Вскоре последовал приказ: перейти на усиленный вариант несения службы, всему инспекторскому составу занять посты согласно разработанной штабом схеме.
Такие же меры были приняты и на других вокзалах. В поединок, начавшийся в стальном отсеке Астраханского в новогоднюю ночь, постепенно втягивались все большие силы транспортной милиции.
– Аврал! – объяснил всем предпенсионного вида старшина, дежуривший у входа в отдел. – Получить инструкции у дежурного! Приказ – всем в залы!
1 января, 8 часов 40 минут
Илья прошел мимо витрин гастрономического отдела. В них аппетитно располагались колбасы. Толстые стекла прилавка и термометр изнутри наводили на мысль о барокамере. Покупателей в магазине почти не было.
– А на третье я подала Коленьке мусс, – услышал Илья, проходя мимо кассы. Седая старушка доверительно разговаривала с кассиром. – Мусс он любит.
«Кто считает, что в Москве все бегут, не замечая друг друга, сильно ошибается, – думал Илья, косясь в окно. – Здесь больше улочек тихих, с маленькими сквериками, с посыпанными песком тротуарами. В магазинах, как этот, постоянная клиентура, ровные отношения».
Илья снова обогнул беседовавшую с кассиром старушку и пошел к выходу: находиться в пустом магазине и наблюдать за переулком было решительно невозможно. Илья приехал на место встречи намного раньше обусловленного срока.
Когда Капитан уезжал продавать вещи, Илья нервничал, не находил себе места. Он и сам заметил, как быстро у него стало меняться настроение, достаточно было малейшего намека на опасность, дурной приметы. Он часто смотрел на часы, словно подгоняя время, и сутки для него стали емкими, как никогда раньше.
Больше всего Илья боялся, что Капитана задержат при продаже вещей и он расколется. Поскольку адреса Ильи Капитан не знал, Капитан мог привести милицию только на место встречи. Поэтому Илья приезжал за полтора-два часа до срока, внимательно все осматривал. Так было в Баку и в Киеве, теперь здесь, в Москве.
Выйдя из магазина, Илья перешел дорогу, юркнул в подъезд. Сверкающий отполированными ручками лифт с широким зеркалом посредине поднял его на пятый этаж. Здесь Илья вышел из лифта, подошел к окну и стал снова осматривать улицу.
«Милиция вряд ли привезла бы Капитана на задержание, от него потребовали бы только место, остальное – дело милиции». – «А нельзя сделать так, чтобы Илья ничего не знал, – попросит Капитан. – ну вроде все получилось случайно?» Вверху хлопнула дверь.
«…Вдруг они пришли еще раньше? И уже здесь?! – Мысли, мысли, мысли, тревожное ожидание, страх – все мгновенно перемешалось. – Как они будут меня брать? Скорее всего поручат двоим-троим в штатском. Один притворится пьяным, попросит у меня закурить, сразу же выбежит второй. Завяжут между собой ссору, перекроют лестницу, чтобы я не мог уйти… Где я читал об этом? Откуда-то, как из-под земли, „случайно“ появится участковый: „Разберемся! А вас, товарищ, попрошу быть свидетелем, разрешите паспорт…“, „О! Вы не москвич? Где временно остановились? Мы вынуждены проехать к вам домой – удостовериться… Это займет несколько минут, тысяча извинений…“, „Вы фотографируете? Кинокамера тоже ваша? Позвольте, эти вещи значатся в розыске…“ И все завертится. И никакого намека на Капитана».
Шаги приближались. Странный бородатый старик с палкой и ученическим портфелем спускался с лестницы.
– Молодой человек! Позвольте прикурить?
Илья с трудом вытащил зажигалку – ему легче было б пронести наверх по лестнице чемодан, наполненный кирпичами.
– Спасибо. Красивая вещица. – Старику не хотелось уходить. – Вам неведомо, как назывался раньше этот переулок?.. Жаль. В ваши годы я прекрасно знал и Москву, и Питер. Прекрасно помню, как в двадцать девятом году шел с читательской конференции из Дома печати – бывший дворец княгини Елены Павловны. Выступавших помню… А вот где живет мой редактор, не помню, хотя у него вчера был, и забыл, как теперь называется переулок. Только этаж запомнил. Простите, у вас какая-то неприятность? Почему так дрожат руки?
Илья наконец понял, что этого чудака бояться не следует: он никак не мог участвовать в спектакле, сценарий которого родился у Ильи в голове минуту назад. Нервы, сжатые в комок, как-то сами разжались. Вместе со стариком он спустился вниз. Илья не мог больше думать о Капитане, в который раз мысленно переживать свой арест.
Впереди, на повороте улицы, мелькнула надпись «Вина – воды».
– Давайте зайдем, – неожиданно предложил он.
Старик вынул из бокового кармана круглые часы на ремешке.
