— Что он тебе сделал?Куклиновский затрясся и заскрежетал зубами.— Лучше об этом не рассказывать! Отдайте мне его, генерал! Все равно ждет его смерть, а мне бы хотелось прежде потешиться над ним. Тем более что это тот самый Кмициц, перед которым я благоговел и который так мне отплатил. Отдайте мне его, генерал! И для вас это будет лучше! Если я его убью, Зброжек, Калинский, а с ними все польские рыцари не на вас обрушатся, а на меня, ну а уж я как-нибудь с ними справлюсь. Не будет ни зла, ни обиды, ни бунта. Будет мое приватное дельце об шкурке Кмицица, которой я велю обтянуть барабанчик.Миллер задумался; по лицу его пробежала внезапно тень подозрения.— Куклиновский, — сказал он, — уж не хочешь ли ты спасти его?Куклиновский тихо рассмеялся; но так страшен и непритворен был этот смех, что Миллер перестал сомневаться.— Может, это и дельный совет! — сказал он.— За все мои заслуги я прошу только этой награды!— Что ж, бери его!Они пошли в покой, где собрались остальные офицеры.— За заслуги полковника Куклиновского, — обратился к ним Миллер, — я отдаю ему пленника.На минуту воцарилось молчание; затем Зброжек, подбоченясь, спросил с презрением в голосе:— А что пан Куклиновский собирается делать с пленником?Куклиновский, обычно сутуливший спину, выпрямился вдруг, губы его растянулись в зловещей усмешке, ресницы задрожали.— Если кому не понравится, что я сделаю с пленником, он знает, где меня можно найти, — ответил он.И тихо звякнул саблей.— Слово, пан Куклиновский! — сказал Зброжек.— Слово, слово!И Куклиновский подошел к Кмицицу:— Пойдем, золотко, со мной, пойдем, знаменитый солдатик! Ослаб ты, братец, немножко, надо тебя подлечить. Я тебя подлечу!— Ракалия! — ответил Кмициц.— Ладно, ладно, гордая душенька! А покуда пойдем!Офицеры остались в покое, а Куклиновский вышел на улицу и вскочил в седло С ним было трое солдат; одному из них он приказал накинуть Кмицицу на шею аркан, и все они направились в Льготу, где стоял полк Куклиновского.Всю дорогу Кмициц жарко молился. Он видел, что смерть его близка, и предавал душу богу. Он так погрузился в молитву и размышления о своей горькой участи, что не слышал, что говорил ему Куклиновский, не заметил даже, долог ли был путь.Они остановились наконец подле маленькой риги, пустой и полуразрушенной, стоявшей особняком в чистом поле, неподалеку от стоянки полка Куклиновского. Полковник приказал ввести Кмицица в ригу, а сам обратился к одному из солдат.— Езжай в полк за веревками, — распорядился он, — да прихвати лагунку горящей смолы.Солдат поскакал во весь дух и через четверть часа примчался назад еще с одним товарищем. Они привезли все, что требовал полковник.— Раздеть этого молодчика донага, — сказал Куклиновский, — связать веревкой назади руки и ноги и подтянуть к балке!— Ракалия! — повторил Кмициц.— Ладно, ладно, мы еще поговорим, время у нас есть!Тем временем один из солдат влез на балку, а остальные сорвали с Кмицица одежду. Раздев рыцаря, три палача положили его на землю ничком, длинной веревкой связали ему руки и ноги, затем, обернув ею туловище, бросили другой конец солдату, сидевшему на балке.— Теперь поднять его вверх, а ты там наверху закрути да завяжи веревку, — велел Куклиновский.Приказ в минуту был выполнен.— Отпустить! — раздался голос полковника.Веревка скрипнула, и пан Анджей повис плашмя в нескольких локтях от тока.