— И думать забудь, Чиун! — сказал Римо.— Верно, — согласился Чиун и продолжил сценическим шепотом, обращаясь к Смиту: — Руби на него не польстится. Она неоднократно говорила мне, что считает Римо слишком уродливым, чтобы стать отцом ее детей.— Что? — окликнул его Рамо.— Руби сказала кое-что еще, — вспомнил Смит. — Воспроизвожу буквально: «Передайте этому тупице, что я разберусь в этом сама, не дожидаясь его».— Так и сказала? — насторожился Римо.Смит кивнул и продолжал:— Элмер Липпинкотт-старший находится у себя в Уайт-Плейнс. Он ждет вас. Ему сказали, что вы — консультанты правительства, которым поручено предложить его семейству новую систему безопасности. Держите со мной связь: я передам вам, что удалось разузнать Руби.— Обойдемся, — сказал Римо. — Мы сами все выясним еще до того, как она найдет, где припарковаться.После ухода Смита Римо сказал Чиуну:— Я по-прежнему считаю, что охранять Липпинкоттов — глупое занятие, папочка. Разве мы телохранители? Пускай наймут себе охрану.— Ты совершенно прав, — ответил Чиун.— Погоди-ка! Повтори это еще раз.— Ты совершенно прав. Зачем повторять?— Мне захотелось насладиться звуком этих слов, — сказал Римо. — Если я совершенно прав, то зачем нам этим заниматься?— Очень просто. Ты слышал, что говорил император Смит. Если мы сделаем это, то сэкономим Америке уйму долларов. Естественно, в таком случае часть долларов перейдет нам.— Говоря о спасении доллара, Смит имел в виду совсем не это, — возразил Римо.— Разве? — огорчился Чиун. — О, человеческое двуличие! Учти, Римо, за свою историю Дом Синанджу работал на многих императоров, но этот — единственный, который никогда не говорит того, что на самом деле подразумевает, и всегда подразумевает не то, что говорит.— Это точно, — сказал Римо. — Но мы все равно будем выполнять задание.— Зачем?— Чтобы преподать урок Руби. — Сказав это, Римо вернулся к открытому окну, высунулся и крикнул: — Руби, ты меня слышишь? Мы уже идем!Шестью этажами ниже ему ответил густой техасский бас:— Заткнись, парень! У нас на этой неделе игра.— Исчезни! — откликнулся Римо.— Что ты сказал, парень?— Ты не только тупой, но и глухой? Я сказал «исчезни».— Ты в каком номере, парень?— А капитаны ваших болельщиков — уроды! — присовокупил Римо.Так была обеспечена победа команды «Гиганты» в первой игре сезона: все защитники первой линии «Далласских ковбоев» за два дня до встречи угодили в больницу. Игроки общим весом в полторы тонны предпочли наврать тренеру, что больны, а не признаться, что на самом деле у них вышла потасовка с одним дряхлым азиатом и одним худощавым бельм в холле четырнадцатого этажа гостиницы «Мидоулендс-Хилтон», в результате которой все они разлетелись по углам, как кегли. Противник, обрадовавшись прорехам в защите «Ковбоев», озверел и выиграл 9:8, причем выигрыш был бы сухим, если бы «Гиганты», устремившись вперед, не забыли об обороне. Римо и Чиун не видели матча: они находились в Нью-Йорке. Глава пятая Элмер Липпинкотт-старший тихо поднялся с огромной кровати, стараясь не разбудить спавшую рядом с ним жену Глорию. Липпинкотту было восемьдесят лет, он был высок и тощ, лицо его оставалось худым и обветренным еще с той давней поры, когда он искал нефть в пустынях Техаса, Ирана и Саудовской Аравии, а также в пышущих испарениями джунглях Южной Америки.