— Отчасти человек и так уже бог, но и безумие в нас тоже присутствует — вот почему у нас хватает наглости вмешиваться в естественный жизненный цикл звезд. Отсюда Экстр. Это плод нашего невежества, Соли, нашего незнания. Мы ничего не видим. Эдда — это свод правил, позволяющих нам найти свое место в экологии.«Вселенная на самом глубоком уровне — это чистое сознание».Соли, кивнув, глотнул кофе. Пока я говорил, день успел перейти в ночь.— Прежде всего, — продолжал я, — нам нужно перепрограммировать наш мозг. Даже стародавний человеческий мозг можно перепрограммировать. Мы способны составлять свои мастер-программы — такая техника есть, и она описана в Эдде. В конце концов мы можем добиться переустройства своего мозга — мы просто обязаны сделать это, если хотим выйти на более высокий уровень сознания; ибо что такое мозг, если не комок материи, концентрирующий сознание? Материя-энергия, пространство-время, информация-сознание — вот основные понятия, которыми оперирует простая и прекрасная математика Эльдрии. В определенном смысле материя — это всего лишь энергия, замороженная в ледяном поле пространства-времени. А сознание — это способ самоорганизации материи; оно присутствует в каждой снежинке, в атоме, в капле крови, в фотоне и песчинке, во всем пространстве-времени от Облака Девы до Пердидо Люс. Сознание неотъемлемо; сознание распоряжается всем. Есть правила для исчисления вовлечения-работы-опознавания для всех живых организмов и всей неорганической материи во вселенной. Тат Твам Аси, Ты Есть То, и чем я тогда обязан существу иного вида? Моему отцу? Червяку-паразиту? Далекой звезде? Каково место человека в схеме вселенной? Величайшая опасность, сказал я, — это неправильное понимание чуждости всего окружающего. Из-за него мы обрываем крылья мухам, убиваем тюленей и других людей, из-за него уничтожаем звезды.— Экстру можно помочь, Соли. Существует единство… сознания. Материя по-своему не что иное, как стоячая волна сознания, а энергия, каждая гамма-частица и каждый фотон излучения Экстра — это движущаяся волна, которая создана человеком и потому может быть рассоздана. Вернее, пересоздана. Переведена в другую форму, понимаешь? Это тоже часть экологии.— Вот ты все говоришь — экология, — хлебнув кофе, сказал он. — Какую экологию ты имеешь в виду?«Существует экология информации. Умрут звезды, люди и боги, но информация сохранится. Макроскопическая информация распадается на микроскопическую, а та постепенно сконцентрируется. Ничто не пропадает. Смысл существования богов — поглощение информации. Интеллекты низшего порядка сортируют, фильтруют, концентрируют и организуют ее — боги ею питаются».— Пилот?— Извини, я… вспоминаю. — Я провел языком по губам. — Существуют естественные законы, определяющие наше место в экологии. Если мы раскодируем эту вселенскую программу, поймем намерение вселенной, то…— Ты не ответил на мой вопрос.— Я пытаюсь. Экстр, к примеру, не входит в намерения вселенной. Что может человек знать об ананке? Всегда есть какие-то несовершенства, моменты безумия. Касатки…— Что-что?— Касатки на Агатанге, безумны они или нет, играют ключевую роль в экологии планеты. Подумай теперь об Экстре: это же океан энергии, ждущей своего применения.Твердь создала десятки тысяч черных тел для сохранения энергии Геенны Люс, а мы используем энергию Экстра. Информацию при наличии нужной энергии можно передавать куда угодно. Мы сможем связаться с мыслящими туманностями нашей галактики, сможем расширить галактическую информационную экологию. Мы — каждый человек, фраваши, устрица, бактерия, вирус или тюлень — сможем послать свое коллективное сознание через два миллиона световых лет межгалактической пустоты информационным экологиям других галактик — из Андромеды, Волос Вероники и Льва; все галактики местного скопления наделены разумом и трепещут от мыслей организмов, таких же, как наша. Настанет время, и мы вступим в контакт с экологиями других галактических скоплений — их много в пределах десяти миллионов световых лет от сверхгалакгической плоскости местного сверхскопления. Гончие Псы, Павлин, обе Медведицы и другие — эти сверкающие облака разума охватывают нашу маленькую галактику сферой диаметром четыреста миллионов световых лет. Чтобы разговаривать со столь дальними галактиками, потребуется энергия сверхновой, если не многих десятков тысяч сверхновых.— Ля илляха иль Алла, — сказал я. — Все мы — часть целого.— Послушай, пилот, я тебя не понимаю.