Тогда молодые люди, распростертые на спине, с ужасом увидели, как свод подземелья постепенно опускается; вскоре высота его равнялась только двум футам над пирогой, потом одному футу, потом всего только нескольким дюймам! Им пришлось пережить несколько очень тревожных минут; как ни были они храбры, они невольно трепетали от страха и инстинктивно закрыли глаза.
— Ну, что! Как вам нравится эта картинка? Да вы не заснули ли во время переезда?
При радостных звуках этого дружеского голоса молодые люди вздрогнули от удовольствия.
Они открыли глаза и вскрикнули от счастья, увидев голубое небо над своими головами.
Они находились на реке. Бержэ, сидя на островке, красный как рак облачался в свой охотничий костюм.
— Пожалуйста, возьмите меня в лодку, — сказал он, смеясь.
Солдаты схватили весла и пристали к островку Бержэ сел в лодку.
— Вода холодная, — проворчал он, отряхиваясь.
— Черт возьми! Да где же это мы прошли? — спросил барон. — Я не вижу никакого прохода.
— Он хорошо скрыт и поднимается над водой всего только на два с половиной фута, но вы не можете его видеть благодаря растениям, которые заслоняют его от глаз.
— Я считал себя погибшим, — сказал граф, улыбаясь.
— Честное слово, признаюсь, и я сильно струсил, — проговорил барон.
— Когда я проходил здесь в первый раз, подземелье произвело и на меня такое же впечатление, а теперь я об этом больше и не вспоминаю. Это стоит всего одной холодной ванны, вот и все.
Оба солдата ничего не говорили, но они были бледны, как мертвецы.
Бержэ поместился на корме, чтобы управлять гребком, который заменял собой руль, и пирога быстро полетела по реке.
Глава XII. БИВУАК АНГЛИЧАН
Ночь выдалась темная и безлунная.
Сильный ветер завывал на все лады по ущельям гор и чуть ли не с корнями рвал гнувшиеся под его напором деревья.
Словом, это была одна из тех ночей, полных таинственного ужаса, о которых даже и понятия не имеют в Старом Свете.
По временам наступали минутные затишья, и тогда, как бы затем, чтобы еще более устрашить человека с робким сердцем, слышался не то насмешливый хохот, не то вой красных волков, бродивших в темноте; затем все снова умолкало.
У подножия довольно высокого и совершенно безлесного холма стоял лагерем многочисленный отряд путешественников; сбившись кучами вокруг яркого огня, красноватое пламя которого бросало на них фантастические оттенки, они готовили ужин, укрываясь, как только могли, от ледяного дыхания ночного ветра.
Эти путешественники, числом около восьмидесяти, устроили себе ограду из тюков, нагроможденных один на другой, за которыми, как за стенами крепости, укрылись люди и лошади. Двое часовых, облокотившись на длинные ружья, охраняли общую безопасность, в то время как спутники их чистили лошадей, нарезали хворост, черпали воду, — словом, предавались всем тем обычным занятиям, которыми всегда сопровождается остановка бивуаком в пустыне.
Немного в стороне, присев на корточки перед костром, разведенным специально для них, три или четыре человека тихо беседовали и при этом посылали друг другу в лицо целые клубы дыма, вылетавшего из трубок, которые они ни на минуту не выпускали изо рта.
Одетые в коленкоровые блузы, в митассы, спускающиеся ниже колен, обутые в индейские мокасины и с меховыми шапками на головах, они выглядели охотниками или же откупщиками из метисов.
Черты их лиц были грубы, взгляд свиреп, голос хрипл, речь отрывиста и груба. В особенности же один из них, самый рослый и самый старший, выглядел одним из тех старых лесных бродяг, которые совершенно позабыли цивилизованную жизнь и для которых пустыня стала второй родиной; он именно и говорил в ту минуту, когда мы решили познакомить читателей с этими новыми персонами. Спутники слушали его с вниманием и почтением, свидетельствовавшими о том, что он играл очень видную роль среди окружавших его людей.
— Ну вот! — говорил он, выколачивая золу из своей трубки о ноготь большого пальца левой руки, — дело идет на лад. Мы приближаемся; еще девять дней, и мы доберемся до места.
— Черт! — воскликнул другой, — нельзя сказать, чтобы мы ехали очень быстро! Проклятое путешествие! Мне оно страшно надоело.
— Ты всегда куда-то торопишься, Опоссум, — насмешливо возразил первый собеседник, — слушая тебя, можно подумать, что мы находимся в дороге чуть не целую вечность, честное слово!
— А это, по-твоему, ничего не значит? Целые семьдесят семь дней пробираться по тропинкам диких зверей и несуществующим дорогам, держаться постоянно настороже и бояться засады! По-твоему, это приятное путешествие? Нечего сказать, хорошо!. Значит, ты не очень взыскателен, старина!
