Тогда прелестное лицо ее становилось как бы чуждым всему окружающему и далеким от него. Печать глубокой задумчивости ложилась на нем, и уже больше ничего оно не выражало. Казалось, что Анна-Клавдия ничего больше не видит и не слышит, вся занятая одной мыслью, властно влекущей ее к себе и погружающей в самые сокровенные тайники души. В такие минуты Анна-Клавдия казалась отсутствующей и всецело ушедшей в прошлое, а может быть раздумывающей о будущем. Она производила тогда такое впечатление, словно она ушла от окружающей обстановки и заблудилась в каком-то мысленном путешествии. Иногда она возвращалась из этих блужданий словно разбитая какой-то странной усталостью. Иногда выносила из них какое-то странное возбуждение. Щеки ее покрывались румянцем, глаза блестели, уста дышали более жадно. Какой-то огонь бросался ей в лицо, принимавшее страстное выражение отваги, желания, порыва, в которых участвовало все ее тело. Испытывая внезапную потребность в движении, она вскакивала, словно ее толкала какая-то невидимая пружина. Руки ее судорожно сжимались, словно она готова была схватить и сжать в них какой-то предмет, который охотно раздавила бы в своих пальцах. Она внушала тогда г-ну де Вердло темное и тревожное чувство, но оно длилось недолго. Анна-Клавдия скоро успокаивалась. Часто направлялась она к окну, словно желая посмотреть, не приехал ли кто-то страстно жданный, и чье прибытие сильно запоздало, но взору ее открывался лишь пустынный сад со своими партерами и боскетами, в конце которого, на покатой лужайке, высилось утвержденное на шесте чучело-мишень, в толстом плаще, изрешеченном пулями, и треуголке набекрень.
Приступы этой задумчивости, в которую погружалась м-ль де Фреваль, наблюдались не только в присутствии г-на де Вердло. Иногда, по возвращении со своих прогулок верхом в обществе Аркнэна, она шла прямо в свою комнату, где запиралась на ключ, не открывая даже Гоготе Бишлон, приходившей помочь ей раздеться. Это бывало главным образом в дни, когда, поднявшись на Высокий Пригорок, Анне-Клавдии приходилось бороться с капризами своей лошади. В эти дни она выходила только поужинать и сразу же после ужина спрашивала у г-на де Вердло разрешения удалиться в свою комнату. Она наотрез отказывалась от услуг Гоготы, которая обижалась на нее за это, так как время перед сном казалось м-ль Гоготе самым подходящим для осведомления ее юной госпожи о положении, в каком находились ее амуры со сьером Аркнэном. Дело не приняло еще желаемого ею оборота. Гоготе не удалось добиться от сьера Аркнэна истины по поводу результатов его поездки. Действительно ли жена его умерла или была еще жива? Аркиэн делал вид, будто ему не удалось узнать ничего достоверного, и Гогота гневно причитала, что все мужчины лжецы, что их единственное удовольствие – бесить женщин, и что они слишком высоко расценивают себя, считая, что без них не обойтись! Тут Маргарита Бишлон теряла всякую сдержанность и с крайней грубостью начинала распространяться об отношениях между полами, так что, если бы даже Анна-Клавдия по приезде в Эспиньоли ничего не знала о способе, каким мужчины и женщины выказывают друг другу свое желание, то в настоящий момент она не могла больше оставаться в неведении на этот счет, благодаря речам м-ль Гоготы, которая действительно входила в мельчайшие подробности, восхваляя удовольствия, получаемые друг от друга мужчиной и женщиной, и гордо заявляя при этом, что она не сделала сьеру Аркнэну никаких поблажек и не сделает их иначе, как при условии честного и законного брака. Она слишком хорошо знала мужчин, чтобы доверяться им. Все они без достаточного уважения относятся к чести девушек, все соблазнители, воры и разбойники.
В большинстве случаев Анна-Клавдия пропускала мимо ушей эти диатрибы, порой однако как будто прислушивалась к ним, когда Гогота причесывала ее на ночь или исполняла подле нее какие-нибудь мелкие услуги. Иногда же она отпускала ее и раздевалась одна. Случалось, что она сбрасывала с себя при этом все одежды и оставалась совершенно голой. Тогда она подходила к зеркалу, ласкала свои плечи, взвешивала на ладони юные груди, ощупывая их нежность и упругость. Мгновение она созерцала себя в таком виде, затем всю ее внезапно покрывал румянец, как если бы в ней загоралось тайное пламя, которое жгло ее сразу огнем и стыдом, меж тем как она чувствовала, что сердце ее разрывается, словно в него всадили кинжал, который, в запертом ящике туалетного столика, спал, в кожаных ножнах, чутким сном своего клинка, заостренного тоньше, нежели искусительное жало древнего змия.
