Но того, что суть этих вопросов сведется к шерстяным носкам, он не ожидал. Его прямолинейный британский ум отказывался следовать за такими неожиданными скачками тетушкиной мысли. Поэтому он застыл на стуле в том странном положении, которое характерно для людей, пытающихся неподвижностью тела заменить утраченное душевное равновесие.
– У вас живот пучит от горошка? – заботливо спросила тетушка и опять внимательно посмотрела на лицо лорда Бронгхэма. – Я сразу заметила, что он вам не по вкусу. Эй, официант! Один коньяк для господина!
Отдав это распоряжение, тетушка снова обратилась к своему визави. Он показался ей уже не таким бледным, как за минуту перед тем, и она стала развивать свою мысль дальше.
– Мы еще не кончили о носках, – сказала она задумчиво. – Меня, знаете ли, смущает, как к неграм лучше обратиться. Скажу откровенно, с кем я только в своей жизни не встречалась, а вот с вождем каннибалов еще не приходилось разговаривать. Только я думаю, важно не то, с кем говорит человек, а как он говорит. Мне бы хотелось, чтобы разговор получился душевный, хорошо бы, вождь и его подчиненные поверили, что эти носки я дарю им от всего сердца и желаю им всяческого добра. Мне пришло в голову, что, пожалуй, можно сказать так: «О kai mani hum woa woa mauna kea pomo to».
Тетушка Каролина на мгновение задумалась.
– Нет, – решила она, – это не то. Сразу заметно, что я обращаюсь к королю, а не к человеку. А что если вот как сказать: «Mauna loa aleu ti woa we woa mukuru kai fid zi fidzi?» По-вашему, это плохо? Коли вы думаете, что можно выразиться лучше, говорите без стеснения! Kua phu lama moa moa prau?
Вопрос, заданный тетушкой Каролиной лорду Бронгхэму, был составлен в вежливой и совершенно безобидной форме. Она спросила его, считает ли он, что наречие moa moa, на котором говорят на острове Бимхо и прилегающих к нему островах, способно отразить некоторые особо тонкие нюансы формул вежливости. Казалось бы, для лорда Бронгхэма такой вопрос представлял некоторый интерес. Но по нему этого не было видно. Судорожно уцепившись за стол, он смотрел куда-то через тетушкину голову. Очевидно, ему и в самом деле нездоровилось.
Тетушка Каролина поспешно обернулась. Если молчание лорда Бронгхэма ее встревожило, то картина, представившаяся теперь ее глазам, произвела на нее прямо тяжелое впечатление.
За спиной тетушки стоял стюард. Вместо того чтобы быстро подать на стол заказанную рюмку коньяку, он не двигался с места и вел себя так, как, по мнению тетушки, не должен вести себя порядочный стюард.
Голова этого человека странно склонилась на одну сторону, плечи поднялись. Руками, обращенными ладонями вверх, он пытался объяснить лорду Бронгхэму, что его, стюарда, крайне возмущает присутствие этой ужасной женщины за одним столиком с его милостью, но он не знает, как ему поступить; он, мол, пытался ей помешать, но из этого ничего не вышло; сначала он надеялся, что эта женщина будет по крайней мере держать себя прилично и не дойдет до того, чтобы заказывать для его милости коньяк голосом, который разносится по всему ресторану; теперь же он в замешательстве – подавать коньяк или нет.
Хотя тетушка Каролина не поняла мимики стюарда, но его поведение возбудило в ней крайнее неудовольствие. Она любила, чтобы приказы ее выполнялись быстро и без всяких колебаний.
Тетушка нахмурилась.
– Что с ним? – спросила она. – Уж не пляска ли у него святого Витта? Почему он не подает коньяк? Эй, стюард!
Казалось бы, заданные ею вопросы были совершенно ясные и понятные, но, видимо, лорд Бронгхэм не собирался отвечать ни на один из них. Он озирался по сторонам с растерянным видом, и от внимания тетушки Каролины не ускользнуло, что у него на лбу выступили капельки пота. Доброе сердце тетушки растопилось. Боже ты мой, а если?.. Симптомы удара, с которыми тетушка познакомилась, переговариваясь через плетень с пани Шпанигельковой, были налицо, и тетушка рассудила: пора действовать.
Она встала из-за стола и бросилась к стойке.
Зал выжидательно затих. Если бы тетушка оглянулась, она увидела бы, как ложки и вилки застыли в воздухе, как следившие за ней сто пар глаз молчаливо перебегают от стойки к столу и обратно.
Но тетушка Каролина была слишком поглощена своим делом, чтобы обращать на что-либо внимание. Она быстро схватила рюмку коньяку, которую подал ей стюард, и поспешила обратно к своему столику.
Стул, на котором минуту тому назад сидел лорд Бронгхэм, был пуст.
