https://wodolei.ru/catalog/mebel/uglovaya/tumba-s-rakovinoj/ 
А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 


Вика сделала еще одну заметку. Потом долго мурыжила его со словом “сестра” — “швостер”, “свистар”… Затем захлопнула блокнот, одарила Сигизмунда отстраненно-строгой улыбкой и довольно быстро засобиралась уходить.
От этого визита у Сигизмунда почему-то остался неприятный осадок. Как будто аськина сестрица явилась к нему с определенной целью, хитростью легко добилась своего и, как только получила желаемое, свалила.

* * *
Чтобы избавиться от поганого чувства — тем более, ни на чем не основанного — Сигизмунд принялся за уборку. Воздвиг на место стеллаж. Старательно разобрал, протер и расставил книги. Поскорбел над развалившимися в процессе низвержения модернистами — альбом распался на три составляющие. Бегло перебрал мутные фотографии “Кама-сутры”. Подивился. Аккуратно убрал на место. Пусть хранится. Память.
Расставил по полкам все безделушки, какие живы остались. Халцедончик, который с Натальей вместе в Крыму нашли (и как радовались тогда!), подержал в руке, поприслушивался к себе. Но в душе ничего не шевельнулось.
Сигизмунд выбросил несколько выцветших наборов открыток “Отдыхайте в Пицунде”, происхождение коих осталось для него загадкой, и тому подобный хлам. Приготовил для вынесения на помойку целую пачку “одноразовых” книг — мутный бурный поток словесной жижи, скупленный еще в разгар перестройки.
Подмел. Комната неожиданно приобрела вполне обитаемый вид.
Вот и хорошо. Теперь будем культурно отдыхать. Сигизмунд погасил верхний свет, завалился на диван с “Инквизитором”, творением некоего Александра Мазина. Этого “Инквизитора”, помнится, Федор принес, нахваливал. Все руки не доходили почитать. Господи, как давно это было. Будто жизнь назад.
Уткнулся в роман. Полчаса боец-одиночка лихо расправлялся с группировками. Рвал их голыми, можно сказать, руками. Но было интересно.
Интересно, как выглядит сам автор? Небось, толстый, рыхлый. Боевики обычно пишут упитанные трусоватые дяди.
От похождений боголюбивого бойца-одиночки Сигизмунда оторвал телефонный звонок. Звонила, конечно, Аська. Кто еще станет названивать за полночь? Породнились с ней прямо за эти дни.
— Чем это ты, Морж, так очаровал мою высокоученую сестрицу, колись?
— А что, очаровал? — без интереса спросил Сигизмунд.
— Не знаю уж, не знаю… Пришла она от тебя такая задумчивая-задумчивая. Ну точно, думаю, влюбилась. Ты ее там трахал?
— Нет еще, — сказал Сигизмунд. — Только “Кама-сутру” в памяти освежил. А что она говорила?
— Ничего не говорила. О тебе расспрашивала, все обиняками да намеками. Я ей говорю: ты, Виктория, не обольщайся — он хоть и генеральный директор, а нищий. Сперли у него все. Кресло вертящееся сперли с подлокотниками, бумагу для факсов-пипифаксов потырили… Словом, все. Пропадешь ты, говорю, с ним.
— А она? — зачем-то поддержал беседу Сигизмунд.
— А она в уголку засела, все блокнотиком шуршала и что-то под нос себе на разные лады бубнила. Стишки, должно быть, сочиняла. А сейчас вот на ночь глядя гулять пошла. Я говорю: “Ты что, Виктория, с ума сошла? Не в Рейкьявике. Снасильничают и пришибут.” А она: “Нет, говорит, пойду воздухом подышу”… Это она, Морж, о тебе воздыхать пошла, точно тебе говорю… А, вот она пришла.
И Аська бросила трубку.
Как ни странно, диковатая ночная беседа с Аськой резко улучшила настроение Сигизмунда. В поведении аськиной сестрицы вдруг перестал чудиться неприятный меркантильный душок.

