https://wodolei.ru/catalog/unitazy/finskie/
Вот и выкрадите ее. Как хотите, но выкрадите. Все. Идите. Жду вас с нею.
Через два часа в дверь моего кабинета раздался неестественно громкий стук. Когда я распахнул дверь, то на пороге увидел полковников Розена и Ланга. Они оба буквально плавали в поту. Они тащили большой ковер, свернутый в рулон. Оказавшись в центре моего кабинета, Розен и Ланг с видимым облегчением бросили свою ношу на пол кабинета.
Немного придя в себя, Розен и Ланг стали разворачивать ковер. И тут я увидел прелестную Алину. Бедняжка была принесена завернутой в ковер.
– Простите, графиня, за доставленные неприятности, – галантно сказал я, – но у нас не было выхода, ведь вы не хотели прийти к нам по своей воле. Видимо, с некоторых пор вам перестало нравиться мое общество, хотя прежде вы им отнюдь не брезговали.
Алина помолчала пару минут, а потом сказала тихо, твердо и решительно (только в глазах ее сверкало бешенство):
– Меня сейчас немедленно отпустят. Не думайте, что вам даром сойдет это похищение. Имейте в виду: вам придется отвечать за самоуправство.
Я громко и от души рассмеялся:
– Милая Алина, вас не только похитили – вас убили. А мне не только это сошло с рук – меня за это наградят. Забавно, что я разговариваю с покойницей, но это так. Вы – привидение, сошедшее со страниц готического романа. Вы любили готические романы, графиня?
И потом добавил уже без тени улыбки:
– Алина, из-за вас погиб поручик Шлыков – это был мой лучший сотрудник, и ваша казнь будет достойной компенсацией.
После этих слов я оборотился к Розену и Лангу и сказал спокойно:
– Даю вам час времени, господа полковники. В течение этого часа графиня Коссаковская должна покинуть наш земной мир. Ей необходимо срочно последовать за нашим другом, за нашим бедным Шлыковым, верно служившим государю и российской короне. Тело графини, господа, будьте добры положить на то же место, где был обнаружен наш геройски погибший поручик. И берите с собой поболее солдат – графиня стоит целого взвода. Все. Идите.
Я сел к столу и начал разбирать скопившуюся корреспонденцию. Но сначала написал записку к сыну аптекаря, в коей горячо поблагодарил его за оказанное содействие, и отметил, что он оказывает своей работой неоценимую помощь не токмо мне, не токмо нашему государю, не токмо империи российской, но и всем, кто борется с Бонапартом, узурпатором законной королевской власти.
В ближайшие же дни я просил его обращать особенное внимание на информацию, в которой в той или иной связи упоминается генерал Нарбонн.
А еще подчеркнул, что любое сообщение о том, что Бонапарте собирается покидать пределы Германии, имеет сейчас общегосударственное значение и что такого рода сообщение нам никак нельзя пропустить.
В седьмом часу вечера явились полковники Розен и Ланг, веселые и довольные. Розен с ходу сообщил мне, что графиня Алина Коссаковская уже лежит в палисадничке на Остробрамской улице, аккурат на том самом месте, где нашли нашего Шлыкова.
Я поздравил господ полковников с тем, что на одного агента Бонапарта (и какого агента!) в Виленском крае стало меньше.
Апреля 28 дня. В восьмом часу вечера
С утра забегал сын аптекаря. Он сообщил, что граф де Шуазель находится в страшной панике из-за пропажи Алины Коссаковской. Граф даже послал его бродить по городу и высматривать, расспрашивать и хоть как-то узнать что-нибудь о местопребывании Алины.
Я посоветовал придумать историю позаковыристей, пофантастичней и пострашнее.
– Почему же пострашнее? – тут же осведомился Закс-младший.
– Как, вы не знаете? Да ведь бедная Алина погибла при невыясненных обстоятельствах. Странно только то, что ваш патрон не знает ничего об этом, ведь о гибели юной красавицы судачит уже почитай вся Вильна. Полицмейстер Вейс нарядил следствие, а квартальный надзиратель Шуленберх с ног сбился, отыскивая следы убийц.
