Боже, это уже слишком! Нам кранты!
Когда легавый закончил, Йемон потребовал перевести нам показания, но судья его проигнорировал.
Следующим выступал управляющий, потея и возбужденно жестикулируя; голос его срывался на истеричный визг, а он размахивал руками, потрясал кулаками и все время тыкал в нашу сторону, будто мы вырезали всю его семью.
Из его речи мы совершенно ничего не поняли, но ясно было, что все оборачивается против нас. Когда, наконец, выступать подошла наша очередь, Йемон встал и снова потребовал перевести нам все показания.
— Вы же их слышали, — ответил судья на идеальном английском.
Йемон объяснил, что никто из нас не говорит по-испански настолько хорошо, чтобы понять, о чем шла речь.
— Эти люди раньше говорили по-английски, — сказал он, показывая на фараона и управляющего. — Почему же сейчас они не могут?
Судья презрительно ухмыльнулся.
— Вы забываете, где вы находитесь, — сказал он. — Какое право вы имеете приезжать сюда, устраивать бесчинства, да еще требовать потом, чтобы мы говорили на вашем языке?
Я видел, что Йемон теряет терпение и дал Сэндерсону понять: сделай же что-нибудь. В этот момент я и услышал слова Йемона, что он «ожидал бы более справедливого обращения при Батисте.»
На зал суда навалилась мертвая тишина. Судья уставился на Йемона, его глаза засверкали от гнева. Я уже чувствовал, как нам на шею опускается топор.
Тут из глубины зала раздался голос Сэндерсона:
— Ваша Честь, можно мне слово?
Судья вскинул голову:
— Кто вы такой?
— Моя фамилия Сэндерсон. Я работаю в «Аделанте».
К судье быстренько подскочил человек, которого я раньше никогда не видел, и что-то зашептал ему на ухо. Судья кивнул и снова перевел взгляд на Сэндерсона.
— Продолжайте, — сказал он.
Голос Сэндерсона казался неуместным после диких обвинений полицейского и кправляющего.
— Эти люди — американские журналисты, — сказал он. — Один — из «Нью-Йорк Таймс», другой представляет Американскую Ассоциацию Туристических Обозревателей, а третий работает в журнале «Лайф». — Он сделал паузу, и я задал себе вопрос: что хорошего такие штуки нам принесут?
— Возможно, я не прав, — продолжал Сэндерсон, — но мне кажется, что прозвучавшие здесь показания несколько сумбурны, и мне очень не хотелось бы, чтобы результатом их стали какие бы то ни было ненужные затруднения. — — Он взглянул на главного фараона, затем перевел взгляд на судью.
— Господи, — прошептал Йемон. — Надеюсь, он знает, что делает.
Я кивнул, наблюдая за лицом судьи. Последнее замечание Сэндерсона прозвучало тоном определенного предупреждения, и мне в голову пришла мысль, что он, должно быть, пьян. Насколько мне было известно, сюда он заявился прямиком с какой-то вечеринки, где непрерывно квасил чуть ли не с полудня.
— Что ж, мистер Сэндерсон, — ровным голосом произнес судья. — Так что вы предлагаете?
Сэндерсон учтиво улыбнулся.
— Мне кажется, мудрым было бы продолжить слушание этого дела, когда атмосфера чуть-чуть разрядится.
Тот же человек, что нашептывал судье чуть раньше, снова подскочил. Произошел поспешный диалог, потом судья обратился к Сэндерсону:
— Мне ясна ваша точка зрения, — сказал он, — но эти люди вели себя вызывающе: они не уважают наши законы.
Лицо Сэндерсона потемнело.
— Что ж, Ваша Честь, если их дело непременно будет рассматриваться сегодня, я вынужден просить суд сделать перерыв, пока я не свяжусь с Адольфо Киноньесом.
Судья кивнул. Киноньес был поверенным в делах «Ньюс», бывшим сенатором и одним из самых выдающихся людей на острове.
