.. Я в самом деле так же беден, как кажусь в эту минуту, хотя, — добавил он, — я знавал более счастливые дни, и плащ мой не всегда был таким дырявым, как теперь.
Полковнику показалось, что предмет разговора неприятен новому знакомому:
— Вы, по всей вероятности, едете, как и я сам, из Гвадалахары?
— Да, это правда, — перебил незнакомец. — Я выехал из города часов около трех пополудни.
— Мне кажется, — продолжал полковник, — что вы намереваетесь остановиться в месоне де-Сан-Хуан. В таком случае, если вы ничего не имеете против, мы поедем вместе, потому что я рассчитываю провести там остаток ночи.
— Месон де-Сан-Хуан — хорошая харчевня, — отвечал незнакомец, почтительно поднося руку к шляпе, — но только что я там буду делать? У меня нет ни одного очаво, который я мог бы бросить на ветер, а мне еще далеко ехать. Я остановлюсь на дороге и, пока моя проголодавшаяся лошадь будет есть траву, стану курить сигаретки и петь романс короля Родриго, который, как вам известно, начинается так.
Быстро перевернув свою харану, незнакомец во весь голос затянул строфу из поэмы о короле Родриго:
Cuando las pintadas avis
Mudas estan у la tierra
Atento escucha los rios
Que al mar su trubuto llevan
Al escaso resplandos…
— Э! — вскричал полковник, резко обрывая его. — Что за музыкальное бешенство овладело вами? Ведь это же просто безумие.
— Нет, — меланхолично отвечал певец, — это философия.
Полковник с минуту смотрел на бедняка, а затем, приблизившись к нему, сказал:
— Я полковник дон Себастьян Гверреро де Чимальпос. Я путешествую с дочерью и несколькими слугами. Окажите мне честь провести эту ночь вместе с нами, а завтра утром мы расстанемся, и каждый пойдет своей дорогой.
Незнакомец, видимо, колебался, но это продолжалось недолго.
— Я глупый гордец, — отвечал он с сердечной откровенностью, — бедность делает меня таким самолюбивым и подозрительным, что я постоянно воображаю, будто меня хотят оскорбить и унизить. Я принимаю ваше любезное приглашение так же откровенно и честно, как оно и сделано. Может быть, мне удастся в скором времени доказать вам свою благодарность.
Полковник не обратил никакого внимания на эти слова, потому что в ту самую минуту кавалькада подъезжала к месону де-Сан-Хуан, освещенные окна которого давали знать путешественникам о близости гостиницы.
II. Месон де-Сан-Хуан
Кто не читал о том, как негостеприимно принимают испанские и сицилийские трактирщики путешественников, которых посылает им судьба! Но это только рассказывают, и рассказывают те люди, которые даже понаслышке не знакомы с месонерос, или мексиканскими трактирщиками, иначе они, по всей вероятности, поспешили бы снять это несправедливое нарекание с испанцев и сицилийцев и обратили бы все свое негодование на трактирщиков Новой Испании.
Испанские и сицилийские трактирщики — надо отдать им справедливость — очень часто не могут удовлетворить требования путешественников и дать провизию, которую последние требуют. Но взамен этого они делают такое приветливое лицо, прикрывают свой отказ такой изысканной вежливостью, что в конце концов путешественник почти всегда говорит себе, что он сам виноват, что не запасся съестными припасами, и, в свою очередь начинает рассыпаться в извинениях.
В Мексике же дело происходит совсем иначе.
На больших дорогах, некогда построенных испанцами и совсем забытых и заброшенных впоследствии, кое-где и притом на довольно значительных расстояниях попадаются обширные здания, которые издали кажутся укрепленными блокгаузами, так как почти все такие здания окружены высокими зубчатыми стенами с бойницами.
Эти здания — месоны, или постоялые дворы.
Прежде всего в них есть огромный двор с норией, или колодцем, предназначающимся для того, чтобы давать воду лошадям. Коррали для вьючных животных занимают все четыре стороны этого двора. В особом здании находятся квартос путешественников, то есть жалкие чуланы, вся меблировка которых состоит из деревянной кровати, покрытой бычьей шкурой, заменяющей матрац.
Квартос все нумерованы, и все двери комнат выходят в длинные коридоры.
Каждый путешественник должен иметь с собой провизию и необходимые постельные принадлежности, потому что трактирщик дает только одну альфальфу для лошадей и воду из нории.
Было уже около десяти часов вечера, когда дон Себастьян Гверреро остановился перед воротами месона де-Сан-Хуан.
Ворота оказались запертыми.
Один из слуг соскочил с лошади и принялся стучать. Спустя некоторое время, наконец, открылось слуховое окно, пробитое в стене футах в двух от ворот, показалась угрюмая голова, и грубый голос сварливо крикнул:
— Кто это смеет так шуметь и стучать в ворота такого знаменитого и почтенного месона?