Легкость его движений не соответствовала преклонному возрасту. Он был краснолиц, волосы, несмотря на седину, сохранили густоту. Если бы в его голубых глазах мелькал огонек веселья, его можно было бы принять за содержателя ирландского бара, двадцать лет тому назад давшего зарок не пить. Однако взгляд Элмера Липпинкотта был тверд и пронзителен. Впрочем, сейчас, когда он смотрел на мирно спящую жену, взгляд этот смягчился. Глория Липпинкотт была блондинкой двадцати пяти лет, кожа ее была изумительно гладкой, тогда как у Липпинкотта — жесткой, как наждак.Ее длинные светлые волосы образовывали на подушке золотистый нимб, и сердце старика сжалось, как бывало всегда, когда он наслаждался без ее ведома зрелищем ее красоты. Он смотрел на ее волосы, безупречные черты лица, грациозный изгиб шеи, невысокую грудь и холм живота, накрытого голубой атласной простыней. Он улыбнулся: она была на шестом месяце беременности, она готовилась подарить ему ребенка. Боже, как она красива!Он легонько прикоснулся к ее животу, ненадолго задержав руку, но не ощутил толчков и разочарованно отошел. Потом он не спеша прошествовал в просторную гардеробную, где с презрением отверг услуги камердинера.«Я всю жизнь одевался самостоятельно. То, что я нашел немного нефти, вовсе не значит, что я разучился сам застегивать пуговицы», — сказал он как-то раз репортеру.Он взглянул на часы: стрелки показывали 6.30 утра.На пути в кабинет располагалась кухня. Кухарка Джерти, поступившая к нему в ранней молодости и уже разменявшая седьмой десяток, стояла у плиты. Он шлепнул ее по заду.— Доброе утро, Джерт! — крикнул он.— Доброе утро, Первый, — ответила женщина, не оборачиваясь. — Ваш сок и кофе на подносе.— А яичница?— Сейчас будет готова.Она разбила скорлупу над сковородкой и, вынув из тостера два куска хлеба, намазала их маргарином из кукурузного масла.— Отличный сегодня денек, Джерти, — сказал Липпинкотт, выпив одним глотком утренние шесть унций апельсинового сока.— Постыдились бы! Лэма только что опустили в могилу, а вы называете день отличным.Липпинкотт прикусил язык.— Что ж, — сказал он, — для него день нехорош. Но мы то живы, и для нас день отличный! Моя жена готовится родить мне сына — разве это плохо? Ты жаришь мне лучшую в мире яичницу — как же я могу не славить день? Туча не должна заслонять солнце.— Миссис Мэри перевернулась бы в гробу, услышь она ваши речи так скоро после смерти Лэма, — упрекнула его Джерти, выкладывая на тарелку яичницу и три кружочка колбасы с другой сковородки.— Наверное, — согласился Липпинкотт, с неприязнью вспоминая Мэри, высокомерную аристократку, тридцать лет бывшую его женой и родившую ему троих сыновей, носивших фамилию Липпинкоттов. — Но она ворочается там не только из-за этого.Он снова шлепнул Джерти, отказываясь расставаться с веселым настроением. Взяв в одну руку чашку с кофе и тарелку, он зашагал по длинному холлу просторного старого особняка в обитый дубовыми панелями кабинет в противоположном крыле.Хотя состояние семейства измерялось теперь восьмизначной цифрой, приобретенные за долгую жизнь привычки не сдавали позиций: Липпинкотт по-прежнему ел быстро, словно иначе ему придется с кем-то поделиться. Проглотив завтрак, он отставил тарелку и, прихлебывая кофе, взялся за бумаги, аккуратно сложенные на столе.Лэм мертв. Ему была поручена зарубежная миссия по установлению торговых связей с Красным Китаем для поддержания доллара, но он погиб.Он не должен был умирать, подумал Липпинкотт. Это не входило в планы.В 9 утра началась его первая за день деловая встреча. Сняв пиджак и закатав рукав, Элмер Липпинкотт-старший повторил то же самое посетительнице.