Сын аптекаря побежал докладывать об услышанном графу де Шуазелю, а я отправился к государю, который вызвал меня к себе запиской (ее, как обычно, доставил камердинер его Зиновьев).
Еще мальчишка рассказал мне, что вступил в переписку со старым ребе. Тот, оказывается, всячески поддерживает его в борьбе с Бонапартом.
– Но так, наверное, поступают и другие ваши мудрецы? – спросил я.
Закс-младший отрицательно замотал головой, а потом ответил мне:
– Нет, Яков Иваныч, многие стоят за Бонапарта. Но старый ребе написал мне, что Бонапарту мало быть императором, он хочет быть Богом, а это место уже занято. И еще старый ребе написал мне, что ежели победит Наполеон, то сие будет означать конец нашей веры. Наполеон ведь говорит, что мы должны слиться со всеми народами, а это и будет наш конец. И допустить этого нельзя, считает Залман Борухович. Так что он одобряет мою службу у вас.
Александр Павлович явно был чем-то взволнован.
Он сразу же накинулся на меня с вопросом, слышал ли я об исчезновении горничной из дома губернатора Лавинского и об ее убийстве.
Я спокойно отвечал, что довольно много знаю об этом деле. Но, кажется, государь не обратил особого внимания на смысл моих слов.
Во всяком случае его величество продолжал говорить нервно, быстро, напряженно:
– Говорят, это происки бонапартистов.
Я не выдержал и рассмеялся.
– Почему ты смеешься? – весьма недовольно и даже слегка сердито спросил меня государь.
– Ваше величество, все ровно наоборот. Я совершенно доподлинно знаю, что горничная была подослана в дом Лавинского графом де Шуазелем и его друзьями-бонапартистами.
– А мне Балашов говорил, что горничная Лавинского соглашалась уже помогать его министерству полиции. Он дал ей важные поручения, и весьма важные, и даже оплатил их.
– Ваше величество, на Балашова, думаю, подействовали чары очаровательной горничной, которая на самом деле принадлежала к кружку здешних бонапартистов. Понимаете, готовилась грандиозная афера, в центре которой мог оказаться ваш министр полиции. Так бы все и произошло, если бы юную виленскую бонапартистку вдруг не прирезали в уютном палисадничке на Остробрамской улице, той, что находится как раз прямо за ратушей. Гибель сей девицы, собственно, и спасла репутацию министра Балашова.
Как будто это объяснение на государя в итоге подействовало, хотя до конца он все-таки, как мне кажется, не поверил, что Балашов может стать объектом манипуляций врагов Российской империи.
А около шести часов вечера ко мне пожаловали неожиданные гости: это был гражданский губернатор Виленского края Лавинский собственной персоной и министр полиции Балашов, мой давний знакомец и бывший благодетель.
Губернатор Лавинский был явно смущен и озабочен.
Балашов же глядел весьма зло и обиженно – он явно был недоволен, что вынужден обращаться ко мне с просьбой.
Первым начал говорить губернатор.
– Любезный Яков Иваныч, – сказал он чрезвычайно степенно. – Вероятно, вы слышали о постигшем нас несчастье. В моем доме, в той половине, которую занимает Александр Дмитриевич (он кивнул в сторону Балашова), служила горничная, девица очаровательная, исполнительная и крайне услужливая. И вот сначала она исчезла, а затем ее нашли зверски зарезанной. Но понимаете, местные власти бездействуют, и убийцы до сих пор не обнаружены, да и не ищет их никто. Надавите на здешних полицейских, голубчик, ведь они теперь вам подчиняются.
Тут вступил в разговор и министр Балашов (говорил он важно и даже несколько высокомерно, что меня совершенно не удивило):
– Этим делом стоит заняться всерьез. Я полагаю, что горничная была убита виленскими бонапартистами, ибо она, насколько мне известно, несмотря на польское свое происхождение, была поклонницей нашего государя.
– Господа! – спокойно ответил я.
– Вам не стоило беспокоиться. Полковники Розен и Ланг, отлично вам известные, под моим началом ведут розыск. Я не могу перед вами раскрывать все детали следствия, но общую картину очертить, кажется, имею право. Так вот, Розену и Лангу удалось выяснить, что ваша очаровательная горничная была связующим звеном между виленскими бонапартистами и резидентом Бонапарта в Варшаве бароном Биньоном. Эта информация достаточно конфиденциальная, но заверяю вас в ее абсолютной точности.
