Народные предания могут просветить нас на этот счет. Вам знакомы песни и сказки, в которых говорится о дочери короля, ждущей у окошка или спящей в замке в ожидании прекрасного искателя приключений. И он вдруг появляется и женится на ней. Или королевич влюбляется в Золушку с маленькой ножкой. Они становятся супругами и рожают много детей. Кровь смешивается и обновляется.
Свежее улыбающееся личико Марии предстало перед мысленным взором принца.
– Доктор, – сказал он, – я полностью согласен с вами. Попытайтесь убедить моего отца, и я быстро переменю веру. Я готов даже расторгнуть свой брак, чтобы последовать такому прекрасному примеру! Мне, возможно, и Золушку легко будет найти. А пока…
– А пока, мой принц, вам нельзя переутомляться. Вот единственный практический вывод из нашего разговора.
– Уж скорее попросите меня прекратить жить, – ответил Рудольф тоном, поразившим старого доктора. – Вы умный человек и сейчас, как и другие, посоветуете мне быть умеренным во Всем. А это как раз и невозможно. Хотите провести хотя бы один день со мной? Выслушайте меня, а потом решите. А пока выпейте порто. Если оно вам понравится, я пришлю вам несколько бутылок. Подобного ему вы не найдете нигде в Вене.
Он наполнил стакан доктора Видергофера и продолжал:
– В половине восьмого утра Лошек будит меня. Это нелегко, так как к этому часу я сплю крепко-накрепко, накануне улегшись, к сожалению, только в три часа, и сна мне не хватает.
– Вот теперь самое время вмешаться эскулапу, – прервал его врач. – Ложитесь до полуночи, и все постепенно наладится.
– Терпение, терпение, ваше суждение поспешно. В половине девятого начинается мой официальный день; я работаю с адъютантом, с военными, даю аудиенции, председательствую на комиссиях. Короче, не жалею сил. У меня возникают идеи – представьте, я все-таки принц, – и не только идеи, но и планы действий! Но чем все это кончается? На том посту, который я занимаю, нет места идеям. А если они у вас есть, вы вызываете недоверие. Если вы выдвигаете план, это еще хуже.
Вы сразу попадаете в разряд подозрительных личностей… Я – подозрительная личность, доктор, вам надлежит это знать. В официальных кругах мне противостоит твердая оппозиция, неослабевающее сопротивление. Конечно, все эти люди чрезвычайно вежливы и демонстрируют преданность. Формально они во всем со мной согласны. Но по существу не уступают ни на йоту. Ноль, ноль, ноль – вот результат моей упорной изматывающей работы, притом, осмелюсь подчеркнуть, многолетней работы ума… И так обстоит дело в любой области, какую ни возьмите. Я либерал, я вызываю подозрения. Подумайте, разве это не разрушает нервную систему? Вот вы медик. Предположим, что после упорных стараний вам удалось найти лекарство от болезни. Вы можете спасти жизнь несчастных. И что вы скажете, если ваши коллеги по университету единым строем выступят против вас и вашего открытия?
– Это случается, мой принц, и нередко, поверьте мне.
– Но лично вы можете вылечить людей, которых вы пользуете. Вы добиваетесь положительных результатов. Я же лишен возможности действовать подобным образом, хотя мой пациент требует самого большого внимания, это ведь двойная монархия всего-навсего. А эти безмозглые господа позволят ей скорее околеть, чем хоть раз прибегнуть к прописанному мною лекарству. Я чувствую всю глубину творимого зла, и это меня мучает. Иногда мои головные боли настолько сильны, что вы сами из жалости даете мне немного морфия. К концу дня у меня остается только одно желание: забыть, что я делал, забыть собственный гнев, потерянное время, глупцов, против которых я сражался… Но я еще не свободен – мне надо появляться на приемах, на завтраках, обедах, ужинах. Я должен продолжать играть свою роль – хотя там можно умереть от скуки. Случаются такие обеды, за которыми, мне кажется, не выпей я вина, я поубивал бы всех сидящих за столом. Они и не подозревают, что обязаны своей жизнью превосходному шампанскому, которое мне наливают… Я не говорю уж о тех интригах, что плетутся вокруг меня. Со мной связывают надежды многие достойные люди. Прохвосты пользуются этим и не оставляют меня в покое. Иногда они проявляют столько хитрости, что мне не удается ускользнуть от них. Сколько времени они у меня отнимают!.. А женщины – поскольку мы говорим сегодня откровенно, – что сказать о женщинах? В кондитерских, чтобы отвратить продавщиц от сладкого, им позволяют есть все, что они хотят, целый день. Наступает пресыщение, и они больше ни до чего никогда не дотрагиваются! Увы, доктор, для наследного принца в Австрии не существует запретного плода. Меня должны бы пресытить столь доступные вещи… Так оно и есть в некотором роде, – принц заколебался, – по крайней мере в духовном плане, если вы понимаете, что я хочу сказать. Но я сделал открытие. Оно состоит в том, что женщины – народ удивительный, мой дорогой доктор, их никогда не постигнешь, и они настолько непохожи, что сказанное об одной неприменимо к другой, – женщины „тоже приносят забвение“, как поется в песне. И не обманывайтесь на мой счет – прежде всего я нуждаюсь в забвении… Вот и конец моей истории.