— Смерть Лэма не входила в мои планы, — сказал он.Доктор Елена Гладстоун кивнула и приготовила шприц.— Несчастный случай, — сказала она. — Это иногда происходит, когда ставится медицинский эксперимент.На докторе Гладстоун был твидовый костюм и рыжая блузка. Четыре верхних пуговицы на блузке были расстегнуты. Она извлекла из потертого кожаного саквояжа пузырек с прозрачной жидкостью.— Может быть, нам следует все это прекратить? — спросила она.— Сам не знаю, — ответил он. — Возможно.— Ничего, — сказала доктор Гладстоун, — можете простить и забыть. Никто ничего не узнает.— Нет, черт возьми! — прорычал Липпинкотт. — Я все знаю. Будьте осторожнее!Доктор Гладстоун кивнула. Ее белоснежные зубы казались жемчужинами на фоне несильного загара, волосы горели огнем.— Не волнуйтесь, — сказала она. — Дайте мне набрать шприц. Надеюсь, все идет хорошо?— Моя жена чувствует себя прекрасно. Ваш напарник, доктор Бирс, неотлучно находится при ней.— А как ваше самочувствие?Он со смехом потянулся к ее груди. Она отпрянула, и его рука ухватила воздух.— Елена! — взмолился он. — Я во всеоружии, как бодливый козел.— Неплохо для мужчины вашего возраста, — сказала она, наполняя шприц бесцветной жидкостью из пузырька.— Неплохо? Нет, для мужчины моего возраста это просто отлично!Она взяла его за левую руку и протерла участок кожи смоченным в спирте ватным тампоном. Готовясь сделать ему укол, она говорила:— Помните, что делясь своей радостью со всеми доступными вам половозрелыми женщинами, вы более не стреляете наугад. Соблюдайте осторожность, иначе наплодите столько Липпинкоттов, что больше не будете знать, что с ними делать.— Мне бы одного, — сказал он. — И довольно.Он улыбнулся, когда игла проткнула кожу, представляя себе, как по его жилам разливается здоровье и довольство жизнью. Доктор Елена Гладстоун вводила ему препарат неторопливо; засосав в шприц кровь, она ввела ему в руку получившийся раствор.— Вот и все, — сказала она, убирая иглу. — Вы в порядке еще на две недели.— Знаете, я могу пережить вас, — сказал ей Липпинкотт, спуская рукав.— Возможно, — сказал она.Он застегнул пиджак на все три пуговицы. У Елены Гладстоун красивая грудь. Странно, что он не замечал этого раньше. Ножки и бедра тоже ничего себе. Не пытаясь скрыть свои намерения, он подошел к двери и запер ее на два замка.Повернувшись, он увидел на лице доктора Гладстоун широкую улыбку. У нее был большой соблазнительный рот, полный чудесных зубов, и притягательная улыбка. Мужчине трудно устоять перед такой улыбкой, и она почувствовала это. Она сама стала расстегивать блузку, но Элмер Липпинкотт-старший не отпустил ей на это времени. Он с не свойственной для 80-летних стариков стремительностью пересек кабинет, поднял ее сильными руками над полом и поволок к синему замшевому дивану.Наверху, в спальне Элмера Липпинкотта, проснулась его жена Глория. Сначала она сладко потянулась, потом открыла глаза. Посмотрев направо и не обнаружив рядом мужа, она взглянула на часы на мраморном прикроватном столике. Потом она с улыбкой потянулась к кнопке радом с часами.Спустя 20 секунд в спальню вошел через боковую дверь высокий зеленоглазый брюнет в спортивной майке и синих джинсах.Глория Липпинкотт устремила на него выжидательный взгляд.— Заприте двери, — распорядилась она.Он запер все двери и замер.— Обследуйте меня, доктор, — сказала она.— Для этого я здесь и нахожусь, — ответил доктор Джесс Бирс, широко улыбаясь.— Изнутри, — уточнила Глория Липпинкотт.