* * *
Сигизмунд проснулся со странным ощущением, которое можно было охарактеризовать двумя словами: поезд пошел. Еще вчера этого чувства не было. Вчера — как и те несколько дней, что прошли с момента исчезновения Лантхильды — поезд его жизни, образно говоря, бездарно торчал на каком-то заброшенном полустанке. Сегодня — словно прогудел сигнал — поезд медленно начал набирать ход. Все, ту-ту. Лантхильда осталась там, на платформе. А Сигизмунд двинулся дальше. Жить. Жить без нее. Привык. Успел. Подлец человек, ко всему-то привыкает…
Это чувство не оставляло его весь день. Вечером, придя домой, он решительно вошел в “светелку” и принялся за уборку. Хватит. Сгреб со шкафа и выбросил все пустые коробки-банки. Заглянул в шкаф. Все вещи лежали в идеальном порядке. “Плечиков” Лантхильда не признавала: все было аккуратно сложено стопочками.
Заначек, по преимуществу бесполезных, по всем углам обнаружено было великое множество. Веревочки, резиночки, носовые платки, игрушка из киндерсюрприза, фантики, завернутые в лоскуточки… Вываливая все это барахло в мешок для мусора, снова подумал: нормальна ли была девка? Не может человек в твердом рассудке сберегать и заныкивать такое количество бесполезного хлама. Даже такое отчасти осмысленное дело, как собирание марок, оставалось для Сигизмунда загадкой. Хотя реклама по ого неустанно призывала Сигизмунда собрать сто тысяч пробок от псевдо-шампанского, дабы выиграть поездку на Канары…
Пройдясь с веником под шкафом, Сигизмунд неожиданно вымел нечто неожиданное — пачку утопающих в пыли фотографий. Отложил веник, наклонился, взял в руки. Происхождение фотографий угадывалось легко: девка выковыряла их из альбома. На всех была Наталья.
Видать, ревновала. Даже изображения убрала, чтобы забыл. Сигизмунд даже обиделся: похоже, девка считала его по интеллекту равным кобелю.
Пошуровал веником еще. Еще одну Наталью вытащил. И бумажный след. Тот, что снимал у девки с ноги, когда сапожки для нее подыскивал.
Сразу вспомнилось, как боялась она давать след. Весь ужас от сей немудреной измерительной процедуры. Как первым делом отобрала у него след, утащила куда-то… Как давно все это было. Совершенно в другой жизни.
А что ей мешало этот след уничтожить, если она за улику его держала? Нарисовалась зачем-то инфернальная картина: дознаватель, обмазывающий девкин след сажей.
Сигизмунд отложил след, отряхнул от пыли натальины фотографии и вернул их в альбом.
Снял с тахты постельное белье. Огляделся — где бы еще прибрать. И тут только заметил на подоконнике листок бумаги. Записка? Что за глупости. Да и не умела она писать. Она умела… Да, это рисунок.
С рисунком в руках Сигизмунд уселся на необитаемую тахту. Задумался. Странноватенький рисунок. Как и сама Лантхильда, впрочем.
На бумаге была изображена телега с непривычно высокими бортами и колесами без спиц. Над задней частью телеги был сделан навес, обтянутый холстиной или чем-то вроде. Конструкция чем-то напоминала фургон американских пионеров на Диком Западе. После того, как полнавеса снесло ураганом. Оставшаяся часть навеса украшалась крупной свастикой. “Фокке-вульф” прямо, а не телега. В передке стояла, выпрямившись во весь рост, сама Лантхильда. Непропорционально крупная — видимо, важная, — она стояла боком к движению, лицом к зрителю. На груди у нее красовалась лунница. В руках она держала… еще одно колесо. Запасное, должно быть. Она вцепилась в него, как рулевой в штурвал.
Сбоку от телеги брел какой-то мужлан и с ним еще одна подозрительная личность, здорово смахивающая на хиппи, только в самостийном сельском исполнении. Патлы до яиц, морда блаженная, глаз хитрый.
Чтобы ясно было, какая сила приводит телегу в движение, на краю листа виднелся хвост тягловой скотины. Вола, должно быть, судя по хвосту. Впрочем, Сигизмунд в сельском хозяйстве рубил слабо.
М-да.
…Интересно все-таки, зачем телеге пятое колесо? Притча какая-нибудь национальная?
От этой мысли Сигизмунд плавно перешел к раздумьям насчет неопознанной девкиной национальности, а затем — естественным ходом — к Вике. Вдруг и вправду накопает что-нибудь? Только дадут ли эти поиски хоть какой-то результат?