Брови тетушки Каролины поднялись. Мысль, что, возможно, лорду Бронгхэму стало легче и он сумел без посторонней помощи добраться до постели, порадовала ее доброе сердце. Однако ей все же подумалось, что ему следовало бы дождаться ее возвращения. Да, все-таки он поступил нехорошо, скрывшись в середине интересного разговора, оставил ее в дураках в тот момент, когда она повела речь о самом для нее важном – о носках.
Тетушка села, отпила глоточек и задумалась. Остров Бимхо впервые возник перед ее глазами как наяву, и представьте себе, он вдруг показался ей ближе и роднее, чем когда-либо до этого.
– Вполне вероятно, – рассуждала она, – что вождь каннибалов не безгрешен. Пожалуй, даже в галстуке у него нет жемчужин и в его познаниях о колониальной политике можно обнаружить кое-какие пробелы. Но я ручаюсь, что он не убежит от меня, если я предложу ему кружку хорошего кофе и кусок кекса.
И, несколько успокоенная этой мыслью, тетушка Каролина допила рюмку и встала из-за стола.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ,
описывает некоторых пассажиров «Алькантары», проснувшихся в одно время, но в разном расположении духа
На свете есть много причин, по которым человек просыпается.
Крестьянина будят трели жаворонка, бланицких рыцарей – чтение страстей господних, нерадивого чиновника – статья в «Дикобразе». Чешский романист просыпается при мысли о гонораре, и то не всегда. И, наконец, в особых случаях человек открывает глаза от звона будильника. Только поэт пробуждается сам по себе. Сон у него тревожный. Даже во сне он продолжает решать мучительную задачу: слишком много или слишком мало места уделил он любви в своих лирических стихах; и то и другое будет иметь плохие последствия, если дело дойдет до выдвижения на премию имени города Тргове Свини.
Франтика разбудила крыса, пробежавшая у него под самым носом в тот момент, когда ему снилось, что он лежит, завернутый в «Правительственную газету», на пороге кабинета начальника отдела министерства социального обеспечения в ожидании, как с ним поступят соответствующие официальные органы.
Сон был такой страшный, что Франтик вскочил со своего ложа и, широко раскрыв глаза, огляделся вокруг.
Каюта тонула в странном сине-зеленом полумраке. По предметам бегали мерцающие блики и тени, и от этого казалось, что они таинственно колышутся. Франтик почувствовал себя рыбой, плавающей в аквариуме. Только через некоторое время, когда за его спиной раздался громкий храп, он вспомнил, где находится.
Ну конечно, вон там в углу стоит старый дубовый шкаф, на котором Джон Смит плавал по Темзе! А вон на стене висит карта Англии. На столе все еще валяется пустая бутылка из-под виски, а за столом, положив голову на руки, крепко спит сам Джон Смит – подкидыш, хорошо знакомый с Флитом и законами тысячелетней давности, соперник его величества английского короля, добровольно заточивший себя в эту каюту, где им могут любоваться морские окуни, когда им только заблагорассудится, потому что иллюминатор каюты расположен ниже ватерлинии.
Доброе сердце Франтика наполнилось состраданием. Но ненадолго. Практическая жилка, присущая Паржизекам, скоро взяла верх, и он задал себе вопрос: «Разве судьба, сыгравшая злую штуку с Джоном Смитом, лучше, обошлась с Франтиком Паржизеком?» Ответ был один: нисколько!
Правда, ему наконец удалось догнать тетушку Каролину. Возможно, в эту минуту он находится от нее на расстоянии каких-нибудь ста метров. Но что толку от этого, если тетушка все равно недосягаема, как звезда в небе?
А что если выйти сейчас на палубу, постучать в каюту капитана и вежливо сказать: «Сэр, мне необходимо видеть пани Каролину Паржизекову, которая доводится мне теткой, и сообщить ей одну важную новость. Но я не знаю, где ее искать. Очень прошу вас приказать старшему коридорному сообщить мне номер ее каюты или проводить меня к ней лично».
Может Франтик так сделать? Конечно, да. Путь это прямой, честный и наиболее простой. Но не менее просто догадаться, что из этого выйдет. Франтика, без сомнения, схватит мускулистая рука первого попавшегося матроса и бросит в какую-нибудь темную дыру, где ему придется коротать остаток своей жизни на манер Джона Смита.
Почему? Потому что у Франтика Паржизека нет билета ни первого, ни второго, ни третьего класса, даже входного билета, дающего право свободно располагаться на палубе пассажирских пароходов его величества. У него нет белых фланелевых брюк, твидового пиджака, легкой фетровой шляпы, нейлоновой рубашки и нейлоновых полосатых носков, свидетельствующих, что их обладатель пользуется многочисленными привилегиями, исправно платит налоги и придерживается попеременно то консервативных, то либеральных взглядов.
Франтик погрузился в размышления. Но чем больше он думал, тем безнадежней представлялась ему действительность. Пожалуй, и в самом деле не остается ничего другого, как разбудить Джона Смита и попросить его совета. Франтик решил так и сделать: разбудить не откладывая, как можно деликатнее.