– Пожалуй, только совсем ненадолго. Мой редактор – человек пунктуальный, к тому же нездоров. Я отвечаю перед лечащим врачом…
– Вот говорят: «Все мы отвечаем друг за друга», – неожиданно вдруг заговорил Илья. – Но ведь за меня вы отвечать не собираетесь. Это только слова! Кто я вам? Да и перед кем отвечать?
– Так-то так…
– Я часто думаю об этом последние дни. Или еще вот: пока человек один, нельзя ничего сказать о том, есть у него совесть или ее нет. Ведь сам-то человек ни хороший и ни плохой. Только по отношению к другим людям он бывает положительным либо отрицательным…
С потолка магазина свешивались нити с продетыми на них бамбуковыми стаканчиками. Ударяясь друг о друга, стаканчики издавали приятное звучание. Сквозь завесу бамбука по двое, по трое в магазин входили мужчины, чтобы через несколько минут вот так же жарко говорить о чем-то, что раньше не принимали близко к сердцу, а сейчас, после стакана вина, вдруг стало дорогим, хоть плачь, и непонятно, как ты жил без всего этого.
– Так, так, – соглашался старик.
– Я ни за кого не отвечаю. Разве только за жену и сына. И других прошу не отвечать за меня. Сам разберусь. – Илья только пригубил стакан и поставил на стойку.
– Молодой человек, – спросил старик, – вы что-нибудь слышали о битве при Каннах?
– Канны? Когда учил историю на первом курсе.
Ксилофоном звучали бамбуковые стаканчики, слышалась неясная речь.
– …Пятьдесят тысяч римлян погибло, пять тысяч попало в плен. Тогда Ганнибал сказал пленным, чтобы они выбрали десять человек, которые вернутся в Рим и убедят соотечественников выкупить всех римлян из рабства. Но дело не в этом. Уходя, посланцы поклялись Ганнибалу, что обязательно возвратятся, – вот к чему я веду речь. Когда посланцы покинули лагерь, один из десяти с дороги вернулся: притворился, что забыл какую-то вещь. А потом снова догнал товарищей. Так он освободил себя от клятвы, данной Ганнибалу…
Незнакомые мужчины притихли, слушая старика.
– …Что говорить? Мнения в римском сенате разделились. И тогда сказал Тит Манлий Торкват, человек честный, воспитанный в строгих правилах: «Сдавшихся без боя на милость победителей спасать нелепо…» Я обращаю внимание на другое. Когда сенат отказал посланцам в выкупе, девять из десяти пошли назад, к Ганнибалу, рыдая и обливаясь слезами. А десятый, у которого не было совести, выражаясь вашими словами, как ни в чем не бывало остался дома… Так вот. Сенат так не оставил дело: хитреца взяли под стражу и под конвоем отправили к Ганнибалу. – Странный старик улыбнулся, отпил из стакана. – К чему, спросите вы, такая щепетильность? Да еще в отношении противника?! Не проще ли объявить поступок лжеца военной хитростью, а его девятерых товарищей представить простаками? Совесть представляется вам чем-то абстрактным. На самом же деле она реальна, как наши руки, цвет глаз. Древние это понимали. Совесть не может исчезнуть на время и появиться снова.
– Совесть, по-моему, дело личное.
– Уверен в обратном. Вы задумывались, почему человечество так болезненно-упорно призывает к совести? Что заставляет нас веками твердить – «бедный, но честный», «честь смолоду», «угрызения совести», в то время когда вокруг всегда предостаточно других примеров? Попробуйте противопоставить что-нибудь этому. Не найдете. Я искал. Ни на родной мудрости, ни даже более-менее авторитетного высказывания. Нет их! И быть не может. Почему? Подумайте.
– Вы латинист? – Илья пожалел, что затронул больной для себя вопрос.
– Преподавал когда-то. Теперь я графоман. – Он кивнул на потрепанный ученический портфель, прислоненный к столику. – Не знаете, что это такое? Не дай Бог узнать. То же, что и писатель. Те же муки творчества и радости, может, их лаже больше, чем у настоящего писателя, потому что вся жизнь в этом… Только, кроме редакторов, вас никто не читает. Вы извините. Я, кажется, погорячился – вино. Вино и годы! – И уже совсем спокойно, даже скучно, добавил: – Из лжи ничего, кроме лжи, не получается. В жизни только правда и ложь – терциум нон датум. Третьего не дано.
* * *
Капитан появился со стороны трамвайной остановки, откуда его ждал Илья. Он приближался быстрыми аккуратными шажками и выглядел как человек, проживший на этой улице всю жизнь. Илью всегда поражало это умение Капитана применяться к окружающему. Каждый день он выглядел иначе. Сейчас на Капитане было скромное пальто-деми, ондатровая шапка. Не доходя до Ильи и не видя его, он тоже заскочил было в продовольственный магазин, но не выдержал его тишины и безлюдья, купил баночку гусиного паштета и выбрался на улицу.
– Как дела? – спросил Илья, внезапно появляясь из подъезда.
– В лучшем виде. – Капитан достал бумажник, доля Ильи лежала отдельно – зеленоватые хрустящие купюры. – Только экспонометр я выбросил – не работает, заодно духи – народ за версту принюхивается.