Я слушал шепот ночного ветра за стеной и еще более тихий шепот внутри меня. По правде сказать, я сам не понимал больше половины Эдды. Эта ее часть казалась мне настоящей тарабарщиной. Мой мозг еще просто не дозрел до ее восприятия. На миг все сложнейшее здание грядущей информационной экологии раскрылось передо мной. Прослойки идей, биологических систем и информационных структур разворачивались, как страницы книги. Это было чудесно и ошеломительно, а я, как червь, все еще полз по первой странице, ощупывая брюхом букву за буквой и пытаясь таким образом прочесть текст. Из миллиона страниц Эдды я понимал разве что одну. А сама Эдда, коллективная мудрость богов, была лишь крохотной частицей секретов вселенной, снежинкой в метели.Я попытался объяснить это Соли, но не думаю, что ему действительно хотелось понять.— Ты говоришь, эта память заложена в каждом из нас? Вся Эдда? — Он стоял на коленях и поджаривал над горючим камнем орех, глядя прямо перед собой.— Да, она передается от отца к сыну. Вот почему Хранитель убил других бессмертных. Он не хотел, чтобы кто-то сказал людям о том, что в них заключено. Ибо он знал.— Что знал?— Что по мосту можно перейти только в одну сторону. И что если память станет нам доступна, мы все захотим перейти.— До этой памяти не так-то легко добраться.— Ты мог бы вспомнить Эдду, если б захотел.— Правда?Пламя отражалось в его глазах. Ему, наверное, трудно было смотреть вот так, не мигая.— Я бы показал тебе, как вспомнить.Он долго жевал свой орех и наконец ответил:— Нет. Довольно с меня воспоминаний. Да и поздно уже.— Поздно никогда не бывает.— Бывает.Я допил кофе и вытер рот.— И что же ты собираешься делать дальше?Подержав во рту пальцы, чтобы согреть их, он сказал:— Всю свою жизнь — а жизнь у меня была длинная, согласен? — каждый ее миг я пытался понять, зачем я живу. Мой персональный поиск, пилот. Теперь ты говоришь, что Эдда находится во мне: стоит только вспомнить, и… и что? Ты говоришь, что тогда я научусь жить на более высоком уровне. Но жизнь есть жизнь, не так ли? Страдание всегда присуще ей — чем выше уровень, тем сильнее страдаешь. С меня довольно — понимаешь? Я, Леопольд Соли, — как и Хранитель Времени — не хочу больше. Разве ответ возможен? — Он почесал нос, глядя на меня. — Всю жизнь я думал, что учусь жить, но так ничего и не понял. А вот Жюстина знала все. Я поеду на Квейткель и буду жить у деваки, если они меня примут. Мы с Жюстиной были счастливы там — помнишь?Позже мы услышали, как где-то далеко ревет медведь. Соли полагал, что это тот самый, который завлек его собак в трещину. Он пошел поискать свое сломанное копье и принес ту половину, что с наконечником.— Я поступил неразумно, сломав его. Хорошо хоть наконечник уцелел — добрый кремень.Я потрогал пальцем порез на лбу и согласился:— Кремень что надо. Чуть было меня не прикончил.— Да. — Он заехал кулаком в потолок и прошиб крышу. Постояв немного и посмотрев, как в дыру заметает поземка, он заделал пробоину. — С самой первой нашей встречи я спрашиваю себя: почему так?Он сел напротив меня на лежанку Хранителя, стараясь заглянуть мне в глаза, но я отводил их. Его лицо отражало работу двух противоречивых программ. Он хотел сказать мне, как я ему ненавистен, как бесит его самый факт моего существования. Эти слова плясали у него на языке, придавая голубым глазам яркость моря. Он открыл рот, желая сказать: «Да, я хотел убить тебя; был готов убить тебя». Потом по прошествии долгого мгновения его лицо смягчилось, он потер глаза и сказал совсем другое, то, что, как ему казалось, не хотел говорить:— Нет, я не смог бы убить тебя. Разве может человек убить родного сына?Я смотрел на огонь. Тишина наполняла хижину. Он прикрыл глаза рукой и потер виски.— Почему ты, пилот? — спросил он наконец. — Что теперь с тобой будет?Жуя орехи бальдо, я открыл ему последний секрет. Я слышал биение своего сердца, его сердца, биение молекул воздуха по замерзшему снегу. Звезды Экстра тоже отбивали ритм, призывая меня, когда я со всем доступным мне состраданием сказал Соли, что сыну его суждено стать богом. 30НЕВЕРНЕС День, который был шесть или семь лет назад, и тот день, что был более шести тысяч лет назад, столь же близок к настоящему, как вчерашний. Почему? Потому что все время заключено в настоящем мгновении.Говорить, что мир создается Богом завтра или вчера, бессмысленно. Бог создает мир и все вещи мира в настоящем мгновении. Время, прошедшее тысячу лет назад, такое же настоящее и столь же близко Богу, как этот самый миг. Иоганн Экхарт, горолог Века Монголов
