Жалкий отблеск таял где-то на первых же метрах кромешной тьмы. Сладковатый запах серного газа щекотал ноздри. Сама преисподняя разверзла перед ним свои недра, и Ким испытал вдруг манящее чувство бездны. Руки были легкими крыльями, лишь на конце, несколько утяжеляя их, зудели две ранки, а тело стало по-птичьи горячим. Он ясно слышал звуки, незнакомые ранее, похожие на шепот. Ким повернулся на спину и опустил в бездну голову затылком вниз. С плотно заплющенными глазами, чувствуя от напряжения покалывание в ушах, он слушал шепот, хоть и понимая уже, что это шуршат камушки, потревоженные его телом и скатывающиеся вниз по стенкам. Весь вес его переместился к голове, в лоб, под кожу была вставлена чугунная пластинка, переносица тоже отяжелела, но ему было хорошо, и он лишь изредка приподымал голову, чтоб сглотнуть накопившуюся слюну. Он услыхал из бездны человеческие голоса, и это его не удивило, так же, как во сне не удивляют любые нелепости.
- Ядри твою в качалку, чума собачья,- сказал один голос.
- А вон он ноги раскинул, - сказал другой.
Ким осторожно по плавной дуге поднял голову и, продолжая лежать, держа голову на весу, увидел два приближающихся к нему огонька. Тогда он сел, упираясь ладонями в грунт.
- Ты чего? - спросили освещенные карбидной лампой впалые щеки и рот, полный зеленоватых зубов, очевидно, недавно перемоловших луковицу.
- Блок сломался,- ответил Ким.
- Отчего ж ты скребок в самый забой загнал? - запрыгали зубы.- Взять бы тебя, как кутенка у загривка, и в собственное твое дерьмо... Смену срываешь, сволочь образованная... Ты сколько университетов кончил?
- Я на первом курсе был,- стараясь смотреть мимо зубов, сказал Ким.
Чуть позади начальника примостился мальчишка лет шестнадцати в новой спецовке. Он улыбался, подмигивая Киму, и, положив ладонь левой руки на сгиб правой, совал этот непристойный жест начальнику в спину.
- Ладно,- сказал начальник уже потише,- я сейчас к другим артистам слазию, а потом мы, работничек, за новым блоком сходим... У меня на вентиляторе есть... Ты, Колюша, здесь посиди...
Колюша молча приложил ладонь к каске. Козырек каски у него был подрезан, а край козырька весь в остреньких треугольничках, сделанных, очевидно, перочинным ножиком для красоты.
Едва начальник скрылся, исчез в отверстии лаза, как Колюша улегся на спину, поднял правую ногу, издал непристойный звук и сказал:
- Будьте здоровы... Спасибо...
После этого он вскочил, взобрался на выступ и крикнул Киму:
- Лови веревочку!
Остро пахнущая мочевиной струя, изогнувшись, мелькнула, так что Ким с трудом успел отодвинуться.
- По зубам хочешь? - спросил Ким, тяжело задышав.
- Ты не обижайся,- сказал Колюша.- Меня знаешь как купили... Я возле склада взрывчатки вздремнул, тепло там, а ребята кричат: "Лови веревочку"... Я вскочил и прямо руками... Понял,- он хохотнул,- ничего, сейчас мы с тобой пошухарим.
Колюша сунул руку за пазуху и вдруг вытащил полузадохшегося воробья с закатившимися глазками и судорожно открытым клювом...
- Это мужик,- сказал Колюша, переложив воробья в левую руку, полуживого.А это баба... Видишь, у нее грудка рябая...
- Зачем ты их? - сказал Ким.- Зачем ты мучаешь?
- Я их припутал, чтобы посмотреть, как они это самое между собой... Понял? Посадил в ящик из-под посылки... В крышке дырку проделал... А они, паскуды, забились по углам - и все... Может, они время выбирают, когда я на смене...