— Конечно, — сказал он. — Для этого я здесь и нахожусь. — Он шагнул к ней, спуская джинсы.Элмер Липпинкотт застегнул молнию на штанах и опять надел пиджак.— Вы совсем как молодой, — сказала ему доктор Елена Гладстоун. — Ммммммм....— А как же! Спасибо здоровому образу жизни, диете и...— Хорошей дозе любовного раствора из лаборатории «Лайфлайн», — закончила за него рыжая докторша, вставая с дивана и оправляя юбку.— Я щедро жертвую деньги на благотворительность, — сказал Липпинкотт. — Но ваша лаборатория — первая, отплатившая мне добром за мою щедрость.— Нам только приятно оказать вам услугу.На столе у Липпинкотта зазвенел внутренний телефон. Он поспешно схватил трубку.— Я думаю о тебе, дорогой, — сказала Глория Липпинкотт.— А я — о тебе. Как самочувствие?— Превосходно, — ответила жена, борясь со смехом.— Что тебя развеселило? — поинтересовался Липпинкотт.— Доктор Бирс. Он меня обследует.— Все в порядке?— В полном порядке, — ответила Глория.— Чудесно, — сказал Липпинкотт. — Делай все, что скажет доктор.— Можешь не сомневаться, — сказала Глория, — я сделаю все, что он мне скажет.— Хорошо. Увидимся за обедом.— Пока, — пропела Глория и повесила трубку.— Славный парень этот доктор Бирс, — сказал Липпинкотт Елене Гладстоун. — Не отлынивает от работы.— За это мы ему и платим, — ответила Елена, отвернувшись от старика, чтобы скрыть усмешку, и застегивая блузку.Начало аллеи, ведущей к обширному имению Липпинкоттов, караулили охранники. У толстых железных ворот в каменной стене в 12 футов высотой дежурила охрана. Охранники бродили вокруг самого дома, за дверью тоже околачивались двое. Один из них позвонил Элмеру Липпинкотту в кабинет, чтобы сообщить о прибытии Римо и Чиуна. Второй повел их по холлу, увешанному оригиналами кисти Пикассо, Миро и Сера, разбавленными гуашевыми миниатюрами Кремонези.— Какие уродливые картинки! — заметил Чиун.— Бесценные произведения искусства! — возразил охранник.Чиун взглядом уведомил Римо о своем мнении об охраннике как о человеке, лишенном вкуса, а то и разума, от которого следует держаться подальше.— Хорошие картины, — сказал Римо. — Особенно если тебе по душе люди с тремя носами.— У нас в деревне тоже был художник, — сообщил Чиун. — Вот кто умел рисовать! Волна у него получалась, как настоящая волна, дерево — как дерево. Вот что такое искусство! Но он превзошел себя после того, как я убедил его не терять времени на волны и деревца и заняться делом.— Сколько твоих портретов он написал? — спросил Римо.— Девяносто семь, — ответил Чиун. — Но их никто не считал. Хочешь один?— Нет.— Возможно, мистеру Липпинкотту захочется их приобрести. Сколько он заплатил вот за эту мазню? — спросил он у охранника.— Эта картина Пикассо обошлась в четыреста пятьдесят тысяч долларов, — сказал охранник.— Не понимаю вашего юмора.— Такой была цена.— Это правда, Римо?— Скорее всего.— За портрет человека с пирамидой вместо головы?Римо пожал плечами.— Сколько же мне запросить за мои картины у мистера Липпинкотта, а, Римо? — спросил Чиун и шепотом добавил: — По правде говоря, у меня для всех их не хватает места.— Долларов сто за все, — предложил Римо.— С ума сошел! — возмутился Чиун.— В общем-то ты прав, но ведь ты сам знаешь, как богачи швыряются деньгами, — сказал Римо.Элмер Липпинкотт как раз провожал доктора Елену Гладстоун к двери кабинета, когда ему позвонил охранник.— Это двое от правительства по поводу мер безопасности. Я ими займусь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16