— Я вынужден буду его разбудить, — продолжал Сэндерсон, — поднять сеньора Киноньеса с постели, но дольше выступать здесь в роли адвоката я не готов.
У судейского стола случилось еще одно торопливое совещание. Фамилия Киноньеса, насколько я видел, заставила суд слегка задуматься.
Нас выпустили под залог почти на самой заре, небо уже серело и светлело. Не считая толпы возле полицейского участка, улицы были пусты и спокойны. В гавани на якоре в ожидании утра и буксиров стояло несколько больших сухогрузов. К тому времени, как мы вышли на улицу, показались первые лучи солнца — прохладное розовое зарево на востоке. То, что я почти всю ночь провел в камере и зале суда, сделало это утро одним из прекраснейших в жизни. В нем были покой и яркость, зябкая карибская заря после ночи в мерзкой тюряге. Я рассматривал корабли, море за ними и сходил с ума от того, что свободен и впереди у меня — целый день.
Проспав лишь несколько часов, я проснулся от ужасного крика. Это Сала вскочил, будто ему кошмар привиделся:
— Мудацкое отродье! — орал он. — Моя машина! Стервятники!
После минутного смятения я вспомнил, что мы оставили его машину на дороге возле «Каса Кабронес». А пуэрториканцы по-настоящему интересуются брошенными автомобилями — налетают на них, как голодное зверье и раздирают на части.
Сначала уходят колпаки, затем колеса, за ними бамперы и дверцы, а в конце они утаскивают и корпус — двадцать или тридцать аборигенов, как муравьи, уволакивают его к какому-нибудь старьевщику за десятку янки-долларов, а потом дерутся ножами и бутылочными горлышками за свою долю.
Йемон просыпался медленно, постанывая от боли. На губах у него запеклась кровь.
Он сел на матрасе и уставился на нас.
— Проснись, — сказал я. — Твой мотороллер тоже там.
Сала перекинул ноги через раму продавленной раскладушки:
— Слишком поздно. У них было двадцать четыре часа — Господи, да они за двадцать четыре минуты машину раздеть могут. Повезет, если масляное пятно найдем.
— Пропало? — спросил Йемон. Он по-прежнему таращился на нас, не вполне проснувшись. Я кивнул:
— Возможно.
Неохотно я начал одеваться. Синяки украшали все мое тело, двигаться было больно.
Мы добрели до Плаза-Колон и взяли такси. Я никогда раньше не видел город воскресным утром. Обычно я вставал к полудню и сразу шел к Элу не спеша завтракать. Теперь же улицы были почти пусты. Ни следа от ежедневного хаоса, от визга и рева армии торговцев, расскающих по всему городу на незастрахованных тачках. Набережная была почти пустынна, магазины закрыты, только в церквях, казалось, еще что-то происходит. Мы проехали несколько, и перед каждой тусовались живописные кучки народу — смуглые мужчины и мальчики в свежеотглаженных костюмчиках, цветастые женщины с вуальками, маленькие девочки в беленьких платьицах, тут и там мелькал случайный священник в черной сутане и высокой черной шляпе.
Мы разогнались по длинному шоссе на Кондало. Тут все было по-другому. Церквей нет, по тротуарам бродят толпы туристов в шлепанцах и ярких бермудах. Они вливались и выливались из больших отелей, треща без умолку, читая газеты, волоча за собой пляжные сумки, все в темных очках и ужасно деловые на вид.
Йемон промакнул лицо платком.
— Чуваки, — сказал он. — Если я этот мотороллер потеряю, всё. Господи — оштрафовали, избили, арестовали.
Я кивнул, а Сала ничего не сказал. Он перегибался через плечо шофера, словно надеясь в любую минуту застукать толпу, разбирающую его машину.
Казалось, мы ехали много часов, пока, наконец, не свернули с трассы в аэропорт на узкую дорогу к «Каса Кабронес». Не доезжая нескольких сот ярдов, я увидел машину Салы.