Тогда Куклиновский сунул помазок в лагунку с пылающей смолой, подошел к пленнику и сказал:— Ну как, пан Кмициц? Говорил я, что только два полковника есть в Речи Посполитой, только два: я да ты! А ты не хотел с Куклиновским компанию свести, пинка ему дал? Ну что ж, золотко, ты был прав! Не про твою честь компания Куклиновского, он получше тебя будет! Ох, и славен полковничек Кмициц, да в руках он у Куклиновского, и Куклиновский ему бочка припечет!..— Ракалия! — в третий раз повторил Кмициц.— Вот так… бочка припечет! — закончил Куклиновский. И ткнул Кмицица пылающим помазком в бок, а затем прибавил: — Я не очень, легонько, у нас есть еще время!Внезапно у дверей риги раздался конский топот.— Кого там черт несет? — крикнул полковник.Двери скрипнули, и вошел солдат:— Пан полковник, — обратился он к Куклиновскому, — генерал Миллер тотчас требует тебя.— А, это ты, старина! — сказал Куклиновский. — Что за дело? За каким дьяволом мне к нему ехать?— Генерал просит тотчас явиться к нему.— Кто был от генерала?— Шведский офицер, он уж уехал. Чуть коня не загнал!— Ладно! — сказал Куклиновский.Затем он обратился к Кмицицу:— Жарко тебе было, золотко, поостынь теперь малость, я скоро ворочусь, мы с тобой еще потолкуем!— А что с ним делать? — спросил один из солдат.— Оставьте его так. Я мигом ворочусь. Один из вас со мной поедет.Полковник вышел, а вслед за ним и тот солдат, что сидел на балке. Осталось только трое; но вот в ригу вошли трое новых.— Можете идти спать, — сказал тот, который доложил Куклиновскому о приказе Миллера, — полковник нам велел постеречь пленника.Кмициц вздрогнул, услышав этот голос. Он показался ему знакомым.— Мы лучше останемся, — ответил один из солдат, — хочется поглядеть, ведь такого дива…Он внезапно оборвал речь.Какой-то странный нечеловеческий звук вырвался у него из горла, похожий на крик петуха, когда его режут. Он раскинул руки и упал, как громом сраженный.В то же мгновение крик: «Лупи!» — раздался в риге, и два других вновь пришедших солдата, как рыси, бросились на двоих, оставшихся в риге. Закипел бой, страшный, короткий, освещаемый отблесками пылавшей лагунки. Через минуту оба солдата рухнули на солому, минуту еще слышался их предсмертный хрип, затем раздался тот самый голос, который показался Кмицицу знакомым.— Пан полковник, это я, Кемлич, с сынами! Мы с утра все не могли время улучить! С утра все стерегли! — Тут старик обратился к сыновьям: — А ну, шельмы! Отрезать пана полковника, да мигом мне!Не успел Кмициц понять, что творится, как около него появились две косматые чуприны Косьмы и Дамиана, похожие на две огромные кудели. Узлы мигом были разрезаны, и Кмициц встал на ноги. В первую минуту он покачнулся. Еле выговорил пересохшими губами:— Это вы? Спасибо!— Это мы! — ответил страшный старик. — Матерь божия! Да одевайся же, пан полковник! Живо, шельмы!И он стал подавать Кмицицу одежду.— Кони у дверей, — говорил он. — Отсюда дорога свободна. Стража стоит, и сюда, может, никого не пустили бы, а выпустить — выпустят. Мы знаем пароль. Как ты себя чувствуешь, пан полковник?— Бок он мне припек, но не сильно. Ноги вот у меня подкашиваются.— Хлебни горелки, пан полковник.Кмициц с жадностью схватил манерку, которую подал ему старик, и, выпив половину, сказал:— Озяб я. Теперь мне получше.— В седле, пан полковник, разогреешься. Кони ждут.— Теперь мне получше, — повторил Кмициц. — Только бок немного горит. Ну, да это пустое. Мне уж совсем хорошо!И он сел на крав закрома.Через минуту он и в самом деле совсем оправился и уже в полной памяти смотрел на зловещие лица троих Кемличей, освещенные желтыми язычками пылающей смолы.