При этих произнесенных мною словах губернатор Лавинский вздрогнул, а генерал-адъютант Балашов страшно побледнел, и глаза его загорелись нехорошим блеском обиды и зависти.
Ни слова ни говоря, даже не попрощавшись, они буквально бежали из моего кабинета, а Балашов весьма сердито хлопнул дверью. Еще бы! Я бы на его месте и не так хлопнул.
Когда шаги губернатора Лавинского и генерал-адъютанта Балашова стихли, я всласть рассмеялся, а потом принялся за работу. Поспешный их уход дал мне возможность спокойно заняться разбором корреспонденции.
Апреля 28 дня. Одиннадцатый час ночи
Был у графа Барклая-де-Толли.
Уже наконец и до него дошли известия о пропаже, а затем и убийстве девицы Алины Коссаковской.
Он довольно много расспрашивал меня об этом. К моему величайшему сожалению, я не мог рассказать военному министру всей правды, хотя меня и прикомандировали к нему по высочайшему повелению.
Главнокомандующий – это же ведь настолько же наивный ребенок, насколько заведующий его канцелярией Закревский проходимец и интриган, хотя граф прекрасно отдает себе отчет, что выиграть военную кампанию без умных, хитрых и дерзких лазутчиков немыслимо. Так что мою необходимость и значение воинской полиции он ясно и точно понимает.
Я рассказал Барклаю, что Алина (не называя, конечно, ее подлинного имени) входила в кружок виленских бонапаратистов и, может быть, даже заправляла им. И добавил, что Алина пряталась в доме гражданского губернатора Лавинского от нас и одновременно следила за министром Балашовым по заданию варшавского резидента барона Биньона.
– Кто же мог ее убить? – осведомился граф, потрясенный всем услышанным, шпионство вообще было не по нем.
– Полагаю, что это наши патриоты отмстили за убийство поручика Шлыкова – ответил я достаточно уклончиво, но все-таки излагая суть дела.
– Жаль девушку, – так довольно неожиданно отреагировал на мои слова военный министр. Надо сказать, что он вообще был довольно сентиментален: это в нем, видимо, сказывались шотландско-немецкие корни.
А для меня вот Алина Коссаковская прежде всего была противником, и противником достаточно серьезным. Если бы она была уничтожена раньше, меньше бы нашей крови пролилось: Шлыков бы остался в живых и приносил бы пользу отечеству.
Днем в трактире Кришкевича встречался с полицмейстером Вейсом. Я сказал ему, что взамен погибшей Алины варшавский резидент барон Биньон неминуемо должен прислать нового человека. Так что среди виленского общества нужно ожидать пополнения. Вейс обещал присматриваться.
Я распорядился, дабы он сегодня же заготовил список всех новоприбывших и чтобы такой список он заготавливал каждый день и хранил в особой папке.
Поиски продолжателя дела Алины Коссаковской весьма занимали меня. Несомненно, кто-то новенький должен был у нас объявиться. Нужно готовиться к встрече. А может, уже и объявился.
Ужинал я у графа Кутайсова (геройски погиб в сражении при Бородине 26 августа 1812 года. – Позднейшее примечание Я. И. де Санглена ). Он, как всегда, был любезен и в высшей степени приятен.
Было многолюдно, оживленно, весело – мне досаждал только Закревский: уж очень он нахален и самонадеян, беспардонен и завистлив, – вино было отменное, угощение разнообразное и вкусное.
Канкрин забавлял всех своим несуразным акцентом и оригинальным остроумием, невинными чудачествами. Жаль, что я не запомнил большинства его высказываний, они чрезвычайно оригинальны. Но, конечно, их нужно не записывать, а слышать.
Граф Кутайсов рассказывал, при общем смехе, что Бонапарт, завоевав Россию, собирается отправиться походом в Индию. Он прибавил при этом, что тому, видимо, не дают спать лавры Александра Македонского.
– Клупец и нефеша, – закричал в запальчивости Канкрин, – креки кафарили: нелься ф атну и ту ше реку файти тфашты. Панапарте – нефеша. Запомните это, каспата! Прежте, чем потрашать Макетонскому, пусть читает крекоф.