— Вон она, — ткнул пальцем вдоль дороги я.
— Боже мой, — пробормотал он. — Чудо.
Когда мы подъехали, я понял, что машина стоит на двух кокосовых бревнышках вместо колес. Колеса пропали вместе с мотороллером Йемона.
Сала принял это спокойно:
— Что ж — это лучше, чем я боялся. — Он залез внутрь и все проверил: — — Не пропало ничего, кроме колес. Дьявольски повезло.
Зато Йемон был я рости.
— Я его где хочешь узнаю! — орал он. — Я как-нибудь кого-нибудь на нем поймаю.
Я был уверен, что если мы еще немного потусуемся возле «Каса Кабронес», неприятностей у нас будет больше. Пройдя немного в сторону бара, я посмотрел, не торопится ли кто-нибудь к нам. Но там все было закрыто, стоянка пуста.
Возвращаясь к машине, в кустах возле дороги я заметил что-то красное. То был мотороллер Йемона, прикрытый горкой пальмовых листьев. Кто-то его припрятал, намереваясь вернуться попозже.
Я позвал Йемона, и тот его вытащил. Не пропало ничего. Завелся с одного пинка.
— Вот черт, — сказал он. — Надо посидеть и подождать этого подонка — — он возвращается, а тут сюрприз.
— Конечно, — согласился я. — А потом все лето провести в Ла Принцесе. Пошли — валим отсюда.
Возле такси Сала тем временем прикидывал, сколько ему будут стоить четыре новых колеса с резиной. Выглядел он очень подавленным.
— Давайте позавтракаем, — предложил Йемон. — Мне нужно съесть чего-нибудь.
— Ты рехнулся? — ответил Сала. — Я не могу тут бросить машину — они ее прикончат. — Он полез в бумажник. — На, — сказал он Йемону. — Заедь на заправку, позвони торговцу «фиатами» и скажи, чтобы прислал четыре колеса. Вот его домашний телефон — скажи, что для мистера Лоттермана.
Йемон взял карточку и задребезжал по дороге.Через несколько минут мы услышали, как он возвращается. Потом мы целый час сидели и ждали бригаду. К моему удивлению, колеса прислали. Мы их привинтили, Сала на счете подписался Лоттерманом, и мы поехали в отель «Лонг-Бич» завтракать.
Терраса оказалась переполненной, поэтому мы устроились внутри, возле бара с закусками. Нас окружала толпа, которую мне десять лет удавалось избегать: бесформенные тетки в шерстяных купальниках, тупоглазые дядьки с безволосыми ногами и робкими смешочками, все американцы, все пугающе одинаковые. Этих людей не следует никуда выпускать из дому, подумал я; запереть в подвале какого-нибудь чертова Сохатого Клуба и глушить эротическими киношками; а если захочется в отпуск, показывать зарубежный художественный фильм; если же их и это не удовлетворит, отправить в глухомань и травить злобными собаками.
Я бросал на них яростные взгляды, пытаясь впихнуть в себя гнилостный завтрак, который мне подсунула официантка: склизкие яйца, сальный бекон и жиденький американский кофе.
— Черт побери, — сказал я ей. — Это не «Недик» — у вас что, пуэрториканского кофе нет?
Она покачала головой.
Сала сходил и купил «Майами Геральд».
— Мне нравится это место, — ухмыльнулся он. — Мне нравится сидеть тут, смотреть на пляж сверху вниз и думать о тех хороших вещах, которые тут можно было бы сделать с помощью «люгера».
Я положил на столик два доллара и встал.
— Ты куда? — спросил Йемон, отрываясь от газетной секции, которую выхарил у Салы.
— Не знаю, — ответил я. Я действительно не знал. У меня даже собственной квартиры не было. — Может, к Сэндерсону. Куда угодно, лишь бы подальше от этих людей.