Он откинулся в кресле и закрыл глаза.
Длинная речь не оживила его, напротив, заставила побледнеть. Врач смотрел на него с беспокойством. Лицо принца осунулось, кожа под глазами, запавшими в результате посещений тех, кто „приносит забвение“, отливала голубизной; во вздувшихся на висках венах пульсировала кровь.
Прошла минута. Не заснул ли принц? Нет, он выпрямился, мгновение смотрел на доктора и продолжил, будто не было паузы:
– Мне надо забыть, кто я есть, значит, забыть, что я принадлежу к той породе, дышащей на ладан, о которой вы говорили. Мне надо забыть о несправедливости жизни, которая заставляет меня расплачиваться за безумие и злоупотребления предшествующих двадцати поколений. Мне надо забыть, наконец, – в его голосе послышалось нечто значительное, – что я не имею права быть счастливым, что ни на мгновение мне не дано свернуть с начертанного пути. Вот почему вечерами после таких дней, что я вам описал, я пускаюсь во все тяжкие… Забыться не так просто. Это требует времени… Вот я и возвращаюсь в этот старый дворец, к стерегущим меня предкам, между двумя и четырьмя часами утра.
В результате визита доктора Видергофера в высоких сферах было решено, что принц проведет две недели на Адриатическом море с женой и дочерью. Они должны будут покинуть Вену сразу после Рождества.
III
ТРЕВОГА
Мария узнала эту новость однажды вечером в Хофбурге от самого Рудольфа. Ей удалось чудом выскользнуть из дома, когда мать и сестра были в Опере. Она не смогла сдержать слез. Рудольф уезжал на целых пятнадцать дней. Никогда еще так долго он не отсутствовал. И в довершение всего его будет сопровождать принцесса, они окажутся в уединенном месте, где, за неимением других дел и развлечений, ему ничего не останется, как провести с женой второй медовый месяц. Все это было специально придумано императором для того, чтобы сблизить супругов, – в этом Мария не сомневалась…
Напрасно Рудольф старался ее разуверить. Он объяснял, что только опасения за его здоровье вынудили его старого друга Видергофера поставить вопрос об отдыхе. Принц настоятельно нуждался в нем – вдали от Вены и работы, в средиземноморском климате. Уж одно то хорошо, что его не посылают на французскую Ривьеру или на Мадеру! Его жена? При такого рода поездке он не имел возможности оставить ее в Вене. Но у них будут отдельные апартаменты в отеле: у нее – с фрейлиной, дочерью и гувернанткой, у него – с адъютантом. Он будет проводить дни в море на яхте, заниматься парусным спортом. А она не выносит моря. У него будут также дела в соседней Поле, где базируется флот.
Ничто не могло утешить Марию. Принц заключил ее в объятия, говорил как с маленьким ребенком, пытался рассмешить.
Его нежность успокоила наконец Марию. Никогда еще он не был так добр с ней. Обычно это она отвлекала Рудольфа, гнала прочь заботы и черные мысли, которые слишком часто преследовали его. Она получала огромное удовольствие, играя эту истинно женскую роль. Сегодня роли переменились.
Этот эпизод сильно подействовал на Рудольфа, пробудил в нем глубоко спрятанное чувство, о котором он и не подозревал. Плачущая в его объятиях невинная девушка; молодое тело, так целомудренно прижимавшееся к нему; слезы, которые он старался осушить; наконец, улыбка, которую ему удалось вызвать на прелестных устах Марии, – все это наполнило его неведомым ранее волнением.
В тот день он не смог выразить своих чувств Марии, он и сам не отдавал себе ясного отчета в том, что испытывал. Они рано расстались, ибо Рудольф должен был ехать в Оперу. Но весь вечер, где бы он ни был, он непрестанно думал об этом.
Обычно принц не позволял себе копаться в собственной душе, по опыту зная, что ничего, кроме горечи и отвращения, это принести не может. Но тот Рудольф, что пробудился от встреч с Марией Ветцера, был существом, симпатичным ему самому. Где еще можно повстречаться с ним? Только вблизи кудесницы, возрождающей его душу.