При этих словах смех многократно усилился, но, кажется, в слова генерал-интенданта почти никто не вдумался: один хозяин (благороднейший и умнейший граф Кутайсов) посмотрел на Егора Францевича Канкрина одобряюще и понимающе.
И еще Барклай-де-Толли вслушался в забавную реплику своего гениального снабженца. Но вообще он весь вечер как будто грустил: все дело в том, что военный министр не очень любил общее веселье. Он переговаривался вполголоса со мной, с начальником моей канцелярии губернским секретарем Протопоповым, с генералом Кутайсовым, с дежурным генералом Кикиным, но не более, кажется, ни с кем.
Супруга же Барклая-де-Толли была довольна сверх меры. В политические разговоры она совершенно не вслушивалась, а исключительно наслаждалась нескончаемыми комплиментами адъютантов главнокомандующего. Еще с ней любезничал подлиза и хам Закревский, что вызвало ее полнейшее одобрение.
Когда я вернулся к себе, меня ждала записка, подписанная именами Розена и Ланга. В записке сообщалось, что к Розену и Лангу явился граф де Шуазель и спрашивал о розыске по делу об убийстве Алины Коссаковской. Я отвечал, что пусть господа полковники отвечают примерно таким образом: «Не сумневайтесь, ищем и непременно найдем».
Хочется спать, но надо еще разобрать корреспонденцию.
Апреля 29 дня. Одиннадцатый час ночи
Уже в девять часов утра у меня был сын аптекаря, и вот что он рассказал мне.
Вчера днем граф де Шуазель заявил, что отпускает его на два часа, ибо устал от работы и отправляется на прогулку в городской сад. Но умный мальчик пошел не по своим делам, а решил тихонько проследить за своим патроном.
В саду к графу подошел некто в широкой темно-фиолетовой накидке и огромной шляпе, надвинутой чуть ли не на глаза.
Они уединились в пустынной темной аллейке и минут сорок прогуливались не спеша. А когда они расставались, сын аптекаря успел заметить, что де Шуазель вручил незнакомцу небольшой сверток.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20
Через два часа в дверь моего кабинета раздался неестественно громкий стук. Когда я распахнул дверь, то на пороге увидел полковников Розена и Ланга. Они оба буквально плавали в поту. Они тащили большой ковер, свернутый в рулон. Оказавшись в центре моего кабинета, Розен и Ланг с видимым облегчением бросили свою ношу на пол кабинета.
Немного придя в себя, Розен и Ланг стали разворачивать ковер. И тут я увидел прелестную Алину. Бедняжка была принесена завернутой в ковер.
– Простите, графиня, за доставленные неприятности, – галантно сказал я, – но у нас не было выхода, ведь вы не хотели прийти к нам по своей воле. Видимо, с некоторых пор вам перестало нравиться мое общество, хотя прежде вы им отнюдь не брезговали.
Алина помолчала пару минут, а потом сказала тихо, твердо и решительно (только в глазах ее сверкало бешенство):
– Меня сейчас немедленно отпустят. Не думайте, что вам даром сойдет это похищение. Имейте в виду: вам придется отвечать за самоуправство.
Я громко и от души рассмеялся:
– Милая Алина, вас не только похитили – вас убили. А мне не только это сошло с рук – меня за это наградят. Забавно, что я разговариваю с покойницей, но это так. Вы – привидение, сошедшее со страниц готического романа. Вы любили готические романы, графиня?
И потом добавил уже без тени улыбки:
– Алина, из-за вас погиб поручик Шлыков – это был мой лучший сотрудник, и ваша казнь будет достойной компенсацией.
После этих слов я оборотился к Розену и Лангу и сказал спокойно:
– Даю вам час времени, господа полковники. В течение этого часа графиня Коссаковская должна покинуть наш земной мир. Ей необходимо срочно последовать за нашим другом, за нашим бедным Шлыковым, верно служившим государю и российской короне. Тело графини, господа, будьте добры положить на то же место, где был обнаружен наш геройски погибший поручик. И берите с собой поболее солдат – графиня стоит целого взвода. Все. Идите.