Несколькими кварталами дальше я зашел в открытый ресторанчик выпить пуэрториканского кофе. За семьдесят центов купил «Нью-Йорк Таймс». Выпил еще чашечку, уходя, забрал «Таймс» с собой и тащил ее теперь по улице, как драгоценный узелок мудрости, как полновесную уверенность в том, что еще не совсем отрезан от той части света, которая реальна.
До Сэндерсона я добрался только через полчаса, но дорога бежала вдоль берега, поэтому прогулка мне понравилась. Дойдя, я обнаружил, что Сэндерсон расслабляется у себя в садике на пластиковой пляжной подстилке. Раздетым он выглядел совсем доходягой.
— Здорово, паразит, — сказал он. — Как тюрьма?
— Ужасно, — ответил я.
— Что ж, — сказал он, — в следующий раз будет хуже. Тебя возьмут на карандаш.
Я откинулся на спинку кресла, разглядывая белый пляж, море и пальмы вокруг и размышляя, как странно беспокоиться о том, что можно попасть в тюрьму, в таком месте, как это. Ведь кажется, человеку почти невозможно приехать на какой-нибудь карибский островок и загреметь в тюрягу за дурацкий проступок. Пуэрториканские тюрьмы — для пуэрториканцев, а не для американцев, носящих пестрые галстуки и наглухо застегнутые рубашки.
— Тебе повезло, — продолжал он. — За сопротивление при аресте можно год получить.
— Ну что ж, — ответил я, пытаясь сменить тему, — мне кажется, твоя речь спасла нас. То, что мы работаем в «Ньюс», произвело на них не очень-то большое впечатление.
Он закурил еще одну сигарету:
— Нет, это ни на кого впечатления не произведет. — Он снова поднял на меня взгляд. — Но не думай, что я ради вас соврал. «Таймс» ищут туристического обозревателя на договор здесь и попросили меня кого-нибудь им подыскать. С завтрашнего дня ты — это он.
Я пожал плечами:
— Прекрасно.
Мы зашли внутрь выпить еще. Стоя в кухне, я услышал, как к дому подъехала машина. То был Ник Сегарра, редактор «Ньюс», разодетый, будто какой-нибудь жиголо на Итальянской Ривьере. Войдя, он натянуто кивнул.
— Так что там у вас за напряги вчера вечером случились?
— Не помню, — ответил я, выливая свою выпивку в раковину. — Пускай тебе Сэндерсон рассказывает. Мне надо идти.
Я ушел и зашагал по Калле Модесто, толком не зная, как убить остаток дня. Всегда с этим проблемы. В воскресенье у меня выходной, и обычно я еще субботу прихватывал. Но колесить по округе с Салой или сидеть у Эла уже начало утомлять, а больше делать было нечего. Мне хотелось получше посмотреть остров, некоторые другие городки, а для этого нужна машина.
И не только машина, подумал я; квартира мне тоже нужна. День стоял жаркий, я устал, все тело ныло. Хотелось выспаться или хотя бы просто отдохнуть, но пойти некуда. Я прошел несколько кварталов, ковыляя в тени раскидистых фламбоянов и размышляя о том, чем можно было бы заняться в Нью-Йорке или Лондоне, проклиная той косой импульс, что привел меня на эту тупую, исходящую паром скалу посреди моря, и наконец остановился в баре для аборигенов выпить пива. Я заплатил за бутылку и пошел дальше, потягивая из горла. Интересно, где я буду сегодня ночевать? Квартиры Салы отпадает. Там жарко, шумно и тоскливо, как в мавзолее.
Может, у Йемона, подумал я, но это слишком далеко и добираться до туда нечем.
Когда, в конце концов, я пришел к выводу, что выбора у меня нет, кроме как бродить ночь напролет по улицам, я решил начать поиски собственной квартиры — такого места, где можно в одиночестве расслабиться, где у меня будет свой холодильник, где я смогу мешать себе коктейли и, быть может, время от времени принимать девчонку.
1 2 3 4