Поэтому многие революционеры бежали за границу через Финляндию.
Уезжая из Петербурга и, видимо, уезжая надолго, Рубакин должен был позаботиться о библиотеке. Нечего было и думать о том, чтобы взять с собой эту громадную библиотеку, достигшую к тому времени 115 тысячи томов. Продавать ее ему претило – у Рубакина была одна характерная черта: он не любил покупать книги. Но и продавать книги он не терпел, у него была какая-то уверенность в том, что книга не должна быть предметом купли-продажи, а только предметом распространения и чтения. Поэтому-то он и решил передать бесплатно всю свою громадную библиотеку в Петербурге одной из самых мощных, хотя и недавно возникших просветительных организаций – Всероссийской лиге образования. Только небольшую часть наиболее нужных для своей работы книг он оставил себе, и они легли в основу созданной им уже за границей второй громадной библиотеки. Передавая библиотеку этой лиге, Рубакин сказал в своей речи:
«Мы присутствуем не только при политическом возрождении нашей родины. Перед нами стоит во всем его грозном величии вопрос социальный. Вокруг нас кипит борьба труда и трудящихся во имя перестройки всего общественного здания на новых, справедливых началах, т.е. во имя того принципа, что все блага, созданные природой или обществом, все богатства, сделанные коллективным трудом всех, по самому существу своему представляют общественное достояние, которое лишь при современном социальном строе превращается в частную собственность и, следовательно, для восстановления справедливости рано ли, поздно ли должно перейти в общественное владение.
В умы широких масс все больше и больше входит сознание, что весь народ есть и должен быть истинным собственником, распорядителем и потребителем всего культурного, материального и духовного богатства.
И вот, исходя из этих соображений и стоя перед лицом величайшего исторического периода и делая неизбежный логический вывод из основных посылок того миросозерцания, которое я имею честь разделять со студенческой скамьи, я, скромный работник в области народного просвещения, считаю делом своей чести и совести служить победе этого миросозерцания не только одним пером, а потому передаю мою частную собственность в нераздельное общественное владение Московской части Петербургского отдела Всероссийской лиги образования, а в ее лице петербургскому населению и прежде всего петербургскому пролетариату и трудовой интеллигенции».
К несчастью, в руках Лиги образования библиотека стала быстро приходить в упадок, книги расхищались и не возвращались от подписчиков или возвращались в ужасном состоянии. Денег на их переплет не было, библиотечный комитет ничего не делал, число подписчиков снижалось. Да и сама Всероссийская лига образования была ликвидирована в 1909 году. Ее сменило Общество народных университетов, к которому перешла и библиотека. После Октябрьской революции библиотека перешла в ведение Губполитпросвета Петроградской губернии, и ввиду ее плохого состояния, отсутствия пополнений она была расформирована, а книги распределены между фондами массовых библиотек Петрограда. Но Рубакин не скоро узнал о печальной судьбе своего детища, а то, вероятно, был бы очень угнетен этой судьбой.
В Папуле Николай Александрович усиленно принялся за работу. Вместе со своим секретарем Поляковым он разрабатывал статистику действительных статских советников, генералов и адмиралов. Рубакин написал на основании этой статистики ряд статей для журналов «Вестник Европы», «Русская мысль» и газеты «Сын отечества» (в период народнической редакции этой газеты). Там же Рубакин написал несколько нелегальных революционных книжек под псевдонимом «Сергей Некрасов». В Финляндии им была написана книжка, направленная против царизма, «Воздайте кесарево кесарю» и была подписана «Иеромонах Серафим». Книжка была очень резкая.
В конце августа у Людмилы Александровны родился ее первый сын – Юрий. Вскоре после этого отец нанял квартиру в Выборге, в большом каменном модного стиля доме, носившем название «Отсо». Это была основательная постройка, с огромными кафельными печами. Квартира была большая, просторная, отцу прислали из Петербурга книги, всю меблировку и рояль Беккера.
В Выборге тогда обосновалось или временно приезжало туда немало русских революционеров. В частности, к отцу довольно часто являлись знакомые социалисты-революционеры и о чем-то совещались с ним. Приезжали и просто знакомые отца.