Подойдя к спящему Джону Смиту, он постоял немного, затем пальцем легонько коснулся его плеча.
Реакция была удивительной. Джон Смит мгновенно вскочил, бросился куда-то за шкаф, сдернул со стены старинную шпагу и стал в оборонительную позицию. Глаза его пылали, острая бородка задорно выпятилась, седые бакенбарды, окаймляющие лицо, ощетинились. Физиономия у него была в эту минуту воистину устрашающая. Так ощериться мог только ирландский терьер, вцепившись в икры английскому джентльмену.
Но это продолжалось недолго. Постепенно свирепое выражение исчезло с его лица, шпага опустилась, и Джон Смит, слегка откашлявшись, сказал с учтивостью, свойственной людям, у которых играть роль в истории вошло в привычку.
– Я надеюсь, вы извините мое поведение, сэр. Вероятно, оно вам показалось несколько необычным. Но мне приснился отвратительный сон…
– И мне тоже! – радостно выпалил Франтик; люди всегда бывают довольны, когда узнают, что они не одиноки в беде. – Мне приснилось, будто я лежу завернутый в «Правительственную газету».
– О, это, конечно, ужасный сон, – вздохнул Джон Смит и горячо пожал Франтику руку в знак глубокого сочувствия. – Но бывают сны и похуже. Сон, привидевшийся мне, убедит вас в этом, если только у вас хватит терпения меня выслушать. Снилось мне, будто я – Генрих VIII и женат на своей четвертой жене, Анне Клеве, которая, как вам известно, была очень худая, а потому презлющая. Я не люблю тощих женщин. В тощем теле духу негде приютиться, вот он и рвется наружу и творит всевозможные пакости. Так вот, моя жена вознамерилась отправить меня на тот свет, ссылаясь на равноправие женщин. Она утверждала, что если в старые, допотопные времена в Англии мужья обладали правом казнить своих жен, то в современную эпоху должно быть как раз наоборот. «Я не сомневаюсь в том, что вы меня очень любите, ваше величество, – сказала моя жена, когда объявила мне о своем решении. – Но я боюсь, что ваша любовь исчезнет, если вы будете продолжать видеть во мне существо низшего порядка, наделенное заурядными способностями, в чьи обязанности входит только стирать белье, рожать принцев и принцесс, покупать коронационные драгоценности и тому подобное. Сознание того, что я – равная вам во всех областях, наверняка подогреет вашу любовь ко мне. За портьерой уже стоят наготове шесть палачей. Поцелуйте меня в последний раз, ваше величество!» Хотя слова эти звучали вполне разумно, я не пожелал с ними согласиться. Моя жена, как я уже сказал, была очень худа и безобразна. Мысль, что я должен поцеловать ее, прощаясь с этим светом, и во сне возбудила во мне сильное негодование. Теперь вам понятно, сэр, почему я был вынужден обнажить шпагу. К счастью, в эту минуту я проснулся.
У Франтика, выслушавшего с неподдельным интересом эту поучительную историю, чуть не сорвались с языка вопросы, касающиеся тех подробностей, которые остались для него неясными, но он вовремя спохватился. Мальчик сообразил, что время идет, а ему еще ни на шаг не удалось приблизиться к своей цели. И если раньше он сомневался, согласится ли Джон Смит помочь ему в розысках тетушки, то теперь он готов был совсем отказаться от этой мысли. Франтик горько сожалел, что в учебную программу городских школ не была включена как обязательный предмет дипломатия – наука, позволяющая без больших затруднений убеждать противника делать совершенно обратное тому, что он намеревался. Но взялся за гуж – не говори, что не дюж. И Франтик выпалил с грубой откровенностью:
– Я хотел бы вас попросить кое о чем, сэр!
– Гм, – пробормотал невнятно Джон Смит; очевидно, он еще был во власти сновидений.
– Речь идет о пани Каролине Паржизековой из Глубочеп, – выдавил из себя с трудом Франтик.
Джон Смит нахмурил брови.
– Я не знаю никакой пани Паржизековой из Глубочеп и не интересуюсь ею, сэр, – ответил он резко. – Меня занимает спор, который я веду с наследником Вильгельма Завоевателя касательно открытого мною острова. Кроме того, я остался должен администрации Флитской тюрьмы шестнадцать фунтов семь шиллингов пять пенсов. Я – британский подданный, сэр!..
В другое время это сообщение возбудило бы во Франтике горячее сочувствие. Но в данный момент он думал только о том, что Джон Смит не попался на удочку и придется идти к цели, используя свои скудные познания в дипломатическом искусстве. По счастливой случайности ему был известен один из основных законов дипломатии, гласящий: строго придерживаться правды не следует.
– Я надеюсь, сэр, – сказал он очень спокойно, – что судьба барышни Паржизековой не будет для вас совершенно безразлична.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48