* * *
В разгар этой скорбно-бессмысленной суеты неожиданно и бесславно почила крыса Касильда. Утром выбралась из домика вялая, вид имела опухший, как с перепою. Прутья грызла без прежней ярости. Больше сидела в неподвижности, тускло щурилась.
Захваченный водоворотом дня, Сигизмунд нечасто подходил к клетке, хотя нет-нет да начинало свербеть в душе: а ведь болеет крыска-то. Витаминов ей каких-то насыпал.
К ночи крыска околела. Так и застыла в благообразной позе — с подвернутым хвостом и уткнувшейся в лапки остренькой мордочкой.
Превозмогая себя, Сигизмунд вытряхнул ее из клетки вместе с обрывками газет, катышками помета и засохшими хлебными крошками. Посмертное благообразие крыски нарушилось; теперь она лежала на боку, растопырив лапки. Сигизмунд смотрел на нее со странным покаянным чувством. Виноватым себя чувствовал. Размышления шли созвучные моменту — о бессмертии души. Вот не было у Касильды бессмертной души. Околело маленькое беленькое тельце — и все…
Затем, решительно прекратив давить из себя слезу, упихал крыску вместе с газетами в полиэтиленовый пакет и снес на помойку.
Вот и кончилась яростная крыска Касильда. Опустела клетка…