Выборг тогда резко отличался от русских городов – прежде всего своей чисто европейской благоустроенностью и культурой, затем необыкновенной честностью своих жителей – финнов. Достаточно сказать, что как в Выборге, так и в окрестных финских деревнях дома никогда не запирались на ключ – воров не боялись, да их и не было. Но это же давало возможность и агентам царской охранки заглядывать в квартиры. Поэтому квартиры русских революционеров всегда были на запоре. Финская же полиция была очень вежлива и даже предупредительна с русскими. Большинство полицейских принадлежали или же сочувственно относились к так называемым «активистам» – членам финско-шведской национально-революционной партии, боровшейся за независимость Финляндии. Нередко бывало, что эти полицейские предупреждали русских революционеров о слежке за ними со стороны царской охранки.
Жизнь в Выборге была, во-первых, очень дешева, во-вторых, дома и квартиры отличались необыкновенными удобствами, уютом, какой-то особой доброкачественностью. Дома были красиво построены, квартиры прекрасно распланированы, всюду имелись электричество и газ, а газа даже в Петербурге тогда почти не было. Там легче, чем в городах собственно России, было устраивать партийные съезды и совещания, легче было скрываться нелегальным, наконец, оттуда было возможно перебраться за границу без особого риска.
К Рубакину стали наведываться «максималисты» и «экспроприаторы». Тогда так назывались члены революционных организаций, добывавших средства для революционной работы путем нападения и захвата казенных денег из правительственных учреждений. Анархисты же при случае грабили и частные предприятия. Квартира Рубакина стала вроде «конспиративной квартиры», где в крайнем случае можно было и переночевать.
Нелегальные являлись иногда поздно вечером, а утром Людмила Александровна с удивлением видела у себя за столом двух-трех незнакомых людей, которые едва отвечали на ее приветствие. Она стеснялась с ними разговаривать – как бы не погрешить против конспиративной этики. Это были люди, утомленные подпольной деятельностью, годами жившие на нелегальном положении, вечно скрывающиеся от полиции, не имевшие своего угла. Рубакин, не боясь последствий, оказывал всем им широкое гостеприимство.
В это время партия эсеров готовила в Севастополе военное восстание. Пропаганда среди войск велась уже давно. В этом приготовлении активно участвовала замечательная девушка – Рогозинникова (товарищ Даша). Она временно скрывалась в Выборге и бывала у Рубакина. Всегда скромно одетая в темные цвета, с платочком на голове, она производила впечатление скорее монашенки, чем революционерки. Рубакин вел с Дашей длинные разговоры в своем рабочем кабинете. У нее был прекрасный голос, и она готовилась стать оперной певицей, занимаясь в Петербургской консерватории. Ее жених, студент Петербургского университета, последовал за ней в Выборг.
Рогозинникова была направлена «боевой организацией» для убийства начальника главного тюремного управления Максимовского. Ей приготовили особый корсет, в нем был укреплен мешочек с динамитом и детонатор, конец шнура от которого прятался в складках одежды. Стоило дернуть его, и динамит должен был взорваться. В сумочке у девушки был спрятан револьвер: она предполагала застрелить начальника управления. Она прибегла бы к взрыву динамита лишь в случае промаха или же чтобы не быть арестованной и повешенной. Тогда прежде всего погибла бы она сама, а вместе с ней и все присутствующие.
Рогозинникова под каким-то предлогом заранее испросила у Максимовского аудиенцию. Долго ждала его в приемной, где находилось много посетителей. Она выстрелила в него, когда он появился в дверях кабинета. Рогозинникова была схвачена и на другой день повешена.
Как писала она в последнем письме близким, воспользоваться динамитом сразу же она не смогла, так как при взрыве погибли бы и посетители. Она рассчитывала, что допрос будет раньше обыска, берегла снаряд для «воронья».
Осенью 1908 года приехал в Выборг молодой человек, полный революционного энтузиазма. Он был кем-то привлечен к партии эсеров и предложил себя центральному комитету для какого-либо опасного поручения, для террористического акта. Комитет попросил Рубакина принять его на время к себе под видом секретаря. Иванов (его фамилия) оказался юношей чрезвычайно чистым, честным. Николай Александрович сильно к нему привязался и в душе негодовал на комитет, недостаточно его оценивший.
Недели через три после приезда Иванова ему дали поручение, которое он вскоре и выполнил: выстрелом из револьвера убил начальника тюрьмы «Кресты». Бежать Иванову не удалось, и на другой же день он окончил жизнь на виселице. Для Рубакина это было тяжелым ударом, сильно повлиявшим на его здоровье.
Убийство начальника тюрьмы «Кресты» произошло как раз тогда, когда я там сидел, об убийстве мы узнали моментально и в тюрьме устроили радостную демонстрацию – пели революционные песни, стучали в двери камер и т.д. Я и не подозревал, что убийца начальника тюрьмы жил у моего отца.
