу я так больше! – Ленька ударил кулаком по столу. – Бить их всех, гадов, надо!
Отец сидел у другого края стола – больной, согнувшийся под непомерной тяжестью, свалившейся на его плечи.
– Ты чего это удумал? – мрачно спросил он, не поднимая головы. – Ты, малый, запомни: мы теперь пленные. Нам терпеть надо! Освобожденья ждать. А когда это будет – кто знает? Вон он, немец-то, Украину занял, к Москве подходит.
– Значит, руки сложить? Не будет этого!
Отец строго посмотрел на Леньку, но сын выдержал его взгляд. Впервые так по-взрослому говорил он с отцом.
– Будет не будет, а стучать кулаком по столу нечего! Больно горяч стал! Тебе все игрушки – гранаты да ружья всякие таскаешь, а мне надо семью беречь. Гитлеровцы узнают – – никого не помилуют. Ты мне это брось! Терпеть надо!
– А я не буду терпеть! Не могу!..
Ленька встал из-за стола и, не разбирая дороги, пошел в темень леса.

Партизанский налет

Поздней осенью в Быках неожиданно появился Алеха. Он приехал на подводе с двумя немцами – с горбоносым ефрейтором и переводчиком. Алеху Круглова гитлеровцы сделали старостой; он этим гордился, пил чаще прежнего и сейчас тоже был навеселе. Выпятив грудь, он старался держаться прямо и, покачиваясь, расхаживал между землянками.
– Эй, вы! – начальственным тоном покрикивал он. – Собирайтесь на один край! Разговор будет!
Неподалеку от голиковской землянки собралось человек двадцать. Алеха оглядел присутствующих, поправил картуз, непонятно зачем подтянул за ушки новые сапоги, выставив ногу вперед.
– Фашистскими сапогами хвастаешь! – бросил кто-то из толпы.
– Но-но, вы!.. – обиделся Алеха. – Не очень-то! Сапоги мне за усердие дали, как я есть власть теперь… Почему мужиков мало?
И действительно, здесь были почти одни женщины. И Ленька, и другие ребята тоже недоумевали, куда подевался народ. В разбросанной по лесу деревне они не замечали, как мало осталось мужчин. Правда, часть взрослых парней ушла в армию, как только началась война, но многие мужчины исчезли неизвестно куда вскоре после прихода немцев.
– Мужики где? – снова спросил Алеха.
– А кто их знает! Кто где, по своим делам, знать, – неопределенно ответили из толпы.
– Дела сейчас одни! – гаркнул Алеха. – Господин комендант приказал всем в деревню ехать. В лесу чтобы ни единой души не было. Вам про это сейчас господин ефрейтор скажет.
Все, что говорил Алеха, переводчик переводил горбоносому; тот слушал, наклонив к нему маленькую птичью голову на длинной шее. Но говорить ефрейтор не стал.
– В таком разе собирайтесь и трогайтесь. Два дня вам сроку.
Потолкавшись еще немного в Быках, Алеха уехал. Лукинцы поговорили, поспорили и решили пока никуда с места не двигаться.