Старик подошел к нему.— Пан полковник, надо торопиться! Кони ждут!Но в пане Анджее уже проснулся прежний Кмициц.— Ну уж нет! — неожиданно воскликнул он. — Теперь я подожду этого изменника!Кемличи переглянулись в изумлении, но ни один слова не пикнул, так слепо с давних пор привыкли они повиноваться своему предводителю.Жилы вздулись у пана Анджея на лбу, глаза в темноте светились, как угли, такой горели они яростью и жаждой мщения. То, что он делал теперь, было безумием, за которое он мог поплатиться жизнью. Но вся его жизнь была цепью таких безумств. Бок жестоко болел, так что время от времени он невольно хватался за него рукой, но думал он только о Куклиновском и готов был ждать его хоть до утра.— Послушайте, — сказал он, — что, Миллер и впрямь вызывал его?— Нет, — ответил старик. — Я все выдумал, чтобы легче было справиться с солдатами. С пятерыми нам троим было бы труднее, кто-нибудь из них мог бы шум поднять.— Вот и отлично. Он либо один сюда воротится, либо в компании. Коли будет с ним несколько человек, вы сразу на них ударьте! А его оставьте мне. Потом по коням! Есть у кого пистолет?— У меня, — ответил Косьма.— Давай! Заряжен? Порох насыпан?— Да.— Ладно. Коль один воротится, вы, как только он войдет, бросайтесь на него и кляп ему суньте в рот. Можете засунуть хоть его же шапку.— Слушаюсь! — ответил старик. — Пан полковник, позволь нам теперь обыскать этих? Мы, худородные…С этими словами он показал на трупы, лежавшие на соломе.— Нет! Надо быть наготове. Что найдете при Куклиновском, — то ваше!— Коль один он воротится, я ничего не боюсь. Стану за дверями, а придет кто, скажу, полковник не велел пускать.— Ладно. Стереги!Конский топот долетел снаружи. Кмициц, вскочил и встал у стены в тень. Косьма и Дамиан заняли места у самого входа, точно два кота, подстерегающих мышь.— Один! — сказал старик, потирая руки.— Один! — повторили Косьма и Дамиан.Топот раздался совсем близко и вдруг стих, за дверью послышался голос:— Эй, выйди который коня подержать!Старик бросился вон.На минуту воцарилась тишина, после чего до слуха оставшихся в риге долетел следующий разговор:— Это ты, Кемлич? Что за черт, ты что, сбесился или одурел? Ночь. Миллер спит. Стража не хочет пускать, говорят, никакой офицер не выезжал! Что все это значит?— Пан полковник, офицер ждет здесь, в риге. Он приехал сразу же после отъезда твоей милости… говорит, разминулся, вот и ждет.— Что все это значит? А пленник?— Висит.Двери скрипнули, и Куклиновский вошел в ригу; но не успел он сделать и шагу, как две железные руки схватили его за горло и задушили крик ужаса. Косьма и Дамиан с ловкостью настоящих разбойников бросили Куклиновского наземь, прижали ему коленями грудь так, что затрещали ребра, и в мгновение ока сунули кляп.Тогда вперед вышел Кмициц, посветил ему сперва помазком в глаза, а потом сказал:— Ах, это ты, пан Куклиновский! Теперь я с тобой потолкую!Лицо у Куклиновского посинело, жилы вздулись так, что казалось, вот-вот лопнут; вытаращенные, налившиеся кровью глаза застыли от ужаса и изумления.— Раздеть его и на балку! — крикнул Кмициц.Косьма и Дамиан с таким рвением бросились раздевать Куклиновского, точно вместе с одеждой хотели содрать с него кожу.Через четверть часа он висел уже, как гусиный полоток, на балке, связанный по рукам и ногам.Подбоченился тут Кмициц и давай куражиться.— Ну как, пан Куклиновский, — говорил он, — кто лучше: Кмициц или Куклиновский?