Я отошёл метров на двадцать, прежде чем старуха окликнула меня. По-видимому, в её прижимистой душе не на шутку разыгрывались шекспировские страсти.
– “Эй, паренёк, погоди! Иди сюда”. Я подошёл со словами: “Что, старая, передумала?”
– “Ладно, бери ведро, только красных ранеток, они тоже очень хорошие.”
– “Не, бабушка, ты меня уморишь. Мы ж вчера на ведро белых ранеток договарились, ты уже не помнишь, что ли?” Мы ещё немного попрепирались, и наконец бабка уступила.
Старуха удалилась в дом. Я начал с того что набрал в своё ведро ранетки, поставил его в укромное место к забору и прикрыл травой. Потом начал собирать ранетки бабке и стаскивать их в дом. Из сеней в погреб через небольшое окошечко был проделан наклонный деревянный желоб, и я просто ссыпал ранетки в погреб по этому желобу. Дело шло споро. Часам к двум я закончил собирать ранетки на хорошей яблоне и приступил ко второй. Колючие ветки раздирали кожу до крови. Я ничего в тот день ещё не ел, не считая десятка ранеток, которых я очень быстро наелся, и начал уставать. Болели ступни ног от того что всё время приходилось неудобно стоять на ветках. Ведро пристроить было некуда, приходилось набирать ранетки за пазуху, спускаться вниз, ссыпать в ведро и снова лезть наверх. Работёнка на поверку оказалась просто каторжной.
Но рано или поздно всё кончается. Осталось обобрать пару ветвей, и я уже предвкушал конец утомительной работы. Но не тут-то было. Возвращаясь из очередного рейса в сенцы, я глянул в ту сторону где должно было стоять моё ведро и не увидел его. Прошуровал всю траву возле забора, но своего ведра с ранетками так и не обнаружил. Калитка на щеколде, никто не заходил. Значит, бабка.
Я рассвирепел. Метнулся в сени и начал стучать во входную дверь изо всех сил. Дверь была заперта. Из дома в ответ не раздалось ни звука. Я выскочил во двор и закричал в окно.
– “Если ты, старая стерва, не отдашь мне ведро, я тебе сейчас все окна повышибу камнями!” В ответ ни звука. Я начал искать камни. За углом дома что-то звякнуло и покатилось по земле – по звуку ведро. Я забежал за дом и увидел не свое хорошее новое, а какое-то старое, не пощаженнное временем подобие ведра.
Я опять метнулся к окну и увидел в нём бабку. Замахнулся камнем и уже собрался запустить им в окно, когда она завопила и отпрянула внутрь. Спустя несколько секунд снова раздался звук упавшего ведра. На сей раз это было моё, правда несколько пострадавшее от падения.
С оставшихся ветвей я кое-как набрал полведра мелких кислых ранеток, со всей силы хлопнул калиткой и потащил свою убогую добычу домой. В душе клокотали обида, жажда мести и какое-то чувство удивления свершённой несправедливостью. Я не понимал, за что меня так подло обманули. Я честно выполнил тяжёлую работу, всё как договорились, а меня взяли и так нагло, беззастенчиво обвели вокруг пальца. Это как-то не укладывалось в моей голове. Я собрал по меньшей мере ведер двадцать пять только хороших ранеток. Себе хотел взять одно ведро, как договорились, но мне и этого не досталось. Тащу домой какую-то несъедобную кислятину, которую можно даром набрать в посадках возле подсобного хозяйства.
Я не витал в облаках и представления о жизни у меня были вполне земные. Но в моём жизненном опыте такой однобокий поворот событий встретился впервые. Так беззастенчиво взрослые меня ещё не грабили. Эх, знать бы, что это было только начало… Ранетки окажутся такой мелочью в сравнении с тем что меня ждёт впереди, по мере того как я буду взрослеть и идти по бездорожью этой жизни.
Дома мама взглянула на добычу без малейшей тени энтузиазма.
– “Что ты с ними хочешь делать, есть их невозможно”.
– “Может, варенье сварить?” – высказал я свежую идею.
Мама колебалась. С её точки зрения затея выеденного яйца не стоила, но она решила не обижать меня отказом, сказав: “Ладно. Только помой ранетки, вырежи серёдки, засыпь сахаром чтобы сок дали. Вечером приду, сварю”.
Утро выдалось такое же серое и неприветливое как накануне. Задувал порывами северный ветер. Ивы с уже начинающими увядать узкими листьями как-то бесприютно, с унылым шелестом, вздымали на ветру свои длинные поникшие ветви. Я пошёл на общественную колонку, вымыл ранетки и уселся у сарая вырезать серёдки. Мяготь складывал в небольшую эмалированную миску. Подошли братья Михальцовы. Серега примерно моего возраста, чуть помладше, младший брат Вова года на два моложе Серёги. Начали было помогать, но им это быстро надоело и они просто сидели рядом, разговаривали. Ранетки братья раскритиковали. Я согласился, но выразил надежду что варенье будет хорошее. Серёга с сомнением покачал головой. Потом их позвала бабушка и они ушли.