V
Маркиза де Морамбер барону де Вердло.

Прошло уже много времени, дорогой братец, с тех пор, как я писала Вам, и я не думаю, чтобы г-н де Морамбер брался за перо с намерением побеседовать с Вами. Разве у него нашлось бы для этого время? Г-н де Морамбер самый занятый человек в Париже. В его распоряжении нет ни одной свободной минуты. Не думайте, однако, что его занятия заставляют его оставаться дома. Не воображайте его, прошу Вас, сидящим за столом или у камелька, в колпаке и халате, в обществе каминных щипцов или чернильницы, собирающим справки в каком-нибудь объемистом томе или предающимся философическим размышлениям, облокотясь на ручку кресла и подперев голову рукою. Не воображайте его, умоляю Вас, поглощенным каким-нибудь вопросом высокой политики или высокой экономики, делающим заметки или производящим подсчеты. Г-н де Морамбер больше уже не тот человек, каким Вы знали его. Вы не увидите его больше небрежно одетым. Нет красивых и изящных вещей, которые могли бы удовлетворить его. Портной неустанно шьет для него костюмы, которые он никогда не находит достаточно роскошными, как не находит достаточно красивыми парики, изготовляемые для него парикмахером. Сапожник никогда не обувает его впору и достаточно изящно. Г-н де Морамбер подходит к зеркалу, глядится в него, душится, наряжается. Закончив свой туалет, он требует карету и уезжает. И, как по Вашему, дорогой братец, куда уезжает г-н де Морамбер? Вы думаете, что он уезжает на ученое собрание финансистов или экономистов, на свидание с министром или генеральным контролером? Как бы не так!.. Г-н Де Морамбер рыщет по городу в поисках за наслаждением. Его доставляют ему зрелища, прогулки, игорные дома и Бог знает, что еще! Нет общества, которое было бы для него слишком ветренным и слишком легкомысленным. Г-н маркиз де Морамбер фат. Г-н маркиз де Морамбер петиметр. Г-н де Морамбер игрок, гуляка и распутник. Душа покойного г-на де Шомюзи вселилась в него.
Я отсюда вижу, Вердло, как вы считаете, будто я завираюсь и рассказываю Вам лихорадочный бред или нелепый сон. Вы думаете, что мозг мой чем-то одурманен, и что меня следует поместить в дом умалишенных. Разуверьтесь. Я нахожусь в самом здравом уме и владею всеми своими чувствами. Скажу Вам даже больше: я одна сохранила здравый ум среди людей, с которыми я живу. Всех окружающих меня следовало бы посадить за решетку. Все помешались; судите сами: я расскажу Вам все по порядку, начав несколько издалека.
Вы помните, каким человеком был г-н де Морамбер. Знали ли Вы кого-нибудь, кто был бы более серьезен и более рассудителен? Насколько несчастный Шомюзи, да и Вы сами, были всегда немного тронутыми, он – на один лад, вы – на другой, настолько г-н де Морамбер всегда отличался вескостью и правильностью суждений. Вы знаете его вкус к знаниям и основательным рассуждениям, знаете также все достоинства его образа жизни и всю его серьезность. Вы знаете репутацию, которую создали ему его работы; прибавьте к этим качествам постоянство, которым отличался г-н де Морамбер в своих привязанностях. В течение двадцати лет нашего супружества он оставался неизменно верным мне, и я думала было, что он останется таковым навсегда, ибо он находится в возрасте, когда чувства притупляются и страсти становятся более разумными. Словом, г-н де Морамбер был не только образцовым супругом: он был на пути к тому, чтобы стать видным государственным деятелем. Приобретенная им репутация человека знающего и рассудительного должна была привести его к самым высоким постам. Все взоры были устремлены на него. Г-н де Морамбер был наверху величия, и как раз достигнутая им высота была причиной глубины его падения. Бедняга Морамбер, ты слишком возомнил о себе, и самые достоинства твои погубили тебя!
