Шалако мог вспомнить еще имен пятьдесят.
Старики медленнее меняют приемы, стремясь выигрывать Новые битвы тем же способом, каким выигрывали старые.
Время от времени раздавались одиночные выстрелы… вероятно, защитники видели индейцев там, где их не было.
Он отломил от куста несколько веток и протянул арабу. Тот с сомнением понюхал странное подношение, округлил губы, помедлил, но, уразумев, что человек почему-то хочет, чтобы он это съел, попробовал угощение, ветки ему понравились, и он принял еще.
— Привыкай, мальчик. Пока ты со мной, овес у тебя будет нечасто.
Шалако покинул ночной лагерь и укрыл коня в скалах повыше, где рос антилопий куст и еще одно съедобное растение — «шерстяной жир». Затем уселся у камня, представлявшего наилучшую позицию, и стал обдумывать положение.
Возникшую проблему не решить суетой и пальбой. Если ее вообще можно решить, то исключительно путем тщательного размышления.
Резонно предположить, что у ранчо собралась лишь небольшая часть апачей. По дымовым сигналам он понял, что Чато ждал подкрепления из Сан-Карлоса и что оттуда уже двигаются к нему индейцы.
Более того, из-за трудных условий выживания в пустыне, апачи из Мексики никогда не шли одной группой, а значит, нельзя определить заранее, откуда они появятся.
Подполковник Форсайт выйдет из Форт-Каммингса и попытается окружить индейцев.
Если бы каким-то образом отвлечь нападающих от ранчо, то экспедиция сможет добраться до Форт-Каммингса или по крайней мере занять более выгодную оборонительную позицию в горах. На ранчо индейцы постепенно оттеснят их к постройкам и отрежут от воды.
Представив себя на месте Форсайта, Шалако пытался угадать его действия. Обе долины Анимас и Плайас предоставляли апачам путь для отступления. Значит, отряды непременно пойдут вдоль Хетчетов и Пелончилос.
Как обычно в юго-восточных пустынях, воздух на этих высотах был невероятно чист. Со своего камня Шалако прекрасно различал постройки ранчо и белые крыши фургонов. Он не мог рассмотреть людей, но лагерь видел ясно и четко.
Каково старое правило для определения расстояния? Стволы больших деревьев различимы за милю; за две с лишним мили — скажем, за две с половиной — можно разглядеть окна и дымовые трубы; ветряные мельницы — за шесть миль и за девять миль — церковные купола.
Это средние цифры для обычной атмосферы, в чистом воздухе пустыни их надо увеличить. Здесь влажность меньше и, следовательно, видимость намного лучше.
Сидя на камне под утренним солнцем, Шалако наблюдал за ранчо, прикидывая возможные варианты развития событий. Был шанс, что дымовой сигнал сработает, и он решил попробовать.
Над неподвижной пустыней колыхалось марево зноя. Лежа на животе в углу жилого дома ранчо, Фредерик фон Хальштат, барон и генерал, ощущал во рту горький вкус поражения.
Со лба стекал пот и попадал в глаза. Время от времени он вытирал ладони о штаны и слизывал капли пота с верхней губы. Перед ним было марево зноя, он щурился в призрачную картину пустыни, ощущая под ложечкой холодный страх.
Слева, в сорока ярдах от лагеря, откинув руку, лежал апачский воин. Насколько мог судить Хальштат, это был единственный убитый им индеец, хотя он истратил по меньшей мере тридцать патронов.
Фон Хальштат с досадой выругался по-немецки. Не такого хода боевых действий он ожидал и не к такому привык. Барон оглянулся на остальных.
Анри держал под прицелом южные подступы к конюшне. Баффало Харрис, с окровавленной повязкой на голове, смотрел на запад. Чарлз Даггет неумело сжимал ружье у северной стены, рядом с ним — Рой Хардинг из Огайо и вонючий, остролицый Боски Фултон. Рио Хокетт засел в доме.
Рано утром один из погонщиков мулов залез в фургон и украл бутылку коньяку. Но вместе с бутылкой он украл свою смерть.
Теперь пустая всего на треть бутылка валялась в песке, ослепительно сверкая на утреннем солнце. Достаточно было нескольких глотков, чтобы погонщик потерял осторожность и побежал к конюшне по открытому пространству. Пуля попала ему в ухо и на выходе разворотила половину черепа.
В самом прохладном месте на первом этаже конюшни лежал Ханс Крюгер. Красивый молодой человек, прекрасно танцевавший на балах в Вене, Берлине и Инсбруке, лежал на тюфяке у стены. Он решил достойно умереть, потому что ничего другого ему не оставалось, а у него была на этот счет своя гордость.
Чистосердечный молодой человек всю жизнь старался хранить честь и достоинство. Он был горд, но не заносчив; он сам поставил себе рамки, в которых ему следует держаться, и жил, следуя своим принципам.
Как и фон Хальштата, его удивляло, что вопреки всем правилам их потери больше, чем у атакующих.
