Они добровольно пошли в ад, чтобы работать над собой и помогать другим. В этих палатах родители зачастую из последних сил льнут к своим детям, когда они испускают последний вздох. Страдание в коридорах бывает буквально осязаемым. Чтобы в такой ситуации сердце оставалось открытым, подчас нужно проявить все, на что вы способны. Чтобы находиться в таком состоянии в любви к ближнему, вы должны выйти за пределы смерти. Эти сестры смогли использовать свою работу как средство для самоочищения.
Страдания угнетают нас, когда мы действуем под влиянием маленького «я», своего маленького ума. Мы действуем исходя из того, кем, как нам кажется, мы являемся. Мы становимся «помощниками». Ведь в маленьком уме, в маленькой личности не хватает места для страданий других. Мы чувствуем себя изолированными и боремся за то, чтобы не утонуть в своих отдельных страданиях.
Это напоминает различные методы получить воду, чтобы напоить человека, который умирает от жажды. Вы можете либо выжать воду из своих клеток, став при этом более сухим и мудрым. Или же вы можете пойти к колодцу, великому источнику воды, и принести оттуда полное ведро, чтобы можно было вдоволь напоить других и еще чтобы осталось себе. Те, кто дают от себя, высыхают. Те, кто дает из источника, сами черпают из него. Приближаясь к колодцу, они открываются интуиции, тонко чувствуют нужды других и отвечают на них сердцем, а не умом.
Вы действуете, исходя из чувства уместности, а не знания. Отпуская то, что задерживает поток, человек переживает гармонию двух существ. Когда ваша неповторимая индивидуальность отпадает, вы можете делить чистое бытие.
Исцеляет ваша заботливость. Но проблема для большинства тех, кто работает в больницах, – это страх «вовлечься», боязнь проникнуть в себя самих, принять непосредственное участие в жизни. Ведь очень трудно открыться себе в ситуации, в которой находится другой человек, и поэтому мы начинаем чувствовать ее в своем уме и теле, но все же остаемся открытыми на самом глубинном уровне. Замечая тенденцию отстраняться, вместо этого мы входим в огонь, который выжигает наши привязанности.
Возможно, мы забыли происхождение слова «забота» (саге). Оно происходит из того же корня, что и слово «культура» (culture). Заботиться означает достигать единства с человеком, объединяться с ним в великой «культуре» человечества, самой жизни. Ведь в действительности нет «других» людей. Есть только бытие, переживаемое с различных точек зрения. Когда вы полностью присутствуете, вы понимаете, что нет такого существа как «другой человек». Есть только два восприятия одного и того же существования. Есть «ваше» становление и «мое» становление. Наша задача – совместно прийти к истине. Создать друг другу идеальные условия для того, чтобы осознать, что нет «другого», а есть только совместное переживание Единого.

ГЛАВА 13
ПИСЬМО ОТ ДРУГА

Дорогие друзья,
некоторое время я работаю помощницей медсестры и знаю, как трудно приходится в больнице тем, кто не принял смерть. Большинство людей не признают присутствие смерти, и поэтому они призывают умирающих держаться за жизнь, поправляться, не думать о приближении смерти и никогда ни при каких обстоятельствах не говорить о ней. Одним словом, больных учат убегать от смерти и прятаться от нее всеми возможными способами. Это напоминает комедию. Близкие «успокаивают» умирающего, притворяясь, что не видят приближения его смерти, и умирающий отвечает им тем же. Никто не решается заговорить о смерти. Каждый прячет свою голову от страха и волнения.
Эта великая свобода пугает большинство людей, и поэтому они могут передать друг другу только страх. Они верят, что жизнь – это что-то отличное от смерти и противоположное ей. Поэтому они не замечают смерть и не принимают ее каждый день, что помогло бы им познать свободу.
Я часто замечаю (не просто верю), что все люди обладают просветом в своей личности, в своем эго, или «я», – и через этот просвет виден Бог, пребывающий внутри; это наше понимание истины, это место, где мы все свободны. Когда вы входите в эту истину и предлагаете другим любовь (безусловную любовь), люди ослабляют свою хватку и отпускают.
Лишь немногие из тех, с кем я работаю, могут на вербальном уровне ответить на вопрос об умирании (каким бы насущным он ни был). Если им сказать, что так оно и есть, что нужно просто присутствовать, отпускать, сливаться с Иисусом или уходить в Него, они только смутятся или начнут интеллектуальную дискуссию. Каким-то образом вы должны выйти с ними в пространство, называемое любовью, открытостью, свободой, Богом. Пригласите их туда самим своим пребыванием в этом пространстве, своей открытой жизнью в любви, видением и принятием совершенства каждого человека (а не осуждением его мелодрамы). Только откройте руки, откройте сердце и ждите. Часто я просто сижу у чьей-то кровати. Я жду, я открыта, я принимаю все. Откройтесь для этого бытия, откройтесь для Бога, который через меня поет для Своего младенца, который присутствует в моем желании помочь, сделать все, что нужно, в этом состоянии «Да». И я слушаю, прислушиваюсь в сердце ко всему, что Бог шепчет в это мгновение, в это время, в этом существе, в этом переживании.