Террористические акты против представителей царского правительства все учащались, и в той же пропорции увеличивалось число казней. Вешали и расстреливали самоотверженную молодежь. Рубакин глубоко страдал от этого, удручала его и моя ссылка в Сибирь. Временами он впадал в мрачное, тяжелое состояние – бессонницу, нередко сопровождавшуюся приступами астмы.
Революция в России в это время – конец 1906 и начало 1907 года – отступала под зверскими ударами реакции. Усилилась реакционная деятельность и русских властей в Финляндии. Начались аресты среди эсеров. Казался неизбежным и арест Рубакина. Тюрьма или ссылка на север были бы губительны для здоровья Николая Александровича, так как в декабре он простудился и схватил бронхит, как всегда в том климате сопровождавшийся астмой. Ему настоятельно советовали немедленно скрыться куда-нибудь из «Отсо», а затем уехать за границу.
Учитель Лямцев помог устроить дела Рубакина в Выборге. Он уложил книги и мебель, часть которой было решено отослать вместе с необходимыми книгами морским путем до Гамбурга, а оттуда в Швейцарию. Людмила Александровна покинула Выборг с маленьким Юрой.
Сорок лет спустя в Москве, в Центральном государственном архиве я прочел несколько донесений об отце, написанных полицейскими русскими шпиками. Должен сказать, что донесения эти были крайне не точны, просто лживы, составлены невежественными царскими охранниками. В них все время спутывали отца и меня. Донесения эти имели часто фантастический характер, но наличие их показывало, что царские власти постоянно следили за деятельностью Рубакина в Финляндии.
Отъезд из Финляндии совершился вполне благополучно – у отца даже сохранился легальный русский паспорт, с которым он смог приехать в Швейцарию.
Еще в ноябре 1907 года отец получил от меня телеграмму из Тобольска: «Пришли денег». Он понял, что деньги нужны мне для побега, и тотчас же послал их.
Вскоре после этого, в декабре, я с помощью товарищей по ссылке удачно бежал из Сибири, нелегально приехал в Петербург, но там узнал, что отец уже уехал за границу. Товарищи переправили меня сперва в Финляндию, откуда я через некоторое время с фальшивым паспортом уехал за границу, и только в Женеве мне удалось разыскать отца, недавно туда приехавшего тем же путем, что и я.
В Женеве, которая для меня была совершенно неизвестна, я случайно каким-то образом попал через данный мне в Петербурге адрес к социал-демократу писателю Дивильковскому, которого видал раньше у отца. Дивильковский сообщил мне, что в этот же день я смогу встретиться с отцом на вечере, устраивавшемся политэмигрантами. Действительно, там я с ним и встретился.
Отец тогда жил в «школе Фидлера» и перетащил туда же и меня.
Школа Фидлера находилась в предместье Женевы – Жюсси, почти на самой границе с Францией, в большом здании, окруженном садом. Туда шел электрический трамвай. Основал школу Иван Иванович Фидлер. Ему раньше принадлежало так называемое Фидлеровское училище в Москве. Во время московского восстания 1905 года в училище Фидлера обосновался штаб революционных дружин, дравшихся с царскими войсками на баррикадах. Училище даже было обстреляно артиллерией, и дом был пробит снарядами в нескольких местах. Хотя владелец училища Фидлер в восстании не участвовал, он так перепугался возможности ареста, за которым грозила по тем временам и смертная казнь, что бежал за границу. В Женеве он очутился случайно. Жена его имела довольно большие средства, и он решил, не знаю по чьей инициативе, основать там школу для детей русских эмигрантов. Во главе школы встал ряд виднейших русских политэмигрантов. В работе ее принимала очень близкое участие Екатерина Павловна Пешкова, первая жена А.М.Горького, необыкновенно симпатичная, умная, сердечная и энергичная женщина, жившая в Женеве вместе со своим сыном Максимкой.
Тогда в Женеве скопилось великое множество русских политэмигрантов. Женева буквально кишела русскими, русская речь слышалась всюду, на каждом шагу – в трамваях, в кафе, ресторанах, на улицах. Русские ходили обычно группами, многие еще носили российскую одежду – косоворотки, высокие сапоги, меховые шапки. Особенно много русских жило в предместье Женевы – на улице Каруж, которую они называли фамильярно «Каружкой».
Ни у отца, ни у меня отдельной комнаты в школе не было.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29