Ханс Крюгер лежал на спине и глядел в потолок. Всякий раз, когда наверху двигались, сквозь щели на него сыпалась пыль. Пауки ловили в серые сети случайные лучи солнца… На его лице выступала испарина, он боролся с болью и думал, как мало знает человек о своем будущем.
Как он гордился тем, что стал помощником генерала фон Хальштата! Как радовались его родители, когда он получил приглашение сопровождать генерала в его охотничьей экспедиции в Америку в роли отчасти помощника, отчасти гостя.
Его спутниками оказались те, кого редко мог встретить молодой человек из бедной семьи на своем пути. Казалось, перед ним открываются уникальные перспективы. Разве он думал, что принимает приглашение на смерть?
Теперь ему только и оставалось встретить смерть достойно, как подобает истинному джентльмену.
Выведенный из борьбы пронзившими его тело пулями, он наблюдал за людьми. Лора Дэвис как-то сразу повзрослела. Она уже была не только дружелюбной, симпатичной девушкой, в ней появилось спокойствие и уверенность в себе. Она делала все быстро и ловко. Молодая, красивая, волнующая Лора Дэвис… А он умирает…
Эдна Даггет — он считал ее хрупкой, но очаровательной — сейчас была хрупкой и изможденной, от ее очарования осталось одно воспоминание. Она беззвучно шевелила губами и вздрагивала при каждом выстреле. Несколько дней назад он восхищался ее острыми шутками и хладнокровием, но в критическую минуту она показала себя пустышкой.
А ее муж, о котором она всегда отзывалась презрительно, проявил удивительную силу духа. Он словно был рад схватке. Совершенно незнакомый с военным делом, он выказал недюжинную наблюдательность, быстро набирался опыта и не полагался на случай. От боли и усталости Ханс Крюгер прикрыл глаза и попытался воскресить в памяти цветущие яблони у себя на родине, в Хофгейме, под Франкфуртом. Он почувствовал, как Лора вытирает пот с его лица, открыл глаза и взглянул на нее, гордый своим умением скрывать боль.
В какие волнение пришла его семья, когда он стал помощником барона! Это могущественный и влиятельный потомок старинного рода, говорили родные и уверяли Ханса, что его будущее обеспечено. Как мало они знали!
А как узнать? Как догадаться, какое именно решение, часто совсем не последнее, приводит к успеху, неудаче или внезапной смерти? Как догадаться, с какого момента ты обречен, в какой момент зубцы шестеренок совпадут и каждая будет поворачивать колесо все ближе и ближе к концу? Как догадаться, что, когда ты смеешься за стаканом вина, гордо шагаешь, тихо беседуешь с девушкой на террасе… ты приближаешься к концу? А поверни ты в другую сторону, встреть другую девушку, выпей вина в другом кафе, ты прожил бы еще лет десять… или даже тридцать?
Наверху конюшни место Ирины у окна занял Боски Фултон.
Девушка оглядывала пустыню, как вдруг услышала за спиной движение и почуяла сильный запах заношенной одежды. Она повернулась — на нее нагло уставился Боски Фултон, из воротника рубашки, обведенного черной каймой, торчала грязная шея.
Он схватил ее за руку и притянул к себе, затем отпустил, изумленную и разгневанную.
— Эй, не надо на меня так смотреть! Ты еще рада будешь убеждать отсюда с любым, кто сможет о тебе позаботиться.
— Я сама о себе могу позаботиться.
— Неужели? — Он показал на лестницу. — Иди и готовь жратву. И подумай вот над чем: или ты сменишь гнев на милость или останешься здесь добычей апачей. Я могу тебя спасти, а этот твой Фриц-Барон и себя не сможет защитить.
Ирина спускалась по лестнице, дрожа от гнева. Впервые она испугалась так сильно.
Один за другим появлялись люди, пробиравшиеся в конюшню под прикрытием фургонов и построек.
Разговоров почти не слышалось. Все ели быстро, серьезно и возвращались тем же путем назад. Только Чарлз Даггет был возбужден.
— Кажется, я попал в одного, — сказал он. — Напугал, во всяком случае.
Ирина почти не слышала его. Надо ли рассказать кому-то о Фултоне? Верит ли он сам в свои слова? Или просто запугивает?
Он верил. Внезапно она поняла — он верил. Боски Фултон считал, что им не выстоять.
После того, что сказал Шалако, она понимала серьезность их положения. Но по-настоящему ее испугало другое: настроение Фултона, его петушиная самоуверенность, презрение к участи окружающих. И тут она осознала, что никто ее не защитит. Фон Хальштат — человек несомненной храбрости, как и граф Анри, но она слышала в лагере достаточно разговоров, чтобы понять: что-то готовится. Даже самые сильные мужчины обходили стороной Боски Фултона.
Появился Баффало Харрис. Фон Хальштат и граф Анри еще не ушли на свои посты.
— Над горами Анимас — дым, — сказал Баффало. — Знать бы его значение. Вот Шалако… — Баффало резко оборвал фразу: он сам поразился своей догадке. — Нет, не может быть!