Время тянулось через день как Млечный Путь по ночному небу. Ранетки в ведре убывали мучительно медленно. Мало-помалу я приспособился, и дело пошло живее. Закончив обрезать ранетки, я ссыпал серёдки в корыто соседской свинье. Свинья тут же ринулась к корыту, стоящему у края низкого загончика. Налитая туша, покрытая короткой белесой щетиной, извивалась от удовольствия. Раздавалось довольное, сладострастное похрюкиванье. Немного пользы принес мой трудовой подвиг.
Дома я засыпал наструганную мяготь ранеток сахаром и поставил на холодную печную плиту. После этого с лёгким сердцем занялся своими делами – пошёл искать подшипники для колёс игрушечного вездехода, своей очередной поделки.
Вечером мама сварила варенье на электрической плитке. В итоге получилась аккурат литровая банка. Мне варенье понравилось. А может я убедил себя, чтобы хоть как-то оправдать неимоверные моральные издержки и физические трудозатраты. Кроме меня никто его больше не ел. Сестрёнка предпочитала помидоры и солёные огурцы.
Оставшиеся до школы дни бежали быстро. Мы с отцом на велосипедах съездили на наше картофельное поле, далеко за окраиной посёлка. Лето было засушливое, картофель не уродился. Мы вывернули несколько гнёзд, но не нашли ни одной картофелины крупнее куриного яйца. Отец посмеялся, сказав что собирать урожай в этом году будет легко. Потом мы заехали к смотрителю железнодорожного переезда. Попили ледяной воды из колодца. Отец поговорил со смотрителем, жившим здесь на отшибе со своей семьёй и домашним хозяйством, состоявшим из нескольких овец и двух коров. Место было тихое, уединённое, запрятанное между берёзовых колков. От железнодорожной насыпи дом загораживал пологий холм, заросший полыньёй и уже сухим репейником. Уютное было местечко, мне понравилось. Я поймал несколько больших синих стрекоз, рассмотрел их и отпустил с миром. Вроде без особых повреждений, судя по скорости с которой они унеслись от меня. Их стрёкот медленно затихал в прозрачной тишине безветреного вечера.
Ещё в начале лета я сделал на берегу Иртыша шалаш из досок и травы, выбрав для него уютное местечко на песку среди больших ивовых кустов. Мой приятель, Гена, приезжал на выходные из интерната домой. Мы с ним проводили время в шалаше, читали книжки, играли в шашки. Иногда я укрывался в нём от редких в то лето дождей, а то сидел у входа, что-нибудь вырезая из дерева. Возле шалаша речной песочек был мелкий, приятный, сидеть там было уютно.
В тот промозглый, серый день я поймал в Иртыше небольшое сосновое бревно, плывшее недалеко от берега. Длинной веткой подогнал его к прибрежным камням, укрепляющим берег, и начал вытаскивать его из воды. Бревно для меня было тяжеловатое. Занося понемногу то один конец, то другой, я постепенно вытащил его на берег. Тут набежал дождь, и я укрылся в шалаше. Вскоре послышались торопливые шаги, и в мой шалаш начали протискиваться знакомые подростки, старше меня на три-четыре года. Отношения у меня с ними были не очень дружелюбные. Ребятишки они в основном были задиристые. Тон задавал Витька. Его старший брат Лёнька к тому времени уже сидел в тюрьме за поджёг транспортёра крупозавода. Крытая эстакада транспортёра тянулась от крупозавода до причала метров сто с лишним. По рассказам очевидцев Лёнька геройски забросал эстакаду бутылками с зажигательной смесью. Сухое дерево разгорелось моментально. Чёрный от резины дым чудовищными клубами поднимался в небо. Огромные языки пламени жадно, с треском пожирали доски и брёвна эстакады. Сбежалась вся округа. Примчались две пожарные машины, но доступа к горящей эстакаде не было – дорогу преградили подъездные железнодорожные пути крупозавода. С реки к причалу подплыла небольшая самоходная баржа. Экипаж раскрутил брандспойты и попытался отстоять часть эстакады со стороны реки. Тщётно. Огонь стремительно распространялся понизу эстакады, так что в какой-то момент смельчак с баржи с брандспойтом в руках стоял наверху, а огонь понизу уже преодолел метров пятнадцать за его спиной. Люди долго кричали, махали руками, прежде чем в горячке борьбы и треске пожара он осознал грозившую ему опасность.
Транспортёр сгорел дотла. Катки транспортёра быстро растащили по окрестностям, присособив их для вытягивания лодок и брёвен на берег. У нас у самих было три таких катка, так что даже я мог спустить лодку на воду.
Витька верной поступью шёл по стопам брата. Лёнька, потом говорили, повесился в тюрьме, а Витьку через несколько лет убили в том же заведении. Зная Лёнькин характер, версию о самоубийстве принимали с недоверием. Он и в меня как-то бросал нож, разозлившись непонятно за что, но я успел упасть на землю, а потом убежал. Папаню их в скором времени выгнали с работы за воровство, и им пришлось освободить служебную квартиру. Но Кировск посёлок маленький, и мы по-прежнему оставались в курсе дел этой уродливой семейки. Матери у них не было.