— Путешественники, дон Кристобаль Саккаплата, — ответил полковник. — Ну, отворяйте же нам живей!.. Мы приехали издалека и очень устали.
— Гм! Все путешественники говорят одно и то же, — продолжал трактирщик. — Мне-то какое дело до этого! Я не отворю вам ворота, теперь слишком поздно… Отправляйтесь дальше, и да хранит вас Бог!
Тут он сделал движение, как бы желая закрыть окно.
— Одну минутку, caray! — вскричал полковник. — Не можете же вы оставить нас ночевать под открытым небом перед вашими воротами… Это, во всяком случае, не сделает вам чести.
— Ба-а! Ночь проходит быстро, вы даже не заметите! — ответил трактирщик насмешливо. — Впрочем, можете отправиться в месон дель-Сальто, там вас пустят.
— Да разве вы не знаете, что отсюда до месона дель-Сальто целых восемь миль?
— Конечно знаю.
— Послушайте, сеньор Сакаплата, отворите нам ворота! Жестоко держать нас так долго здесь!.. Да потом это для вас и невыгодно.
— А почему?
— Да потому, что если вы отворите нам ворота, получите такое вознаграждение, что вам не придется жалеть.
— Да, да, все путешественники на один манер. Они все умеют сулить, пока стоят у ворот. Как только их впустят, тогда и сам черт не заставит их раскошелиться и заплатить как следует. А кто вы такой, что так хорошо меня знаете? Уж не из тех ли caballeros de la noche, которые с некоторых пор появились в окрестностях?
— Вы глубоко заблуждаетесь, и я докажу вам, — отвечал полковник, желая поскорее прекратить беседу на вольном воздухе. — Сначала возьмите вот это, — добавил он, бросая две унции золотом через слуховое окно, — а теперь во избежание недоразумений заявляю, что я полковник дон Себастьян Гверреро.
Достойный трактирщик, как это, между прочим, доказывало и данное ему прозвище, понимал и ценил только один аргумент — тот самый, который благоразумно был употреблен полковником для того, чтобы сломить его сопротивление. Он нагнулся, поднял монеты, которые сейчас же исчезли в его карманах, и, снова обращаясь к путешественникам, но на этот раз таким тоном, который он старался сделать более любезным, сказал:
— Нечего делать, придется уступить… Я слишком добр. Есть у вас, по крайней мере, провизия?
— У нас есть с собой все, что нужно.
— Тем лучше, потому что у меня для вас нет ровно ничего… Ну, не кипятитесь же, пожалуйста, я сейчас иду отворять.
С этими словами трактирщик скрылся, и минут через пять послышался его ворчливый голос — он приказывал вытащить засовы и отворить ворота.
Путешественники въехали во двор месона.
Месонеро солгал, как настоящий трактирщик: в его доме было всего-навсего два или три погонщика с мулами и три путешественника, которые, судя по одежде, казались окрестными асиендадос.
— Эй! — крикнул дон Себастьян. — Пошлите кого-нибудь взять мою лошадь.
— Ого! Как вы начали командовать!.. Этак мы с вами не столкуемся, — отвечал трактирщик тем кислым тоном, которым он говорил и раньше. — Здесь каждый служит себе сам, и великий и малый, и сам чистит свою лошадь.
Полковник Гверреро не принадлежал к числу людей особенно кротких, и если прежде переносил дерзости трактирщика, то только потому, что не имел возможности наказать, а теперь этой причины больше не существовало. Услышав ответ трактирщика, он спрыгнул с лошади, достал пистолеты из кобуры, заткнул их за пояс и, подойдя к сеньору Сакаплате, схватил его за шиворот и хорошенько встряхнул.
— Послушай, разбойник, — сказал он ему, — прекрати свои дерзости и слушайся меня, если не хочешь, чтобы я заставил тебя раскаяться.
Трактирщик был до такой степени удивлен резкой манерой обращения и нарушением своей неприкосновенности, что в первую минуту как бы онемел от смущения и гнева. Лицо его побагровело, глаза растерянно вращались в своих орбитах… Наконец он закричал сдавленным голосом:
— Эй, сюда! Сюда! Это говорю я, дон Кристобаль Сакаплата! Такое оскорбление! Клянусь Богом, я этого так не оставлю! Сию минуту уезжайте отсюда!
— Я не уеду, — отвечал спокойным, но твердым голосом полковник, — вы сию же минуту будете мне прислуживать.
— О-о! Это мы еще посмотрим. Эй! Идите сюда, Педро, Хуан, Хасинто, идите сюда все! Хватайте этих разбойников!
Человек семь или восемь слуг выбежали из корралей и окружили своего хозяина.
— Хорошо, — продолжал полковник, поднимая пистолеты, — первому из вас, кто осмелится сделать хоть шаг ко мне, я всажу пулю в голову.
Само собой разумеется, что пеоны трактирщика вовсе не желали получить пулю и стояли как окаменелые.