— Что?
— Он должен был уже перевалить на другую сторону пика Стайна, и вот я просто подумал, Шалако знает значение дыма… если он посылает сигнал… нет, чепуха. Но ведь только он владеет языком дымов так же хорошо, как индейцы.
— Вы хотите сказать: он подал сигнал, который уведет индейцев? Но они вернутся.
По лестнице спустился Боски Фултон.
— Как насчет кофе?
Он нагло посмотрел на Ирину, затем с вызовом оглядел фон Хальштата.
— Вы покинули свой пост, — ответил ему холодно барон*. — Вернитесь и дождитесь смены.
— Хочешь, чтобы кто-то сидел наверху — иди сам, — ответил Фултон.
Никогда Ирина не видела такого выражения, какое появилось на лице барона. Вполне возможно, что он впервые столкнулся с неповиновением. Однако в следующее мгновение его лицо исказила гримаса холодной ярости, и он потянулся за винтовкой, стоявшей у двери.
Боски Фултон выхватил револьвер. В наступившей тишине громко щелкнул взведенный курок.
— Если повернешься, убью.
Фон Хальштат замер. До сих пор за ним всегда стояло могущество прусской армии. Сейчас он был один. Ему еще никогда не угрожали, и он задыхался от ярости. В то же время он не мог не понимать, что он на волосок от смерти. Человек за спиной убьет, не раздумывая.
Барон стоял перед выбором. Успеет он поднять ружье, повернуться, взвести курок и выстрелить до того, как в него пустит пулю человек за спиной?
— Опусти револьвер, Фултон, — прозвучал повелительный голос. — Спрячь револьвер и возвращайся на свой пост.
Больше всех удивился фон Хальштат: на локте поднялся Ханс Крюгер — в руках он держал двуствольный дробовик, направленный на Фултона.
Расстояние составляло не более двадцати ярдов, дробовик — короткоствольное быстродействующее ружье. Крюгер побледнел, на лице его выступил пот, но, без сомнения, он не шутил.
— Фултон, здесь достаточно картечи, чтобы разорвать тебя надвое, — сказал Крюгер, а мне терять нечего.
Казалось, глаза Боски потемнели. Или был виноват свет в помещении? Следившая за ним Ирина заметила, как его желтые глаза вспыхнули ненавистью, однако он демонстративно снял палец со спускового крючка, повернулся и зашагал к лестнице. Здесь он остановился и бросил через плечо взгляд, но двустволка неотступно следовала за ним.
Когда Фултон поднялся наверх, Крюгер опустился на тюфяк. Он хрипло дышал, брови блестели от пота.
Фон Хальштат остался стоять у двери, глядя на пустыню. Солнце клонилось к закату. Скоро ночь. Он смотрел, ничего не видя перед собой. Страх сковал его по рукам и ногам. Он, Фредерик фон Хальштат, испугался.
Барон знал, что немытый наемник убил бы его. Здесь ничего не значили его команды, в глазах этих людей у него не было ни авторитета должности, ни авторитета личности.
Он ненавидел их, ненавидел их дикую, безответственную свободу и независимость, сидевшую во всех этих людях. Он привык к покорности, признанию его власти, его положения. Независимость была в Шалако, Харрисе, Фултоне… во всех.
Прямая, фамильярная манера разговора Баффало Харриса всегда его коробила, но потребовался револьвер в руке Боски Фултона, чтобы фон Фальштат понял, как мало он здесь значит… Фредерик фон Хальштат, барон и генерал, может умереть так же, как простой крестьянин.
Медленно обернувшись, он взглянул на своего раненого помощника.
— Спасибо, Ханс, — сказал он.
Барон взял ружье, вышел наружу, занял свой пост и только здесь, снова вглядываясь в пустыню, понял, что впервые назвал Крюгера по имени.
И справедливо, потому что не вмешайся Крюгер, как бы он поступил? Обернулся бы? Или покорно подчинился?
Фредерик фон Хальштат уставился перед собой невидящим взглядом. Впервые в жизни он не знал ответа, впервые не был уверен в себе.
Глава 3
После ухода фон Хальштата несколько минут все молчали, затем Баффало Харрис допил кофе и пошел к двери. На пороге он замешкался, повернулся, будто хотел что-то сказать, но затем нырнул наружу и скрылся из виду.
Красивое лицо графа Анри не дрогнуло. Он взглянул на Ирину.
— Сожалею, что вы здесь, — произнес граф и тоже вышел.
Обдумав все, она приняла решение, понимая, что его следовало принять раньше. Подобрав юбки, она пошла к двери.
— Ирина! — Лора поймала ее за руку. — Не подходи к двери! Что ты задумала?
— Я иду к фургону, — спокойно ответила она, — за продовольствием и патронами.
— Тебя убьют!
— Вряд ли, женщины нужны им живыми.
В глазах Лоры отсутствовало выражение.
— Да, да, разумеется. Но только будь осторожна.
Глупость, конечно, но что еще она могла сказать?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18