Каждый раз, когда я смотрю на смерть, это совершенно новое переживание. Я не знаю о нем ничего. Я могу только оставаться открытой, и возможно, в этой открытости умирающему легче открыться самому, легче найти самый прямой путь к Богу. О, Смерть, ты великий учитель!
По большей части моя работа в больнице состоит в том, чтобы облегчать страдания. Даже те, кто приближаются к смерти, часто оказываются в ловушке страданий и изо всех сил борются с ними. Я каждый раз удивляюсь, когда вижу, как сильно простое участие помогает тем, кто просто переносит сильную физическую боль (скажем, на последних стадиях рака).
Был старик, которого звали мистер Пайн и которого я любила, как родного. Он умирал от рака, и я тогда была его сиделкой. Время от времени у него начинала нарастать боль в правой части спины, и тогда он пилюля за пилюлей начинал глотать таблетки, а когда это не помогало, он просил меня сделать ему массаж спины и пропеть для него Двадцать третий псалом, его любимый (песня, которая всегда превращала его в ребенка и помогала ему довериться Богу). Я говорю «массаж», но в действительности мое прикосновение пробуждало в нем свет, из которого он был сделан. И когда он понимал, что это и есть он сам (и сообщал мне об этом через руки), боль утихала, и устанавливался покой. Да, имело место что-то наподобие этого. Это просто случалось.
Можно рассказать вам несколько необычных историй? Вот, например, миссис Гудолл (Mrs Goodall) – Бог дал ей прекрасное имя для роли, которую она играла в этой жизни, – старая негритянка, умирающая от рака. Всю жизнь она трудилась во имя Бога. К ней постоянно приходили посетители, и все они уходили с чувством облегчения, вдохновленные и насыщенные этим сияющим светом. В течение месяцев она переносила сильную физическую боль, но все время излучала любовь. Стоило только поправить ей одеяло, как она тепло говорила вам: «Благодарю вас от всей души!» – словно вы подарили ей целый день жизни. Эта женщина была готова к смерти (как, впрочем, и к жизни – объемля их в одной открытости). Мы глубоко любили друг друга и имели возможность говорить о любви Бога (Христа) и немного о смерти. Когда приблизились ее последние минуты, малейшее движение заставляло ее испытывать сильнейшую боль. Меня послали, чтобы я сменила ей постели и одежду. Она, по-видимому, была в коме; глаза казались стеклянными. Но я вспомнила, как она сказала мне однажды: «Ты думаешь, что я лежу и сплю, но я лежу и молюсь за тебя». Я знаю, что можно находиться в таком осознании. Она была очень внимательной и присутствовала здесь и теперь, что бы ни делало ее тело.
Я легко приступила в выполнению своих обязанностей. Прикосновение бывает любовным, и тогда оно скорее лечит, нежели доставляет телу боль. И вот, предложив свои руки Богу и исполнившись Его любовью, я начала ухаживать за ее телом. Я видела, что передо мной на постели лежит тело Христа. Оно не было похоже на Христа, но напоминало мне Христа своими страданиями. Это тело было и является Христом. Я была ослеплена стеной света, которая исходила от нее-Него. В состоянии благоговения при виде Бога я перевязывала ей раны и пела для нее. Не знаю, какая это была песня, потому что она просто пелась из света. Думаю, что эта песня была о покое в Иисусе. Миссис Гудолл была слишком слаба, чтобы говорить, но она могла поднять одну руку и положить ее мне на плечо. Мое сердце истекало слезами от ощущения доброты этой женщины, которая, умирая, излучала любовь. В смерти так же, как и в жизни. Миссис Гудолл отошла в сиянии славы. И если ангелы вообще когда-дибо пели, они пели тогда, когда она отправлялась в дом своего Господа. Смерть для нее была любовным объятием Христа.
Миссис Тайлер не была готова. Да, у нее был рак, но ей нужно было еще несколько месяцев. Врач предложил операцию, чтобы удалить образовавшуюся пробку в толстой кишке. Тогда бы ее не вырывало после еды, и она могла бы испражняться в маленький мешочек, что было бы более удобно.