На другой день Соли, протерев покрасневшие глаза, объявил, что возьмет упряжку Хранителя и поедет на Квейткель. Мне он предложил сразу же поворачивать домой и всю обратную дорогу охотиться на тюленя. Но собаки Хранителя были не в состоянии тащить нарты. Три были обморожены, и вся упряжка сильно оголодала.— Я довезу тебя до Квейткеля, — сказал я. Надев снежные очки, я смотрел на гору. В чистом воздухе ее сверкающий конус казался гораздо ближе, чем в действительности. — Нарты Хранителя оставим здесь, больных собак возьмем на свои, а остальные пусть бегут за нами.По правде сказать, ни один из нас не был уверен, что деваки окажут Соли радушный прием, и я не хотел бросать его одного с упряжкой больных собак. На дорогу до острова у нас ушло два дня. Мы поставили хижину в тридцати ярдах от его утесистого берега. Юрий три года назад — а казалось, будто три жизни — сказал, что мне на Квейткель лучше не возвращаться. Прекрасно — я даже ногой не ступлю на остров. (Если, конечно, медведь не разломает мою хижину и не загонит меня в рощу йау на берегу.) Соли пошел дальше на лыжах, собираясь поведать деваки трагическую историю о том, как Жюстина, Бардо и моя мать ушли на ту сторону. Он сказал, что вернется на следующий день с орехами мне на дорогу и мясом для собак, если у деваки был хороший год и они готовы проявить великодушие.Я ждал три дня и три ночи, за которые ветер чуть не снес мою хижину, и начал уже сильно беспокоиться, когда, к полудню четвертого дня, на опушке леса показалось несколько нарт. Одни из них съехали на лед. Я стоял, заслонив глаза от полуденного солнца. Соли, правивший нартами, был на них не один.— Ни лурия ля! — крикнул я, не зная, что еще сказать. Сначала мне показалось, что Соли везет на мешках с орехами медвежонка. Потом я разглядел, что это маленький деваки в шегшеевой шубке. Мне было невдомек, зачем Соли взял с собой ребенка.Люди на опушке леса не ответили на мое приветствие. Они стояли у своих нарт, наполовину скрытые деревьями йау, и смотрели на море. Из-за солнца я не различал их лиц.— Ни лурия ля, — сказал Соли, подъехав поближе. Ребенок оказался мальчиком лет трех. На коленях он держал деревянную куклу. Когда нарты остановились, он застенчиво потупился, разглядывая ее с преувеличенным интересом. Соли, оставив его на нартах, подошел ко мне и сказал на языке деваки: — Нехорошо, что тебе пришлось столько ждать.— Кто этот мальчик? — Но не успев задать свой вопрос, я уже понял, кто он.— Названый сын Хайдара и Чандры.Услышав имена своих родителей, мальчик с улыбкой поднял глазки.— Хайдар ми падца мору риль Тува, — сказал он и без дальнейших понуканий рассказал мне, как его отец убил мамонта прошлой зимой. — Лос пела мансе, ми Хайдар, ми Хайдар ло ли вое.Мальчик был красивый, крепкий, улыбчивый, с темносиними, цвета вечернего неба, глазами, мало похожий на других алалойских детей. Когда я улыбнулся ему в ответ, он сразу перестал дичиться и стал вести себя храбро, словно знал меня всю жизнь.Катаринины глаза, сказал я себе, и спросил срывающимся голосом:— Как его зовут?Мальчик улыбнулся, показав ровные белые зубы, и сказал:— Падца, ни лурия ля; ти лос ми лот-падда? (Здравствуй; отец; ты правда мой родной отец?)— Это невозможно, — сказал я, хотя и знал в странном мире, где мы живем, мало что невозможно.Соли подошел, хрустя по снегу, и я зашептал ему на ухо:— Не может он быть моим сыном, Анала вырезала ребенка из чрева Катарины за добрых сорок дней до срока — помнишь? Он ни за что бы не выжил.— Не выжил бы, говоришь? Да он крепок, как алмаз. Он мой внук, а нас, Соли, убить не так просто. Ты посмотри на него! Резчик сделал тебе другое лицо, но хромосом твоих не тронул. И ты еще можешь сомневаться?Отряхнув снег с парки, он стал рассказывать:— Деваки, увидев, как я приближаюсь к пещере, очень удивились и удивили меня, устроив пир в мою честь. Нажарили мяса мамонта — охота эти последние годы была удачной, хотя пару лет назад большой самец растоптал Юрия, проломив ему череп. Но все помнили, что Юрий сказал тогда, и приняли меня радушно. Они меня простили — представляешь, пилот?— Тува ви лалунье, — сказал, облизнувшись, мальчик. Наверное, он думал, что Соли рассказывает мне про пир. Соли потер затылок и продолжил:— Это Анала сказала мне насчет мальчика. Никто из женщин не думал, что он выживет, даже Чандра, которая нянчила его, когда Катарина… когда мы вернулись в Город. Но он выжил. Чудо, правда?Я смотрел, как мальчик играет крошечным костяным копьецом в кулаке своей куклы. Подбородок у него был длинный, как у меня, до того как я переделался в алалоя, а в густых черных волосах сверкали рыжие нити.— Но они же убили Катарину! Объявили ее сатинкой. Почему же они не придушили ее ребенка и не зарыли его в снег?— Это у них не в обычае.— Мне даже в голову не приходило, что он выживет. Никогда этого не видел. Не догадывался.Соли соскреб засохшую под носом кровь и кашлянул.— Говорят, он крутой парень.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77