* * *
Вика явилась назавтра. Сигизмунд встретил ее во дворе — как раз вышел прогулять кобеля.
— А я из Публички иду, — сообщила Вика. — Ужасно есть хочется. После Публички всегда разбирает просто волчий голод.
— У меня есть макароны, — сказал Сигизмунд. — Могу угостить.
Он понимал, что без новостей Вика бы к нему не пришла. Не тот она человек, чтобы запросто захаживать. Что-то она уже накопала…
— Узнали что-нибудь?
— О языке? Да, “что-нибудь” узнала…
— Норвежский? — спросил он жадно.
Вика чуть усмехнулась.
— Норвежский я бы и так узнала. Для этого мне в Публичку ходить не надо… — Вика помолчала, глядя, как кобель нарезает круги по двору. — Вы не могли бы мне рассказать, как вы с ней познакомились?
— С кем? С Лантхильдой?
Вика уставилась на него.
— Как, вы говорите, ее зовут?
— Лант-хиль-да.
— А по отчеству?
— Владимировна, — сказал Сигизмунд.
— Вы уверены, что именно “Владимировна”?
— Ну, может быть, не совсем…
— А точно не помните? Она так себя и называла — “Владимировна”?
— Нет, это я… Она русским не владела. А познакомились… — Сигизмунд показал на свой гараж. — Вон, видите гараж?
— Неужели за гаражами? Мы в пятом классе за гаражами целовались…
— Где, в Рейкьявике?
— В пятом классе, — сказала Вика. Сигизмунд вдруг обнаружил, что холодная аськина сестрица также не лишена ядовитенького юморка. Видать, семейное.
— Она залезла ко мне в гараж, — сказал Сигизмунд. — Замерзла, должно быть. Грелась.
— А у вас что, гараж не закрывается?
— Замок был сломан. Нет, это я его сломал. Ключ потерял…
— А, — неопределенно сказала Вика. И настойчиво переспросила: — Так как ее отца звали?
Сигизмунд поморщился, вспоминая.
— Патлатый такой… с бородой…
— Имя не помните?
Вот ведь настырная да последовательная.
— Валамир.
Она вскинулась, будто на змею наступила.
— Валамир?
— Ну, Владимир, Валамир, какая разница…
Сигизмунд бросил окурок и сказал:
— Пойдемте в дом. Я накормлю вас макаронами. У меня даже кетчуп есть.
— А масло есть?
— Есть.
— Тогда пойдемте.
Кобель, бдительно следивший за хозяином, метнулся к парадной, едва только Сигизмунд открыл дверь. Первым взбежал по лестнице.
Откушав макарон, академическая сестрица извлекла из сумки блокнотик. Вопреки аськиным подозрениям, никаких стишков там не было. Столбики иностранных слов и закорючки транскрипции.
Вика поглядела на свои записи, помолчала. Потом вдруг посмотрела Сигизмунду прямо в глаза.
— Сигизмунд, вы меня, конечно, простите за неделикатность… Вы уверены, что вас никто не разыгрывал?
— ЧТО?
— Дело в том, что… В общем, я проанализировала материалы, которые вы мне дали… Странная картина, конечно, получается… Der ethymologische Worterbuch der germanischen Sprachen…
— Простите?
— “Этимологический словарь германских языков”, издание 1919 года, весьма подробный труд. И очень ценный.
— Ну и?
— Переданный вами лексический материал более всего коррелирует с готским языком.
Она выдержала эффектную паузу. Сигизмунд не знал, как ему реагировать на это заявление. Он видел только, что Вика явно ждет какой-то реакции.
Наконец Сигизмунд сказал:
— То есть, вы хотите сказать, что она разговаривала на готском языке?
— Да.
И снова выжидательная пауза.
— А что в этом такого странного?
— Видите ли, Сигизмунд… Дело в том, что готский язык… Это мертвый язык. На нем уже тысячу лет как никто не разговаривает. А может быть, и больше. Вроде шумерского или моего древнеисландского.
— А разве готы… Я думал, готический шрифт… — начал Сигизмунд и тут же умолк под гнетом собственной непросвещенности.
— Это был германский народ. В пятом-шестом веках он достиг своего наивысшего расцвета.
— А потом? — жадно спросил Сигизмунд.
— А потом вымер. Точнее, растворился.
— Может быть, где-нибудь остались… На хуторах… В тайге…
Сигизмунд выдвинул версию и сам почувствовал: детский лепет.
— Шестой век, — раздельно повторила Вика. — Готский язык дошел до нас всего одним текстом — переводом Библии. Далеко не все слова, которые вы мне дали, я обнаружила в словаре как готские. Но нашлось много древнеисландских, а также средневерхненемецких аналогов. Понимаете?
— Я одно понимаю, Вика, — сказал Сигизмунд. — Для того, чтобы меня разыграть, нужно по крайней мере знать о СУЩЕСТВОВАНИИ готского языка. А я сильно сомневаюсь, чтобы кто-нибудь из моих приятелей обладал столь обширными познаниями в сфере лингвистики. Кроме того, в гараже я обнаружил вовсе не своего приятеля, а незнакомого мне человека. И испугана она была по-настоящему. Она не прикидывалась.
— А она была испугана?
— Да. Поначалу я вообще принял ее за наркоманку.
— Почему?
— Вела себя неадекватно. И глаза белые.
— Что значит “белые”? Слепая, что ли?
— Очень светлые.
— А в чем была неадекватность?
— Ну, например, она не умела пользоваться туалетом… Такое нельзя разыграть.
— Пожалуй, — согласилась Вика. И без всякого перехода сказала: — Наиболее логичная версия, которая объясняет все, заключается в том, Сигизмунд, что ваша девушка страдала шизофренией.
Сигизмунд набычился, сразу ощутив острую неприязнь к этой рассудительной холодной девице.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57


А-П

П-Я