Один из слуг полковника помог донье Анжеле сойти с лошади и проводил ее до одной из квартос, а затем сейчас же вернулся обратно и присоединился к своему господину, уверенный, что на этом дело не кончится и им предстоит схватка.
При свете факелов, воткнутых вдоль стен в железные кольца, патио месона имел в эту минуту самый странный вид.
С одной стороны стоял трактирщик и его слуги. С другой — четверо слуг дона Себастьяна с ружьями в руках и гитарист, который стоял, закинув харану за спину и скрестив руки на груди.
Немного дальше в стороне — путешественники и погонщики, прибывшие раньше, а среди них с пистолетами в руках стоял полковник, нахмурив брови и гневно сверкая глазами.
— Довольно, негодяй! — сказал он. — Вы уже и так слишком долго дерете деньги и оскорбляете путешественников, которых вам посылает Провидение. Клянусь Богом! Если вы не извинитесь передо мной и не станете вежливо исполнять мои приказания, как я вправе требовать, я сейчас же так проучу вас, что вы будете помнить меня всю жизнь!
— Советую хорошенько подумать о том, что вы хотите делать! — с иронией отвечал трактирщик. — Здесь немало народу. У меня есть свидетели, и juez de lettras разберет, кто прав и кто виноват.
— Клянусь Богом! — вскричал полковник. — Это уже слишком! Этот негодяй еще грозит мне судом! Эй, молодцы, стреляйте в первого, кто только шевельнется!
Слуги подняли ружья.
Дон Себастьян схватил трактирщика, несмотря на его крики и отчаянное сопротивление, и одним махом повалил на землю.
— Мне кажется, что я окажу большую услугу всем путешественникам, которых несчастная звезда занесет когда-нибудь в этот притон, если я проучу негодяя как следует.
Свидетели этой сцены, пеоны и погонщики, не сделали ни одного движения, чтобы защитить трактирщика. На их лицах, наоборот, была заметна радость, что нахал понесет заслуженное наказание.
Им самим, конечно, и в голову не могло прийти ничего подобного, но раз нашелся энергичный человек, смело бравший на себя всю ответственность за это дело, они могли только радоваться, но отнюдь не мешать ему привести в исполнение задуманное.
По приказанию полковника, отданному повелительным тоном, двое собственных работников трактирщика привязали его к длинному шесту нории.
— Теперь, — продолжал полковник, — возьмите каждый по реате и бейте его изо всей силы по пояснице до тех пор, пока он не признает себя побежденным и не согласится исполнять мои приказания.
Пеоны, делая вид, что они только повинуются силе и, так сказать, поневоле исполняют приказание полковника, поддерживаемое четырьмя карабинами и двумя пистолетами, принялись осыпать ударами трактирщика.
Тут, чтобы не уклониться от истины, необходимо заметить, что пеоны со страху или же, может быть, по какой-либо другой причине, но только вполне добросовестно исполняли обязанности палачей.
Трактирщик ревел как бык, он бесился от ярости и извивался как змея, тщетно стараясь вырваться.
Полковник бесстрастно стоял возле него и время от времени ехидно справлялся, как тому нравится эта манера укрощения строптивых и признает ли он, наконец, себя побежденным.
Человеческие силы имеют границы, которых не переступить. Несмотря на все свое бешенство, несмотря на упрямство, трактирщик в конце концов должен был осознать, что тут нашла коса на камень и, если он не хочет быть запорот насмерть, ему волей-неволей нужно покориться полковнику.
— Я сдаюсь! — крикнул он глухим голосом, в котором были слышны гнев и страдание.
— Уже? — холодно проговорил полковник. — Хм! А я считал тебя храбрее! Ты получил всего каких-нибудь тридцать ударов. Довольно! Теперь можете развязать вашего хозяина.
Пеоны поспешили исполнить приказание. Получив свободу, трактирщик захотел подняться, но силы ему изменили, он упал на землю, где пролежал без движения несколько минут.
Наконец он сделал отчаянное усилие и поднялся.
Бледное лицо его нервно подергивалось, в висках стучало, в ушах стоял звон и слезы стыда струились из его глаз.
Шатаясь, он подошел к полковнику.
— Я весь к вашим услугам, caballero, — сказал он, покорно склоняя голову, — приказывайте.
— Хорошо! — отвечал последний. — Наконец-то вы образумились!.. Таким вы мне нравитесь гораздо больше… Прикажите дать корму моим лошадям и помогите моим слугам прислуживать мне.
— Извините, senor caballero, — продолжал трактирщик, — вы позволите мне сказать вам два слова?
Полковник презрительно улыбнулся.
— Зачем? Я и так знаю все, что вы могли бы мне сказать: вы хотите объявить, что теперь сдаетесь, но вас принудили к этому силой, и вы мне отомстите при случае, не так ли?
— Да, — глухо прошептал трактирщик.
— Ну, сколько вам будет угодно, только советую не действовать очертя голову, потому что если вы промахнетесь, то, предупреждаю вас, я уж наверняка не промахнусь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29