Я сел к столу и начал разбирать скопившуюся корреспонденцию. Но сначала написал записку к сыну аптекаря, в коей горячо поблагодарил его за оказанное содействие, и отметил, что он оказывает своей работой неоценимую помощь не токмо мне, не токмо нашему государю, не токмо империи российской, но и всем, кто борется с Бонапартом, узурпатором законной королевской власти.
В ближайшие же дни я просил его обращать особенное внимание на информацию, в которой в той или иной связи упоминается генерал Нарбонн.
А еще подчеркнул, что любое сообщение о том, что Бонапарте собирается покидать пределы Германии, имеет сейчас общегосударственное значение и что такого рода сообщение нам никак нельзя пропустить.
В седьмом часу вечера явились полковники Розен и Ланг, веселые и довольные. Розен с ходу сообщил мне, что графиня Алина Коссаковская уже лежит в палисадничке на Остробрамской улице, аккурат на том самом месте, где нашли нашего Шлыкова.
Я поздравил господ полковников с тем, что на одного агента Бонапарта (и какого агента!) в Виленском крае стало меньше.
Апреля 28 дня. В восьмом часу вечера
С утра забегал сын аптекаря. Он сообщил, что граф де Шуазель находится в страшной панике из-за пропажи Алины Коссаковской. Граф даже послал его бродить по городу и высматривать, расспрашивать и хоть как-то узнать что-нибудь о местопребывании Алины.
Я посоветовал придумать историю позаковыристей, пофантастичней и пострашнее.
– Почему же пострашнее? – тут же осведомился Закс-младший.
– Как, вы не знаете? Да ведь бедная Алина погибла при невыясненных обстоятельствах. Странно только то, что ваш патрон не знает ничего об этом, ведь о гибели юной красавицы судачит уже почитай вся Вильна. Полицмейстер Вейс нарядил следствие, а квартальный надзиратель Шуленберх с ног сбился, отыскивая следы убийц.
Сын аптекаря побежал докладывать об услышанном графу де Шуазелю, а я отправился к государю, который вызвал меня к себе запиской (ее, как обычно, доставил камердинер его Зиновьев).
Еще мальчишка рассказал мне, что вступил в переписку со старым ребе. Тот, оказывается, всячески поддерживает его в борьбе с Бонапартом.
– Но так, наверное, поступают и другие ваши мудрецы? – спросил я.
Закс-младший отрицательно замотал головой, а потом ответил мне:
– Нет, Яков Иваныч, многие стоят за Бонапарта. Но старый ребе написал мне, что Бонапарту мало быть императором, он хочет быть Богом, а это место уже занято. И еще старый ребе написал мне, что ежели победит Наполеон, то сие будет означать конец нашей веры. Наполеон ведь говорит, что мы должны слиться со всеми народами, а это и будет наш конец. И допустить этого нельзя, считает Залман Борухович. Так что он одобряет мою службу у вас.
Александр Павлович явно был чем-то взволнован.
Он сразу же накинулся на меня с вопросом, слышал ли я об исчезновении горничной из дома губернатора Лавинского и об ее убийстве.
Я спокойно отвечал, что довольно много знаю об этом деле. Но, кажется, государь не обратил особого внимания на смысл моих слов.
Во всяком случае его величество продолжал говорить нервно, быстро, напряженно:
– Говорят, это происки бонапартистов.
Я не выдержал и рассмеялся.
– Почему ты смеешься? – весьма недовольно и даже слегка сердито спросил меня государь.
– Ваше величество, все ровно наоборот. Я совершенно доподлинно знаю, что горничная была подослана в дом Лавинского графом де Шуазелем и его друзьями-бонапартистами.
– А мне Балашов говорил, что горничная Лавинского соглашалась уже помогать его министерству полиции. Он дал ей важные поручения, и весьма важные, и даже оплатил их.
– Ваше величество, на Балашова, думаю, подействовали чары очаровательной горничной, которая на самом деле принадлежала к кружку здешних бонапартистов. Понимаете, готовилась грандиозная афера, в центре которой мог оказаться ваш министр полиции. Так бы все и произошло, если бы юную виленскую бонапартистку вдруг не прирезали в уютном палисадничке на Остробрамской улице, той, что находится как раз прямо за ратушей. Гибель сей девицы, собственно, и спасла репутацию министра Балашова.