Он разжал ладонь. Воробьиха лежала, уронив головку, взъерошенная, вытянув лапки. Колюша подул на нее, воробьиха шевельнулась, дернулась и полетела, ударяясь о скалистые стенки, кровлю, падая, снова взлетая.
- У-лю-лю! - завопил Колюша и метнул второго воробья, который тоже полетел.
В шахтном полумраке, освещенном лишь двумя карбидными лампами, шорох крыльев и попискивание воробьев казались страшными и фантастичными.
- Это что, - хохотнул Колюша,- мы однажды коту лапы в скорлупу грецких орехов воткнули... И пустили... Он клоц, клоц по коридору, как конь...
Один из воробьев вдруг камнем упал прямо Киму на руку, прижался к ладони. Теплая мягкая тушка сотрясалась, наполненная, судорожным стуком. Воробей был еще молодой, с нежный желтеньким клювом. Расширенные от ужаса глазки его смотрели прямо Киму в лицо.
- Его надо вынести наверх,- сказал Ким.
- Сейчас,- сказал Колюша и неожиданно хлопнул Кима по ладони.
Воробей вылетел и исчез меж склизких бревен.
- Вот дает,- крикнул Колюша, - в камеру залетел.
- Болван ты,-сказал Ким.
- Ничего,- сказал Колюша,- у нас однажды крепильщик в камеру провалился... И не нашли... Что ты... Сто метров ширина, пятьдесят метров глубина... Понял? А воробей летать будет... Устал - сел, отдохнул... Там воды полно, может, червяки по стенам ползают... Сырость...
- Дурак ты,- тихо сказал Ким,- откуда здесь червяки... Это ведь недра...
Второй воробей где-то притих, они взяли карбидные лампы и пошли, оглядывая выработку. Воробей выпорхнул прямо из-под ног, он примостился у лебедки, она еще не остыла, и там было теплее. Колюша хотел поймать его каской, но воробей метнулся, ударился о скалу. С тихим всхлипом отслоился от кровли плоский обломок и тяжело упал, Ким успел прижаться к стене, а Колюша, пригнувшись, метнулся назад, перевалился через лебедку.
- Плюется, зараза,- поднимаясь и держась за ободранный локоть, сказал Колюша.
Ким поддел ногой обломок. К сырому кварциту прилипло красноватое, облепленное перьями месиво, несколько легких воробьиных перьев ветерок волочил по грунту. Ким и Колюша уселись на лебедке, поставив карбидные лампы рядом. По сторонам и сверху слышался треск, шорохи, иногда что-то сыпалось неясно откуда, иногда ухало коротко, казалось, вокруг идет жизнь непонятная и враждебная им, кто-то подползает, что-то готовится, и Ким с Колюшей невольно вздрогнули, одновременно прижались друг к другу.
- Ты на практике здесь? - спросил Колюша.- Ты студент?
- Нет, я работать буду,- ответил Ким.
- Кончил?
- Выгнали,- ответил Ким.
- У нас недавно из ФЗО тоже одного выгнали за хулиганство,- сказал Колюша,- он на Север завербовался... И я завербуюсь... Там деньги хорошие... Знаешь,- помолчав, сказал он,- тут бы подзаработать... Нам начальник за сегодняшнюю смену тройной наряд обещал... Приеду домой, к Насте пойду... Уборщица у нас есть в ФЗО... Она уже старая, может, тридцать лет... Или сорок... Ребята говорят, за деньги принимает... И приснилась она мне раз. А еще в автобусе, когда народу полно, обжиматься можно... Прямо к грудям как притиснет...
Колюша поднял кверху подбородок, зубы его поскрипывали, губы шевелились, тонкая цыплячья шея вздрагивала. Наверное, ему не было еще и шестнадцати, лицо его удивительно сочетало в себе порочность с чистотой ребенка. Сквозь пятна руды на щеках просвечивала розовая кожа, а с раздувшимися ноздрями, искаженными манящей щекочущей страстью, словно боролись по-детски голубые, прикрытые длинными ресницами глаза.