В самом деле, именно репутация г-на де Морамбера, как одного из самых сильных умов нашего времени, была причиной того, что на нем остановилось внимание владетельного герцога. Этот весьма просвещенный государь задумал провести в своих владениях некоторые реформы, но желал провести их лишь после зрелого обсуждения. И вот, как Вам известно, он пригласил к себе г-на де Морамбера, чтобы посоветоваться с ним относительно их характера и их своевременности. Прибыв ко двору государя, г-н де Морамбер был осыпан почестями и окружен предупредительностью настолько, что его пребывание там затянулось, ибо владетельный герцог не мог больше обходиться без него. Подобная милость никогда не была видана. Шли бесконечные празднества, развлечения, ночные пиры, маскарады, и я все думала, что г-н де Морамбер присутствует на них лишь по обязанности, ибо находит там случай поговорить с государем и, среди окружающей придворной суеты, заводит с ним речь о вещах серьезных. Знайте же, дорогой братец, что я жестоко ошибалась! Вам не безызвестны коварные и пагубные прельщения тамошнего климата, где голова воспламеняется от множества наслаждений, где женщины слишком красивы, где слишком много цветов и музыки, где кровь разгорается на всяческие удовольствия. Казалось бы, что г-н де Морамбер лучше всякого другого способен не поддаваться этим пагубным соблазнам. Ничуть не бывало, он, напротив, поддался им с поразительной легкостью. Его благоразумие растаяло как воск. Его видели пляшущим целые ночи напролет, надевающим на себя самые шутовские и самые непристойные маскарадные костюмы, вплоть до появления полуголым, в образе Тритона, на морском празднестве, видели, как он принимает участие во всевозможных интригах и бросается на женщин с настоящим бешенством, тем более яростным и неистовым, что оно запоздалое и перед ним не открывается широкого будущего. Поветрие безумия помутило ему мозги. Утратив добрые нравы, он утратил всякую сдержанность, как в поступках, так и в словах. Он был неиссякаем по части сквернословия и циничных выходок. Как я уже сказала Вам, душа Шомюзи переселилась в него, но эта распутная душа не остановилась на рассказанном мною и грозила причинить многие другие бедствия.
Хорошо бы, если бы дело ограничилось распутством одного только г-на де Морамбера, но его плачевный пример увлек его сыновей! Да, эти дети, которых я так заботливо ограждала от зла, познали его существование и приобрели в нем опыт. Подобно своему отцу, с такой страстью отдавшемуся разврату, и они удалились от правил поведения, которые я так трудолюбиво внушала им. Они приняли участие в отцовском распутстве. Милости владетельного герцога, дружески принявшего их, облегчили им множество неприличных выходок. Они выступали в балетах и принимали участие в комедиях. Все же во всей этой дурманящей обстановке они каким-то чудом сохранили свою невинность, и в этом отношении они возвратились бы в Париж такими же, как они отсюда уехали, если бы их отцу не пришла в голову несчастная мысль посетить на обратном пути Венецию. Г-на де Морамбера влекла в этот знаменитый город слава его куртизанок, и вот в объятиях одной из этих обольстительных сирен мои мальчики потеряли то, что Вы знаете. Прибавлю, что им пришлось обжечься на этом, но надеюсь, что они вылечатся.
Вот в таком-то состоянии, дорогой мой Вердло, они были возвращены мне. Я с трудом узнала двух скромных юношей, увезенных отцом ко двору владетельного герцога, в двух скрытных и развязных бездельниках, которых г-н де Морамбер привез мне оттуда. Как отвратительно преобразила их эта злосчастная поездка! Ни следа от того послушания и робости, которые я так терпеливо насаждала в них. Ни следа от той благопристойности и сдержанности в речах, за которые они слышали столько похвал от всех, кому приходилось разговаривать с ними. Злая фея прикоснулась к ним своей палочкой. Одни только бесстыжие взгляды, кабацкие ухватки, наглые хихиканья, непристойные намеки на удовольствия, о которых они хранили грязные воспоминания и которыми гордились. Я не узнавала больше их языка, уснащенного итальянскими словечками и прибаутками, смысл которых ускользал от меня, но циничные намерения которых я отлично угадывала. Наглецами и развратниками, – вот кем сделал своих сыновей г-н де Морамбер. Прибавьте к этому смешной наряд, который они вывезли оттуда вместе с итальянскими модами, всю уродливость и всю нелепость которых мы так живо чувствуем здесь. Таково было, дорогой братец, зрелище, которое открылось моим глазам, и Вы можете представить, с каким гневом и каким огорчением я созерцала прискорбную картину.
Но Вы не сомневаетесь, конечно, что, мысленно исчисляя размеры бедствия, я в то же время придумывала способы, как от него избавиться. Вы достаточно знаете меня, и поэтому представляете себе, что я не могла примириться с ролью простой свидетельницы этого бесчинства. Характер у меня твердый и мужественный, и перспектива трудной задачи неспособна обескуражить меня. Я быстро сообразила, в чем заключается эта задача. Необходимо было незамедлительно прекратить это пустословие и положить конец этому безобразному поведению. Необходимо было вновь взять в крепкие руки вожжи и кратчайшим путем вывести на прямую дорогу этих сбившихся с толку парней. Зло проникло слишком глубоко для того, чтобы его можно было искоренить одними только выговорами и приказаниями. Мальчишки, привыкшие к самым преступным вольностям, неохотно внимают добрым советам. Нужны были радикальные средства, и я твердо решила пустить их в ход, чтобы восстановить в моем доме дисциплину и порядок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25