— Ах! — проговорил тот презрительно, — разве храбрый и честный охотник может так выражаться? Неужели ты и в самом деле считаешь себя вправе жаловаться? Значит, ты ни во что не ставишь удовольствие переживать опасности, когда знаешь, что вся твоя жизнь держится только на одной ниточке? Неужели тебе не нравится эта постоянная борьба со всей природой: с людьми, зверями, ураганами и вообще со всем, что тебе встречается на пути? Затем, когда все препятствия побеждены, все враги сбиты с толку или убиты, ты возвращаешься победителем к себе в хижину! Какое удовольствие доставляет такая победа!
— А самое главное, — возможность отдохнуть, — добавил тот, кого называли Опоссумом. — Да, ты прав, Летающий Орел, все то, что ты говоришь, справедливо, но только, к сожалению, не всем приходится возвращаться домой! Вспомни, какие мы с тобой дорогой видели горы костей, белеющих на солнце, причем мы даже не могли узнать, кому принадлежит хоть один из скелетов, которые мы топтали копытами наших лошадей! А между тем, они тоже были при жизни храбрыми и честными охотниками! Теперь они умерли. Кто их знает? Вспоминает ли про них кто-нибудь? Никто. Они исчезли, навсегда вычеркнуты из книги жизни и ни у кого в памяти не осталось даже и воспоминания о том, чем они были и что они совершили!
— Каждый человек должен умереть, — философски возразил Летающий Орел, — лучше пасть в бою, чем угаснуть старым, худосочным и ни к чему негодным, в углу за печкой, на подстилке из листьев или перьев! Все это ты вздор болтаешь!
— Ну, да что толковать, — продолжал Опоссум, как человек, которому спор не доставляет удовольствия, потому что он чувствует себя побежденным красноречием противника, — дай Бог, чтобы наше путешествие окончилось благополучно!
— Разве ты сомневаешься в успехе нашей экспедиции? — быстро спросил Летающий Орел.
— Наше путешествие еще не кончено, — отвечал Опоссум, — нам остается еще девять дней пути. Кто знает, что нас ждет впереди?
— Это правда, но самые большие препятствия мы уже преодолели, самые большие опасности уже миновали! Ты точно нарочно накликаешь на нас беду!
— Весьма возможно, — сказал Опоссум, покачивая головой с видом сомнения. — У меня грустные предчувствия, которых я не могу преодолеть. Разве я в этом виноват? Они приходят сами собой, я их не зову.
— Я никогда не видал тебя таким.
— Я тоже. Как быть, брат? Это сильнее меня. Мы отправились в путь в пятницу да еще тринадцатого; кроме того, в самую минуту нашего выступления три ворона пролетели над нами: все это дурные предзнаменования, берегись, нам не следовало бы выступать!
Летающий Орел невольно призадумался: голова его склонилась на грудь.
— Ба! — продолжал он через минуту, резким движением поднимая голову, — глупости! К черту старушечьи бредни! Не станем больше думать об этом; давайте хорошенько поужинаем, а потом ляжем спать и соберемся с силами на завтра!
— Хорошо. Но только я все-таки сказал одну чистую правду… вот увидишь!
— Опять! — свирепо крикнул Летающий Орел. — Замолчи!
— Хорошо! Я замолчу, если тебе не нравится, чтобы я с тобой говорил, и даже постараюсь думать о чем-нибудь другом.
— И ты хорошо сделаешь. Можно просто сбеситься, слушая такие дурацкие рассуждения! Ба! Горе может убить и кошку. Будем веселиться, это все-таки будет выигрыш над неприятелем… и несчастьем.
И он передал свою тыквенную бутылку Опоссуму. Последний поднес ее ко рту, но стал пить медленно и, так сказать, неохотно, потом он передал ее своему другу, покачивая головой. Два других охотника закутались в свои одеяла и, протянув ноги к огню, спали как убитые. Опоссум взглянул на них как бы для того, чтобы убедиться, что они, действительно, спят, а затем продолжал, понижая голос и наклоняясь к своему другу:
— Послушай, старина, ты напрасно играешь со мной в эту игру: меня тебе не обмануть. Твое веселье только напускное; в глубине души ты, быть может, еще грустнее и беспокойнее меня. Будь откровенен, это правда?
Могучим ударом каблука Летающий Орел отбросил в самую середину огня скатившуюся к нему головешку.
— Черт бы тебя побрал с твоими предположениями! — недовольно проворчал он.
— Откуда ты взял, что я задумался или боюсь чего-нибудь?
— Я угадываю это. Видишь ли ты, брат, когда два человека прожили десять лет бок о бок в пустыне, охотясь вместе, расставляя ловушки и воюя с краснокожими, то эти два человека, если бы они даже и захотели, не могут уже ничего скрывать друг от друга: они слишком хорошо знают один другого. У тебя есть что-то на сердце, говорю я тебе. Или ты мне уже не доверяешь? Говори, что с тобой!
Наступило молчание. Летающий Орел, казалось, боролся с глубоким волнением; наконец, ему удалось вернуть себе ту повелительную невозмутимость, которую охотники и индейцы напускают на себя при всяких обстоятельствах и, протягивая резким движением правую руку своему другу, сказал ему:
— Ну, да! это правда: у меня тоже есть кое-что. Дальше что?