Я провела с ней немного времени. Достаточно для того, чтобы разделить любовь, но недостаточно для того, чтобы разделить пространство, называемое Богом. Она вернулась из операционной, и было ясно, что она умирает. Она лежала в агонии часами; каждый ее вздох был стоном. Ее боль прогнала всех из комнаты. Доктора и сестры не могли зайти к ней в комнату, поэтому я могла подолгу сидеть с ней сама. Я была открыта и ждала того, что должно было случиться. Но ничего не случалось. Только стоны. Я сидела, желая сделать что угодно, чтобы помочь ее душе освободиться. Но миссис Тайлер боролась со смертью. Я думала: «Что я здесь делаю? Какой смысл мне сидеть здесь с женщиной, которая умирает в агонии? Я не знаю». Что же, не-знание – мое обычное состояние, поэтому я продолжала сидеть. Она боролась, и я чувствовала ее борьбу. Я ушла от нее обеспокоенной, мое тело было наполнено ее стенающей агонией.
Понимание пришло только на следующий день. Я пришла к другу, чтобы поговорить о борьбе, которую я чувствовала в своем теле, и положила голову ему на колени. Я не чувствовала различия между миссис Тайлер и собой. Ее тело, мое тело было одним и тем же. Мое тело начало стонать так же, как и ее, и стонало оно нашими общими стонами, пока не наступила ясность. Ясность пришла точно так же, как иногда видишь птичку, которая садится на ветку у окна и начинает петь. Она поет хвалу Господу. Жизнь птички, песня птички – все это утверждение совершенства Бога. И жизнь миссис Тайлер, ее смертельная агония были песней во славу Бога. Это была совершенная песня, совершенное утверждение Бога. Стоны были родовыми муками, и рожала она свою душу, которая должна была выйти из тела, и поэтому ее смертельная агония напоминала родовые муки. Я не могла этого видеть, потому что мне хотелось прекратить то, что я называла борьбой.
Миссис Карас была готова. Настолько готова, что ждала смерти. Старая, немощная, она решила перестать принимать пищу. Первый раз она отказывалась от еды шесть месяцев назад, когда лежала в больнице, чтобы потерять вес. Сейчас она весила 68 фунтов. Доктор сказал: «Она здорова, как лошадь, только кушать не хочет», и отправил ее домой. Но мне посчастливилось немного познакомиться с ней, с этой крохотной птичкой, улыбка которой озаряла сразу всю комнату. Она была женой министра и не желала пачкать постель, приняв твердое решение прекратить есть. Ее решение сработало. Через шесть месяцев она умирала, и ее семья организовала круглосуточное дежурство у ее постели, но иногда у них был перерыв, и тогда я могла подменить их.
Казалось, она практиковала умирание. Она проваливалась в забытье на несколько часов, приходила в себя на пять минут, чтобы выпить воды или попросить, чтобы ее повернули, и снова проваливалась в забытье. Очень спокойно, почти без боли. И вот она приходит в себя последний раз и уходит навсегда. Я прихожу на свою смену через двадцать минут после ее смерти, захожу в комнату и протираю глаза, как пьяница при виде розовых слоников. Это похоже на психоделическое путешествие. Миссис Карас здесь больше нет. Ее разнесло по всем уголкам вселенной. Ее глаза устремлены в вечность. Ее рот – бездонная черная дыра. Все в ней устремляется навстречу свободе. Нет стен. Нет личности. Все ее существо – взрыв в бесконечность. Я нахожусь в каком-то загадочном пространстве. Может, кто-нибудь подсыпал мне в чай кислоты? Я захожу в соседнюю комнату, думая, что со мной что-то случилось. Здесь старенькая миссис Руфь занята сохранением своей индивидуальности. Она лелеет маленький комочек своего тела и личности. Это в точности миссис Руфь, которая делает все так же, как должна делать миссис Руфь. Она морщит нос, сжимает в руке платок, что-то бормочет. Возвращаюсь к миссис Карас (которая мне казалась необычной и до своей смерти), и психоделическое путешествие в бесконечность продолжается. Какая свобода в том, что мы называем смерть! Я просто остаюсь в этой комнате, стою некоторое время рядом со взрывом, который мы называли миссис Карас, и наблюдаю, как тело уносят в морг.
Бабушка. Она никого не беспокоила, когда впервые попала к нам в больницу. Все делала сама, проводила большую часть времени одна, никого не вызывала. «Не хочу никого беспокоить». Затем она сильно заболела, прежде всего сердцем, едва могла ходить и была очень слабой. Она упала, сломала бедро и нуждалась в помощи во всем: в том, чтобы вставать, одеваться, пройти в ванную, расчесать волосы. Вместе с болезнью к ней пришел страх смерти. Тело причиняло ей много страданий, у нее были трудности с дыханием, она уже «не могла надеяться на улучшение». Она хотела, чтобы возле нее кто-то постоянно сидел, жаловалась на то, что медсестра приходит не сразу, как только ее позовут. Многим няням она сильно надоела. Каждые пятнадцать или двадцать минут Бабушка выкрикивала:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48