– Барыга надежный?
– Барыга бы столько не заплатил – гости столицы! Сейчас, должно быть, уже у себя дома на курорте… Между прочим, я слышал сегодня, как милиция про нас говорила…
Илья нахмурился.
– …На Казанском вокзале, в автокамере, Илья Александрович, – человек не первой молодости, Капитан словно играл роль недалекого школяра, грубо добивающегося похвалы учителя, – один в гражданском подходит к другому и спрашивает: «Ты до двадцати трех, Дощечкин?» Тот отвечает: «Да». – «Смотри, – говорит, – Дощечкин, в оба, не упусти преступника…» Потом о чем-то еще поговорили, я не расслышал.
– Мало ли о ком шла речь! Он же сказал – преступника…
– Дай Бог бы не про нас. – Он снова пошарил по карманам, достал баночку с паштетом. – Гусиный! Вы как-то сказали, что любите. Пожалуйста.
1 января, 12 часов 40 минут
Пользуясь своим правом «блуждающего форварда», Денисов перешел в центральный зал, где у него было заветное место – у телеграфа. Отсюда был хорошо виден эскалатор, соединявший зал с автоматической камерой хранения, и здесь Денисову никто не мешал. Стеклянные стены окружали телеграф с обеих сторон, а впереди высилась стена с антресолями, словно борт огромного, многопалубного судна, пришвартовавшегося к дебаркадеру. Люди, бродившие по залу, могли легко сойти за пассажиров с корабля, мраморные плиты под ногами напоминали пирс.
Денисов внимательно смотрел вокруг, пока не почувствовал, что сам неожиданно стал объектом чьего-то пристального внимания. Вначале ему показалось, что он ошибается. Но нет, за ним определенно наблюдали. Денисов даже мог примерно указать откуда – со скамей, стоявших метрах в пятнадцати справа.
Сделав это открытие, Денисов чуть переместился в сторону, чтобы скамьи оказались перед ним. Теперь он мог незаметно оглядеть каждого, чтобы разобраться, кто за ним следит и с какой целью: скучающий пассажир, которому просто нечего делать, или лицо заинтересованное.
Под потолком плавали разноцветные шары. Их ловили с помощью других шаров – на длинных нитках, вымазанных почтовым клеем. Забава эта повторялась каждый день…
Денисов поднял голову к потолку и сразу быстро провел взглядом по скамьям. Никто не встретился с ним глазами. Это насторожило: наблюдавший принял меры предосторожности – выбрал второй объект и перевел взгляд, когда инспектор посмотрел в его сторону.
Денисов снова огляделся. Вторым объектом могли быть и шары, и электрическое табло, и голуби, перелетавшие с карниза на карниз, и другие пассажиры… Подозрение вызвал человек, рассматривавший светильник над входом в ресторан, – два точно таких же висели ближе и удобнее для обзора.
Денисов подождал. Когда неизвестный с тем же вниманием стал изучать геральдического петушка, ничем не отличавшегося от своих собратьев на другой стене, он уже точно знал: им интересуется этот не примечательный ничем человек, сидящий в первом ряду с краю.
«Сейчас проверим…» – Денисов поправил куртку и, словно кого-то увидев, резко повернул за угол телеграфа.
Они встретились нос к носу. Незнакомец оказался строен, на вид лет двадцати семи – двадцати девяти, с аккуратно подстриженными висками. Он носил форменное серое кашне и туфли знакомого покроя.
– Московская транспортная милиция! – Денисов дотронулся до верхнего кармана, где лежало удостоверение. – Денисов, инспектор розыска.
Незнакомец вздрогнул от неожиданности.
– К вам в помощь, – Денисов увидел у него в руках размноженную на ротаторе ориентировку о кражах. Сверху было размашисто написано: «РУО» – регистрационно-учетное отделение – «ст. лейтенанту», фамилия выведена неразборчиво.
– Я ведь не в полупальто, товарищ старший лейтенант, и меховой кепки на мне тоже нет!
– Вы стояли в таком месте… – Ему нельзя было отказать в наблюдательности. – Пока все тихо. Не перед бурей ли затишье?
– Кто знает?!
– Почерк, я слышал, по всем кражам один и тот же.
Денисов поморщился: «затишье перед бурей» и «почерк преступника» – люди, раскрывавшие преступления, не разговаривали таким языком. Он еще немного подождал, но старший лейтенант, видимо, исчерпал запас профессионализмов.
– Давайте не наступать друг другу на пятки, – предложил он перед тем, как разойтись.
Денисов не возражал:
– Собственно, в зале я случайно.
Спор получил неожиданное разрешение сверху.
– Товарищ Денисов, – объявило радио, – срочно зайдите к дежурному по милиции. Повторяю…
* * *
В отделе милиции Денисова ждал Сабодаш. Антон протянул для пожатия обе руки, как на ринге.
– Зачем вызвал? – После такого рукопожатия хотелось прикрыть нижнюю челюсть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22