— Дальше? Ничего, — отвечал Опоссум. — Я прав, вот и все, и это доставляет мне удовольствие. Ты можешь хранить твою тайну, если это тебе нравится, ну, а я имею такое же право поверять тебе мои собственные тайны.
— Нет, ты все узнаешь, потому что против воли вырываешь истину из глубины моего сердца.
— Одному гораздо тяжелее хранить тайны, — поучительно проговорил охотник,
— вдвоем обуза эта легче.
— Ты эту тайну знаешь или, лучше сказать, ты ее предчувствуешь.
— Я?
— Да, дай же мне сказать.
— Я тебя слушаю.
— Как ты уже говорил, мы вышли из торговой конторы при самых дурных условиях. Предзнаменования были против нас, и, к сожалению, это оправдалось. Ты знаешь, какие несчастья обрушились на нас дорогой: десять человек убиты, пять лошадей утонуло, голод, жажда, ураган, — словом, все, что угодно, кроме хорошего. Право, можно было бы подумать, что вся природа в заговоре против нас. Ты знаешь, какого труда стоило нам добраться сюда.
— Это правда, да и то благодаря твоей энергии и твоему глубокому знанию пустыни.
— Хорошо, пусть будет по-твоему. Ну, и вот все то, что мы пережили, — сущие пустяки в сравнении с тем, что нас ожидает.
— Э? Что ты хочешь этим сказать? Неужели у тебя есть подозрение на этот счет? На кого…
— На самого страшного врага. Мы его пока еще не видели, — перебил Летающий Орел.
— На кого же ты намекаешь?
— Черт! Ты знаешь его не хуже меня, потому что тебе не раз приходилось с ним схватываться.
— Бесследный!
— Ах! Мне нечего было его и называть. Да, Бесследный, этот проклятый канадец! Он еще не показывался, но я уверен, понимаешь ты, уверен, что он напал на наш след.
— Неужели ты думаешь, что он осмелится напасть на нас так близко от населенных местностей и в самой средине английской территории?
— Бесследный все смеет. Разве ты забыл, кто он такой и какую ненависть питает он к нашей нации, а ко мне в особенности, за что, впрочем, и я плачу ему той же монетой! Да, да!
— Я ничего не забыл. Ну, и в случае, если он на нас нападет…
— Мы пропали! — перебил его Летающий Орел глухим голосом, — пропали, да так пропали, что нельзя будет даже и думать о сопротивлении!
— Да ты с ума сошел, что ли?
— Нет, я в полном разуме, напротив. Повторяю тебе, что тогда мы пропали, и вот почему. У нас утонуло пять лошадей, не так ли?
— К несчастью, это верно; но какое это имеет значение?
— А вот какое, брат: эти лошади везли на себе все наши боевые припасы, порох и пули; теперь у нас осталось только то, что находится в наших буйволовых рогах, т. е. не более десяти выстрелов на человека… Затем мы должны были охотиться, чтобы добыть себе пищу во время путешествия, а потому порох тратился. Вот это гораздо печальнее всяких предчувствий.
— Гм! Это очень серьезно! Хотя все-таки ничего еще не доказывает, что этот проклятый канадец напал на наши следы и замышляет нападение, — сказал Опоссум, в свою очередь, стараясь держаться твердо.
— Он бродит, как волк, вокруг стоянки.
— Ты в этом уверен? Значит, он не оправдывает своего прозвища Бесследный?
— Я сам видел следы незадолго до захода солнца; эти следы оставили его спутники.
— Положение становится критическим. Что же ты думаешь делать?
— Я еще и сам не знаю; я не пришел еще ни к какому решению. А что бы ты сам стал делать на моем месте в таких обстоятельствах?
— Я стал бы защищаться! До последней капли крови!
— Я не о том спрашиваю. Неужели ты считаешь меня способным сдаться как подлый трус и отдать без борьбы весь этот товар, который нам стоило таких трудов дотащить сюда? Но тяжело людям с сердцем давать убивать себя, как телят на бойне, без надежды на отмщение.
— Это действительно тяжело, но, может быть, есть еще средство как-нибудь выбраться из этого положения.
— Какое? Говори.
— Оно опасно, и из ста шансов девяносто девять будут против нас; но у нас нет выбора.
— Довольно и того, если останется хоть один шанс.
— Ты прав. В двадцати пяти милях к западу стоит первый английский пост на границе индейских земель.
— Хорошо! А потом?
— Двадцать пять миль пробежать на хорошей лошади это — сущие пустяки, если знаешь страну. Разбуди твоих людей, увеличь с помощью нарубленных деревьев и окопов лагерные укрепления, которые, благодаря хорошо выбранному месту, почти неприступны и, если на тебя нападут, сопротивляйся до последней крайности.
— Я на это рассчитываю!
— Тем временем верный человек поедет в форт и приведет с собой помощь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29