Как будто это объяснение на государя в итоге подействовало, хотя до конца он все-таки, как мне кажется, не поверил, что Балашов может стать объектом манипуляций врагов Российской империи.
А около шести часов вечера ко мне пожаловали неожиданные гости: это был гражданский губернатор Виленского края Лавинский собственной персоной и министр полиции Балашов, мой давний знакомец и бывший благодетель.
Губернатор Лавинский был явно смущен и озабочен.
Балашов же глядел весьма зло и обиженно – он явно был недоволен, что вынужден обращаться ко мне с просьбой.
Первым начал говорить губернатор.
– Любезный Яков Иваныч, – сказал он чрезвычайно степенно. – Вероятно, вы слышали о постигшем нас несчастье. В моем доме, в той половине, которую занимает Александр Дмитриевич (он кивнул в сторону Балашова), служила горничная, девица очаровательная, исполнительная и крайне услужливая. И вот сначала она исчезла, а затем ее нашли зверски зарезанной. Но понимаете, местные власти бездействуют, и убийцы до сих пор не обнаружены, да и не ищет их никто. Надавите на здешних полицейских, голубчик, ведь они теперь вам подчиняются.
Тут вступил в разговор и министр Балашов (говорил он важно и даже несколько высокомерно, что меня совершенно не удивило):
– Этим делом стоит заняться всерьез. Я полагаю, что горничная была убита виленскими бонапартистами, ибо она, насколько мне известно, несмотря на польское свое происхождение, была поклонницей нашего государя.
– Господа! – спокойно ответил я.
– Вам не стоило беспокоиться. Полковники Розен и Ланг, отлично вам известные, под моим началом ведут розыск. Я не могу перед вами раскрывать все детали следствия, но общую картину очертить, кажется, имею право. Так вот, Розену и Лангу удалось выяснить, что ваша очаровательная горничная была связующим звеном между виленскими бонапартистами и резидентом Бонапарта в Варшаве бароном Биньоном. Эта информация достаточно конфиденциальная, но заверяю вас в ее абсолютной точности.
При этих произнесенных мною словах губернатор Лавинский вздрогнул, а генерал-адъютант Балашов страшно побледнел, и глаза его загорелись нехорошим блеском обиды и зависти.
Ни слова ни говоря, даже не попрощавшись, они буквально бежали из моего кабинета, а Балашов весьма сердито хлопнул дверью. Еще бы! Я бы на его месте и не так хлопнул.
Когда шаги губернатора Лавинского и генерал-адъютанта Балашова стихли, я всласть рассмеялся, а потом принялся за работу. Поспешный их уход дал мне возможность спокойно заняться разбором корреспонденции.
Апреля 28 дня. Одиннадцатый час ночи
Был у графа Барклая-де-Толли.
Уже наконец и до него дошли известия о пропаже, а затем и убийстве девицы Алины Коссаковской.
Он довольно много расспрашивал меня об этом. К моему величайшему сожалению, я не мог рассказать военному министру всей правды, хотя меня и прикомандировали к нему по высочайшему повелению.
Главнокомандующий – это же ведь настолько же наивный ребенок, насколько заведующий его канцелярией Закревский проходимец и интриган, хотя граф прекрасно отдает себе отчет, что выиграть военную кампанию без умных, хитрых и дерзких лазутчиков немыслимо. Так что мою необходимость и значение воинской полиции он ясно и точно понимает.
Я рассказал Барклаю, что Алина (не называя, конечно, ее подлинного имени) входила в кружок виленских бонапаратистов и, может быть, даже заправляла им. И добавил, что Алина пряталась в доме гражданского губернатора Лавинского от нас и одновременно следила за министром Балашовым по заданию варшавского резидента барона Биньона.
– Кто же мог ее убить? – осведомился граф, потрясенный всем услышанным, шпионство вообще было не по нем.
– Полагаю, что это наши патриоты отмстили за убийство поручика Шлыкова – ответил я достаточно уклончиво, но все-таки излагая суть дела.