* * *

Через несколько дней в Быки снова приехал горбоносый ефрейтор с переводчиком и. двумя солдатами. Алехи на этот раз с ними не было. Переводчик спрыгнул с телеги, остановил первых попавшихся женщин и сказал:
– Вы имеете приказ ехать назад деревня. Почему вы сидите в лес? Значит, вы есть партизан. Завтра мы будет ваша… как это… эрдхюте, да… на ваши земляные дома бросать граната. Герр комендант предупреждает вас на последний раз.
Женщины, встревоженные словами переводчика, бросились к своим землянкам, а гитлеровцы пошли по лесной деревне, неторопливо и обстоятельно ломая по дороге очаги, столы, выворачивая скамейки.
Волей-неволей пришлось жителям возвращаться. И снова с узлами, с ведрами, гонимые угрозой расстрела, пошли лукинцы по лесным тропам, но теперь обратно – в деревню. Почти все возвратились в свои дома. Только в три крайние хаты не пустили хозяев. Эти дома стояли в конце деревни, ближе к ручью; и ребята неведомым путем узнали, что там разместился то ли штаб немецкого полка, то ли солдаты карательного отряда.
У Голиковых в избе жил денщик. Был он немолодой, сквозь жидкие, белесо-рыжие, коротко постриженные волосы на затылке просвечивала изрядная лысина. Вид у него был добродушный.
– А, буби! – воскликнул он при виде Леньки.
Солдат поднялся, потянулся, как ленивый кот, и сказал что-то еще. Леньке запомнилось только слово «буби», которое денщик часто произносил, пытаясь говорить с ним. Денщика так и прозвали Буби; и только потом ребята узнали, что по-немецки это слово означает «мальчонка». Денщик басовито смеялся, когда его называли Буби, но потом привык и отзывался на эту кличку.
К семье Голиковых Буби относился сдержанно, не позволял себе грубых выходок. Екатерину Алексеевну звал «мути» и иногда давал ей то краюшку хлеба, то оставшийся в котелке суп. Делал он это не безвозмездно. После таких подарков Буби неизменно обращался с просьбой что-нибудь постирать, заштопать или пришить.
Ленька не любил Буби.
– Все равно из фашистов, – говорил он.
– Немец немцу рознь, – возражала мать. – Этот хоть человеком смотрит, не то что другие.
– А к нам кто его звал? – не соглашался Ленька.
– Никто не звал, да у него тоже дело подневольное. Глянь-ка, как письма пишет. Тоскует, видать.
По вечерам Буби часто зажигал светильник и при тусклом свете аккуратно выводил крупные буквы, вздыхал и после того, как заклеивал письмо, ходил грустный, а ночью долго ворочался. Конечно, он был лучше других, но это не меняло дела. Как и любому фашисту, не мог ему Ленька простить, что незвано пришел он к Ильменю, в Лукино, что из-за них, фашистов, так внезапно поломалась вся жизнь.
Однажды под вечер Ленька за домом рубил на дрова остатки сарая. Беречь их теперь было ни к чему: все равно растащат солдаты. Он так увлекся работой, что и не заметил, как сзади к нему кто-то подошел.
– Что, двор чинишь? – с усмешкой спросил незнакомый парень в коротком пиджаке и шапке-треухе.
– Теперь только дворы и чинить! – нехотя ответил Ленька.
– Немцы-то у вас здесь есть? – осторожно спросил незнакомец.
– Где их нет теперь! – подражая взрослым, ответил Ленька. – А зачем тебе?
– Стало быть, надо. Много будешь знать – скоро состаришься. Так есть, что ли?
– Ну, есть. В каждом доме они стоят. У нас один, а у кого и по пять человек.
– Так. А кто такие, не знаешь?
Ленька стоял возле нарубленных дров с топором в руке. Отвечая на расспросы незнакомого парня, он все думал: кто бы это мог быть? Народ бродил теперь разный: одни тайком пробирались к фронту, выходя из окружения, – эти в большинстве ходили в военной форме; другие, как в свое время жители Лукина, уходили в лес. Местных Ленька знал, а этот был незнакомый. Оставалось только предположить, что это партизан заглянул в их деревню и допытывается, что делают здесь враги. Вот это скорее всего. Как он сразу не догадался! Совсем другими глазами взглянул он на парня.
– Может, ты партизан? – понижая голос, спросил Ленька.
– А если партизан? Плохо, что ли?
– Плохо!.. Как раз неплохо! Пойдем в избу.
– Нет, в избу не пойду. Здесь говори. Что за фашисты-то?
– Каратели, говорят. А еще штаб полка стоит. В крайних избах живут офицеры. Там хозяев не пустили. Одни только гитлеровцы.
– И ни одного жителя нет? – заинтересовался незнакомец. – Хорошо. А где эти избы?
– С самого края. Как от ручья поднимешься, так они и будут. Все три подряд. Там часовой ходит.
– Так… Вот за это спасибо. Да ты смотри не сболтни кому, что я здесь был. Фашисты про это сами узнают.
Последние слова незнакомца прозвучали таинственно, но спросить о чем-нибудь Ленька не решился.
В ту же ночь в Лукино раздались взрывы гранат. Иные взрывы были такой силы, что во всех избах дребезжали стекла.
Ленька проснулся, но притворился спящим. Он сразу понял, что взрывы эти связаны с его вчерашней встречей. Буби тоже проснулся и стал в потемках торопливо одеваться. Кто-то тревожно забарабанил в окно и очень быстро заговорил по-немецки. Буби схватил автомат и выскочил из дома. Взрывы прекратились, но тишину ночи разрывали беспорядочные выстрелы. Доносились они со всех сторон. Стрельба продолжалась недолго, но Буби пришел только перед рассветом, мокрый, перепачканный грязью и необычайно расстроенный. Он тщательно завесил окна и только после этого зажег светильник. С этой ночи Буби сам проверял маскировку, выходил на улицу и смотрел, чтобы ни один луч света не проникал наружу.
Утром ребята отправились на другой конец деревни. Но к последним домам их не пустили. Мальчики могли только издали видеть результаты партизанского налета. Избы стояли с выбитыми рамами, а в одном доме наружу вылетел весь простенок.
– Наверное, противотанковую загвоздили, – сказал Ленька. – Она знаете как рвет!
Сашка, живший ближе других к этому краю деревни, рассказал, что от первого взрыва у них в избе вылетели все стекла.
– Как а-ахнет! Уж мы думали – бомба. Все повскакали. Я с печки кубарем… А тут еще, как начали рваться!.. Партизаны, говорят, сперва часового сняли. У них такие ружья есть, бесшумные называются. Стреляешь – и ничего не слышно.
– Не ружья это, а такие резиновые надульники надевают, – объяснил Ленька. – Я знаю, Здорово получается!
Ребята удивлялись, откуда Ленька знает такие подробности. Многим казалось, что «бесшумки» – это выдумка, а Ленька объяснил даже, из чего они сделаны.
Сашка еще рассказал, что до самого утра ездила санитарная машина и возила раненых в Мануйлово. Может быть, это были убитые. Всего увезли человек двадцать. Возили их в мануйловскую церковь, где немцы открыли полевой госпиталь.
В это время ребята увидели немецкую легковую машину. Она тяжело взобралась по круче от перевоза и остановилась около разбитого дома. Из нее вышел Виктор Николаевич с тростью в руке. На рукоятке трости была приделана кожаная петелька, и трость походила на плетку. Гердцев подошел к офицеру. Офицер что-то говорил, кивая забинтованной головой на разбитые дома, а Гердцев раздраженно бил себя тростью по голенищу. Потом он что-то сказал солдату, стоявшему у крыльца, и тот бегом припустился в соседний дом. Не прошло и минуты, как оттуда выскочил Алеха Круглов и заспешил к машине. Он поправлял на ходу картуз и застегивал пиджак на все пуговицы.
Слова Гердцева не долетали до ребят, но видно было по всему, что он взбешен и нещадно ругает Алеху, замахиваясь на него хлыстом. Круглое стоял как побитая собака, порываясь что-то сказать. Но Гердцев не хотел ничего слушать. Потом он отдал какое-то приказание, и Алеха тотчас же побежал по избам. После ребята узнали, что староста у всех выспрашивал, не видел ли кто в деревне посторонних, не появлялись ли партизаны или вообще кто-нибудь из незнакомых. Но все, как один, уверяли, что никого не видели, что сидят теперь они по домам, на улицу выходят редко. Это была правда: кроме Леньки, никто не видел молодого партизана-разведчика. Знали еще об этом закадычные Ленькины друзья, но они были немы как рыбы.