И принц стал искать новых встреч с Марией, а препятствия лишь обостряли его стремление. Рядом с ней он превращался в человека, забывшего, что такое пресыщенность, для него вещи вновь обретали первозданный вид и истинную цену. Этот новый Рудольф еще не вкусил настоящей жизни. Он только теперь раскрывался навстречу неизведанному. Именно этот Рудольф принимал Марию в Хофбурге и тайком бродил с ней по аллеям Пратера. Рядом с ней к нему возвращались стеснительность и заботливость шестнадцатилетнего влюбленного, доверчивое сердце которого никто не обманывал. Он был полон грез и надежд молодости, испытывая душевные порывы, свойственные тем, кто полюбил впервые. Непостижимым образом этот Рудольф существовал рядом с Рудольфом королевского дворца и ресторана Захера, рядом с политическими интригами и свиданиями с цыганками.
Только теперь он ясно увидел и понял, что не может жить без Марии. Это открытие завладело им мгновенно и целиком. Любовь питается и отсутствием любимой, и свиданием с ней. Отвращение к вещам и людям, которое он испытывал в череде однообразных дней, делало еще более радостными редкие часы, проводимые с любимой.
Как-то во второй половине декабря принцу удалось устроить продолжительное послеполуденное свидание с Марией в их утопавшем в цветах салоне в Хофбурге. Он любил слушать ее рассказы, ее смех, а сам чаще молчал. Обычно Мария не придавала этому значения, видя, как напряженная складка на лбу принца мало-помалу исчезает. Но в тот день он показался ей молчаливее обычного, она забеспокоилась, не осмеливаясь спросить о причине.
Рудольф, сидевший на пуфе у ее ног, внезапно поднялся и начал ходить по комнате. Он, казалось, с головой погрузился в свои мысли и забыл о Марии. Вдруг он поспешно вернулся к дивану, на котором она сидела, опустился рядом, обнял ее за талию и привлек к себе.
– Мария, – сказал он, – я хочу поговорить с вами.
Он произнес это так серьезно, что молодая девушка затрепетала от страха.
– Я долго думал об этом… – продолжал Рудольф.
Взглянув на Марию, он прочел в ее глазах такой испуг, что поспешил успокоить ее и, наклонившись к ней, прошептал:
– Не бойся, дорогая. – Впервые он обратился к ней на „ты“, и Мария опять встрепенулась, но уже от радости. – Я так люблю тебя, что не могу без тебя жить. Вот это я и хотел сказать. Хочешь, мы попытаемся устроить наше будущее?
Мария слушала его, не зная, что и подумать. Не потерял ли он голову? Наше будущее! Значит, оно у них есть? Она никогда об этом не задумывалась.
– Я не понимаю вас, – сказала она.
– Не следует говорить мне „вы“, моя маленькая Мария. И называй меня по имени – Рудольф.
– О! Для меня нет ничего легче! – воскликнула она в радостном порыве. – Ты всегда был для меня Рудольфом. Если бы ты знал, чего мне стоило говорить тебе „мой принц“. Мне казалось, что я обращаюсь к кому-то, кого я не знаю. Но если бы вы… если бы ты слушал, сколько нежных слов я посылала тебе, сидя одна в своей комнате, задолго до того, как мы встретились здесь! Они всегда предназначались Рудольфу… Еще недавно мне невыносимо было думать о твоем положении, которое нас разделяло… А теперь ты говоришь мне „ты“ и даже думаешь о нашем будущем!
Теряя голову от счастья, она бросилась ему на шею.
– Наше будущее, – повторила она, – но что это значит? Хотя не все ли равно? Достаточно и того, что любимые губы произносят „наше будущее“. Я не прошу большего. Наше будущее! Повтори еще раз, я должна быть уверена, что не ослышалась.
Еще долго Рудольф не мог вставить ни слова. Мария кружилась в танце, подбегала к нему, начинала его целовать, прикалывала ему цветок. Наконец она успокоилась в его объятиях и сказала торжественно:
– Я слушаю тебя.
Рудольф объяснил ей с некоторой долей смущения, что он затрудняется точно предугадать, что его ждет, настолько неопределенно его положение в государстве и императорском дворце. Могут возникнуть непредвиденные обстоятельства и в мгновение ока изменить ход событий. Он окружен врагами, которые занимают самые высокие государственные посты. Стоит отцу подхватить насморк, и все окажутся у его ног. Но в настоящее время ему не на кого рассчитывать. У него прохладные отношения с большей частью членов своей семьи, людьми недалекими, отсталыми и упрямыми.
– Об отце мы поговорим как-нибудь потом. Моя мать близка мне по духу, но она избегает не только меня, но и бежит от себя самой. Часто она одиноко бродит по этому огромному дворцу, двери которого раскрываются при ее приближении. Однажды я случайно наткнулся на нее в одном из приемных залов. Захваченная врасплох, она ускорила шаги, давая понять, что не хочет беседовать со мной. Проходя мимо, едва кивнула мне. И все же она любит меня… Знаешь, кого она напоминает? Узницу. И Хофбург, и Вена, и вся Австрия – ее тюрьма. Ей легко дышится только вдали от всего этого. Она желала бы сбежать отсюда и никогда не возвращаться… А разве я не такой же узник?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21