– Жаль девушку, – так довольно неожиданно отреагировал на мои слова военный министр. Надо сказать, что он вообще был довольно сентиментален: это в нем, видимо, сказывались шотландско-немецкие корни.
А для меня вот Алина Коссаковская прежде всего была противником, и противником достаточно серьезным. Если бы она была уничтожена раньше, меньше бы нашей крови пролилось: Шлыков бы остался в живых и приносил бы пользу отечеству.
Днем в трактире Кришкевича встречался с полицмейстером Вейсом. Я сказал ему, что взамен погибшей Алины варшавский резидент барон Биньон неминуемо должен прислать нового человека. Так что среди виленского общества нужно ожидать пополнения. Вейс обещал присматриваться.
Я распорядился, дабы он сегодня же заготовил список всех новоприбывших и чтобы такой список он заготавливал каждый день и хранил в особой папке.
Поиски продолжателя дела Алины Коссаковской весьма занимали меня. Несомненно, кто-то новенький должен был у нас объявиться. Нужно готовиться к встрече. А может, уже и объявился.
Ужинал я у графа Кутайсова (геройски погиб в сражении при Бородине 26 августа 1812 года. – Позднейшее примечание Я. И. де Санглена ). Он, как всегда, был любезен и в высшей степени приятен.
Было многолюдно, оживленно, весело – мне досаждал только Закревский: уж очень он нахален и самонадеян, беспардонен и завистлив, – вино было отменное, угощение разнообразное и вкусное.
Канкрин забавлял всех своим несуразным акцентом и оригинальным остроумием, невинными чудачествами. Жаль, что я не запомнил большинства его высказываний, они чрезвычайно оригинальны. Но, конечно, их нужно не записывать, а слышать.
Граф Кутайсов рассказывал, при общем смехе, что Бонапарт, завоевав Россию, собирается отправиться походом в Индию. Он прибавил при этом, что тому, видимо, не дают спать лавры Александра Македонского.
– Клупец и нефеша, – закричал в запальчивости Канкрин, – креки кафарили: нелься ф атну и ту ше реку файти тфашты. Панапарте – нефеша. Запомните это, каспата! Прежте, чем потрашать Макетонскому, пусть читает крекоф.
При этих словах смех многократно усилился, но, кажется, в слова генерал-интенданта почти никто не вдумался: один хозяин (благороднейший и умнейший граф Кутайсов) посмотрел на Егора Францевича Канкрина одобряюще и понимающе.
И еще Барклай-де-Толли вслушался в забавную реплику своего гениального снабженца. Но вообще он весь вечер как будто грустил: все дело в том, что военный министр не очень любил общее веселье. Он переговаривался вполголоса со мной, с начальником моей канцелярии губернским секретарем Протопоповым, с генералом Кутайсовым, с дежурным генералом Кикиным, но не более, кажется, ни с кем.
Супруга же Барклая-де-Толли была довольна сверх меры. В политические разговоры она совершенно не вслушивалась, а исключительно наслаждалась нескончаемыми комплиментами адъютантов главнокомандующего. Еще с ней любезничал подлиза и хам Закревский, что вызвало ее полнейшее одобрение.
Когда я вернулся к себе, меня ждала записка, подписанная именами Розена и Ланга. В записке сообщалось, что к Розену и Лангу явился граф де Шуазель и спрашивал о розыске по делу об убийстве Алины Коссаковской. Я отвечал, что пусть господа полковники отвечают примерно таким образом: «Не сумневайтесь, ищем и непременно найдем».
Хочется спать, но надо еще разобрать корреспонденцию.
Апреля 29 дня. Одиннадцатый час ночи
Уже в девять часов утра у меня был сын аптекаря, и вот что он рассказал мне.
Вчера днем граф де Шуазель заявил, что отпускает его на два часа, ибо устал от работы и отправляется на прогулку в городской сад. Но умный мальчик пошел не по своим делам, а решил тихонько проследить за своим патроном.
В саду к графу подошел некто в широкой темно-фиолетовой накидке и огромной шляпе, надвинутой чуть ли не на глаза.
Они уединились в пустынной темной аллейке и минут сорок прогуливались не спеша. А когда они расставались, сын аптекаря успел заметить, что де Шуазель вручил незнакомцу небольшой сверток.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20