Земляки Александра Невского

Было это по первому снегу. Белым покровом затянуло поля, незамерзшая речка в заснеженных берегах потемнела и казалась издали совсем черной.
Ленька спустился с крыльца и стоял, раздумывая, чем бы заняться, когда на улице появилась нескладная фигура Буби. Солдат шел из штаба, насвистывая веселую песенку.
Настроение у солдата сейчас было игривое, как у мальчишки. Смешно, что его прозвали здесь Буби! А снег сегодня такой же, как дома, в Баварии, и воздух свежий, приятный. А пугали, что в России лютые холода.
– Лонька! – крикнул он, завидя хозяйского сына. – Лонька, хороший зима!.. Пуф, пуф!..
Буби нагнулся, набрал в пригоршню снега, слепил плотный снежок и швырнул его в Леньку. У Леньки не было никакого желания играть, да еще с денщиком немецкого офицера. Он увернулся от снежка и отошел в сторону. Но Буби хотелось порезвиться. Забежав вперед, он снова бросил снежком. На этот раз снежный ком попал Леньке в грудь, засыпал лицо.
– Чего лезешь-то? – сердито сказал Ленька. Буби не понял.
Новый снежок пролетел мимо, а следующий снова попал в Леньку. Развеселившийся денщик бросал в мальчика один снежок за другим. Ленька увертывался, отбегал, а Буби преследовал его. Тогда, разозлившись, Ленька решил ответить. Он заметил, что верхние пуговицы кителя у Буби расстегнуты. Ленька схватил ком снега, плотно его сжал и, прицелившись, угодил как раз ниже подбородка. Снежный ком попал Буби за пазуху. Денщик даже задохнулся, словно его окатили ушатом ледяной воды.
Тут уж разозлился Буби. Он бросился к Леньке, схватил его, зажал между коленями и стал натирать лицо мальчика снегом. Ленька вырывался, извивался в снегу, но Буби, крепко держа его, продолжал натирать снегом. Мокрый снег набивался в глаза, в уши, попадал за воротник. На шум из избы выбежала Екатерина Алексеевна и растерянно глядела на то, что происходит посреди улицы.
Наконец взлохмаченный и растерзанный Ленька выскочил из толстых рук Буби. Он отскочил в сторону и в слепой ярости, ничего не сознавая, кроме стремления отплатить за обиду, подбежал к плетню, выхватил кол и бросился на солдата. Губы у Леньки дрожали, глаза потемнели, сузились и горели недобрым светом.
– Я тебе покажу, гад! Я тебе покажу!.. – бессвязно бормотал он, наступая с колом на Буби.
Денщик, тоже раззадоренный дракой, потянулся за пистолетом. Мать в ужасе ринулась с крыльца.
– Буби! Буби! – молила она и одновременно уговаривала сына: – Ленюшка! Да брось ты, Ленюшка, опомнись!
Она успела броситься между денщиком и сыном, пока солдат не вытащил пистолет, а сын не опустил кол на голову немца. Екатерина Алексеевна повалилась на занесенную руку сына и отвела удар.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24