Вспоминая, сколько гадостей эти ублюдки сделали мне, я и сейчас, много лет спустя, считаю что они получили по заслугам. Сделал – получил. Сразу, по полной программе. Иначе порядка в жизни не будет.
Ребятишки, сидя в шалаше, делали скабрезные пошлые намёки, ругались, обсмеяли мой шалаш. Я сказал, что если им здесь не нравится, то пусть выметаются, я их не звал. В воздухе запахло враждебностью. Похоже, Витька только и искал повода чтобы начать ко мне цепляться. Дождь заканчивался, я вылез из шалаша. На узких листьях ивовых кустов блистали крупные капли. Подул ветерок, листья закачались. Капли начали скатываться на мокрый песок, быстро и бесшумно исчезая в нём.
Вылезли из шалаша и эти ребята. Неожиданно Витька ударил ногой по шалашу и как по команде они начали его ломать, раскидывая во все стороны доски и траву. Я обомлел, потом в ярости схватил палку и пошёл на них. Вначале они со смехом уклонялись, но когдя я хватил Витьку по плечу, ситуация поменялясь. Витька разозлился, схватил здоровый булыжник и со всей силы бросил мне в голову. Моё счастье, что он чуть промахнулся. Остальные тоже похватали кто камни, кто палки и пошли на меня. По ситуации надо было убегать, но мне было всё равно. В таком состоянии народ идёт на танк с гранатой. Дело для меня могло бы кончиться весьма и весьма плачевно, не одумайся вовремя Володя Заздравный, старший из них. Вообще-то он был хороший парень, но толпа у многих предохранители закорачивает. В самый последний момент он сказал: “Постойте, парни. Мы же сами сломали его шалаш, а теперь ещё хотим его избить. Пойдёмте отсюда”. Витьку такой поворот событий явно не устраивал – он как шакал уже учуял запах крови и лёгкой расправы. Но, в отличие от оголтелого брата одиночки, он предпочитал пакостить чужими руками. Витька был коварный малый – мог влезть кому угодно в душу, втереться в доверие и уже тогда нанести удар побольнее и тут же изобразить из себя невинность. Он приостановился, чтобы оценить ситуацию. Остальные заколебались. Володя с угрозой в голосе напустился на меня: “А ты хорош, чуть что за палку хвататься. Ты так быстро себе схлопочешь, смотри”. Я же ещё и виноват, оказывается, что они шалаш сломали. Во жизнь!…
Мои обидчики ушли. Я стоял возле останков шалаша, где мне было так хорошо и солнечно всё лето. Один раз, в начале каникул, мне его уже кто-то ломал. Тогда я построил шалаш заново. Строить его сейчас не было смысла.
Жизнь торопливо давала урок за уроком. Было только непонятно, в чём заключается домашнее задание.
Я сложил доски в штабель. На следующий день отец взял лошадь и мы увезли эти доски и несколько брёвен к сараю. Накладывая доски на телегу, отец спросил: “Ребятишки сломали шалаш?”
– “Они”, – ответил я без всякого сожаления. Было понятно, кого он имел в виду.
– “Витька шкодливый пацан. Хитрый. Но плохо кончит. Вовремя остановиться – большое дело, а этот не сможет, зарвётся. Думает – всех перехитрит. На каждое ядие есть своё противоядие”, – он посмотрел на меня и весело подмигнул.
Перед самой школой выдалось несколько погожих, удивительно прозрачных и ласковых дней. В один из них, тихим утром, я сидел на корточках возле своего соснового чурбана и делал платформу для игрушечного вездехода. Рядом, стоя на коленях, пристроился Вова Михальцов, навалившись грудью на чурбан. Я пытался из кусочков дранки сбить платформу, а Вова всей душой усердно соучаствовал в этом деле. Иногда он помогал мне – поддерживал планки или держал гвоздь плоскогубцами с одной стороны, пока я загибал его с другой. Планки сбить было легко, но как только мы начинали загибать гвозди, планки трескались. Надо было придумать другой способ. Вова напряженно думал. Поначалу он предлагал наивные инженерные решения, но постепенно его техническая мысль становилась более зрелой. Когда он предложил использовать пластилин, я сказал что пластилин отвалится. Вова упорствовал. Тогда я сходил в сарай, нашёл в коробке со всякой своей всячиной кусок бурого пластилина, отломил немного и принёс Вове со словами: “На, попробуй прилепить его к доске так, чтобы ось не отваливалась”. Он приступил к эксперименту.
Я вообще любил возиться с младшими ребятишками. Моих сверстников поблизости не было. С одноклассниками я не общался – мы жили далеко от школы, да и не было как-то у меня желания сойтись с кем-нибудь из них поближе.
1 2 3 4