Лаз осветился, видно, вернулся начальник. Вскоре показались ноги, потом он вылез и присел на корточки. Лицо его было густо усеяно каплями пота.
- Бери блок,- не вытирая лица и делая длинные передышки между словами, сказал ему начальник.
- Тормозные ленты менять надо,- сказал Колюша.- Разве ж на такой лебедке работать можно? Пацан надрывается... Опытный скреперист и то работать не сможет...
- Ладно,- устало сморщился начальник,- ты не вякай... Ты ж дежурный слесарь... Смени, пока мы за блоком ходить будем...
- Нарядик дополнительный, начальник,- подмигнул Колюша.
- Я тебе помигаю,- так же устало сказал начальник,- огрызок собачий... Говнюк...- Он обернулся к Киму.- Давай бери блок... Уставился... Один ты у меня, что ли... Возись с тобой...
Ругался он без прежней злобы, скорей устало, нехотя, с каким-то клекотом, часто отхаркивая мокроту и сплевывая.
- Это я для друга делаю,- сказал Колюша, начав отвинчивать болты на тормозных лентах, - по доброй воле... Это незаконно без наряда...
Он подмигнул Киму и, отодвинувшись назад, вновь выставил начальнику в спину непристойный жест.
Ким пошел в глубину забоя и поднял блок вместе с крюком. Вначале вес показался ему не очень большим, но постепенно, где-то на второй лестнице лаза, он почувствовал тяжесть, даже жилы на ногах напряглись, он ощутил это сквозь портянки, сквозь резиновые сапоги. Лаз, или, как его тут называли, гезенок, был ходом сообщения между забоями и откаточной выработкой. Он состоял из железных лазеек - лестниц, прибитых к деревянным горизонтальным стойкам, и некогда был освещен электрическими лампами. Однако теперь здесь была кромешная тьма, лазейки поржавели и шатались, а предохранительные полки, прибитые через каждые 8-10 метров, давно сгнили, лишь кое-где сохранились доски, угрожающе провисавшие и ненадежные. Карбидную лампу Ким укрепил привинченным к ней крюком за петлю спецовки, и приходилось взбираться осторожно, нащупывая ногами скользкие мокрые прутья лестниц, потому что от толчка лампа могла перевернуться, опалить подбородок, поджечь ткань спецовки, а то и потухнуть. Начальник давно исчез, даже звук от постукивающих за ним лазеек перестал доноситься сверху, и Ким с дрожью думал о том, что лампа может потухнуть и он останется в темноте. Правда, в кармане его лежали спички, но они, наверное, отсырели, да и руки были заняты блоком. Лампа освещала узкую ломаную полосу, красные, неровно вырубленные стены со склизким черноватым налетом, однообразно выплывающие навстречу прутья лестниц и руку, то левую, то правую, в зависимости от того, какую он в данный момент выделял цепляться за прутья, а какой прижимал к груди тяжелый блок. Он слышал хлюпанье воды, мимо плеча пролетело несколько камешков, и он прижался к кисловатому железу, втянув голову. Камешки ударились об остаток ближнего дощатого полка, брызнули в лицо грязью со стен, унеслись дальше, гулко затихая. Ким поднялся выше на несколько прутьев, к полку, сравнительно сохранившемуся, две доски плотно упирались в стенки, а снизу их поддерживало горизонтальное бревно. Он положил блок на доски, с хрустом выпрямил руки, разминаясь. Карбидная лампа освещала несколько метров вверху, бросала отблеск вниз; и участок этот, где Ким провел минуты три, как бы пожил здесь, в то время как мимо других участков он просто пролез, показался ему родным, он привык к сырому пятну справа на скале, по форме оно отличалось от других пятен, и к нагретому ладонями лестничному пруту, слегка провисшему, с двумя капельками смолы, неизвестно как сюда попавшими, и к доскам полка, на одной сохранились остатки коры, на второй была аккуратная дырочка от выпавшего сучка. Ким знал, что запомнит все это, у него была привычка запоминать случайные куски пейзажа, что ли, и потом думать о них, представлять, что там делается в данную минуту. Например, он запомнил уголок районной чайной, где обедал несколько лет назад. Это воспоминание было уже неясно, без четких контуров, скорей мираж, совершенно ненужный, и все-таки мираж этот существовал, всплывая время от времени. Ким поднял с полка блок и полез дальше. Он решил достичь конца гезенка, ни разу не остановившись более, лез, опустив голову. Все ж ему пришлось часто останавливаться, перекладывать вес, чаще он держал теперь блок в левой, потому что правую вовсе ссадил и она ослабела. Раза два он отдыхал, но не оглядываясь по сторонам, прикрыв глаза. Наконец он увидел сверху свет, услышал грохот проезжавших вагонеток. Последняя лестница оканчивалась метра за два от выхода, Ким с тоской посмотрел наверх, виден был кусок бетонированного свода откаточной выработки, затем поднял блок, вытянув кверху руки, от усталости он уже не совсем контролировал свои действия и лишь в последнее мгновенье спохватился, не разжал пальцы. Оказывается, он хотел выбросить блок в отверстие, будто волейбольный мяч, и, похолодев, представил себе, как блок обрушивается, не долетев, назад и он с раскроенным черепом падает вдоль всего семидесятиметрового гезенка, ударяясь о полки.
- Гу,- сказали сверху, и Ким узнал глядевшее в отверстие лицо начальника.Ты что, рыбку удил? Давай сюда.
Начальник опустил в отверстие жилистые руки. Ким положил в них блок, и тяжесть, скользнув, исчезла в отверстии. После этого Ким ухватился за горизонтальное бревно у самого выхода, подтянулся, как на турнике, при этом под кожей живота у него собрались сгустки, судорожно давившие. Руки его подламывались в локтях, но он все подтягивался и подтягивался, пока голова его не поднялась над бревном. Тогда он уперся в бревно плечами, скользнул по нему и, перевалившись, упал лицом вниз на щебеночный грунт штрека, оцарапав подбородок и едва не ударившись головой о рельсы.
- Ты что, - крикнул начальник.- А если б электровоз... Отвечай за тебя...
Ким поднялся, сел, в горле у него запершило, он посмотрел на начальника и тоже крикнул со злобой:
- По технике безопасности полагается лестница до самого конца... Бардак у вас тут творится... Я в рудоуправление пойду... Сволочи.
И вдруг всхлипнул. Как это случилось, он сам не понял и сразу, опомнившись, задышал, делая вид, что просто тяжело выдыхает воздух, однако сквозь вдохи время от времени прорывались всхлипы, сотрясая грудную клетку. Не отдыхая, Ким вскочил, поднял блок, прижал его к груди и пошел на мягких ногах, но всхлипы продолжались, и блок судорожно подбрасывало.
- Эй, не в тот семафор поехал,- сказал начальник,- поменяй направление.
Обернувшись, Ким увидел, что начальник смеется, впалые щеки его разъехались, зеленоватые зубы, впаянные в бескровные десны, обнажились, а у глаз собрались морщинки. Ким повернулся и пошел вслед за начальником, глядя на его худой, поросший седым волосом затылок, и поскольку всхлипы в груди продолжались, а хрящеватые твердые уши начальника в такт этим всхлипам вздрагивали, начальник, конечно, смеялся, то Ким испытал приступ такой ненависти к ушам этим и затылку, что его обдало жаром, он придержал блок одной рукой, а вторую опустил и сильно сжал пальцы, шевеля ими, словно размалывая что-то, впившись ногтями в кожу. Вдруг возникла, представилась картина: начальник смеется, издевается над ним.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17