Он схватил пылающий помазок и подступил ближе.— Ведь в твой стан отсюда стрела долетит, только кликни, и тысяча твоих злодеев прискачет! Чуть подале генерал твой шведский, а ты вот висишь на той самой балке, на которой вздумал меня припекать! Знай же, каков он, Кмициц! Ты хотел с ним равняться, в компанию к нему втереться, состязаться с ним? Ты, подлый грабитель! Ты, пугало для старых баб! Ты, плюгавый выползок! Ты, пан Шельмовский из Шельмова! Ты, враль косоротый! Ты, хам! Ты, невольник! Да я бы мог приказать ножом тебя, как каплуна, прирезать, но уж лучше живьем припеку, как ты меня хотел…С этими словами он прижал помазок к боку несчастного, но держал подольше, пока запах горелого мяса не разнесся по риге.Куклиновский скорчился так, что закачалась веревка. В глазах его, устремленных на Кмицица, читалась адская боль и немая мольба о пощаде, из заткнутого кляпом рта вырывались жалобные стоны; но сердце Кмицица ожесточилось в войнах, и не было в нем жалости, особенно к изменникам.Отняв наконец помазок, он на минуту прижал его к носу Куклиновского, опалил усы, ресницы, брови, затем сказал:— Дарую тебе жизнь, чтобы ты мог еще подумать о Кмицице. Повисишь здесь до утра, а теперь моли бога, чтобы люди нашли тебя, прежде чем ты успеешь замерзнуть!Тут он повернулся к Косьме и Дамиану.— По коням! — крикнул.И вышел из риги.Спустя полчаса перед четырьмя всадниками простерлись тихие холмы, безмолвные, пустые поля. Свежий воздух, не пропахший пороховым дымом, вдыхали они в грудь. Кмициц ехал впереди, Кемличи за ним. Старик и сыновья тихо разговаривали между собою, пан Анджей молчал, вернее, читал про себя утренние молитвы, так как близился уже рассвет.Время от времени хрип, даже легкий стон вырывался у него из груди, так сильно болел обожженный бок. Но в то же время он чувствовал, что свободен, что едет верхом на коне, а мысль о том, что он взорвал самую большую кулеврину и к тому же вырвался из рук Куклиновского и отомстил ему, наполняла его такой радостью, что ничем была боль по сравнению с нею.Между тем тихий разговор превратился у Кемличей в громкую ссору.— Кошелек, это ладно! — брюзжал старик. — Ну, а перстни где? Перстни были у него на пальцах, один с камнем ценою в добрых двадцать дукатов.— Я позабыл снять! — ответил Косьма.— Чтоб вас бог убил! Я, старик, должен обо всем думать, а у вас, шельмы, на грош разума нет! Это вы-то, разбойники, про перстни забыли? Брешете, как собаки!— Так воротись, отец, и погляди! — проворчал Дамиан.— Брешете, шельмы, думаете зубы заговорить! Старика отца обижаете? Нет, каковы сынки! Да лучше бы мне не родить вас! Без благословения умрете!Кмициц придержал коня.— Ко мне! — приказал он.Ссора затихла. Кемличи мигом поравнялись со своим полковником, и все четверо продолжали путь уже в одной шеренге.— Дорогу до силезской границы знаете? — спросил пан Анджей.— Ох, ох! Матерь божия! Как не знать, знаем! — ответил старик.— На шведские отряды не наткнемся по дороге?— Нет, все они под Ченстоховой стоят. Разве только на одиночек можно наткнуться, ну да этих дай бог повстречать!На минуту воцарилось молчание.— Так вы у Куклиновского служили? — снова спросил Кмициц.— Да, но мы думали, что коль будем поблизости, так и святым отцам, и твоей милости сможем послужить. Мы против крепости не боролись, избави бог! И жалованья не брали, разве что при шведах найдем.— Как так при шведах?— Мы ведь и за стенами монастыря хотели служить богородице… вот и ездили по ночам вокруг стана, а случалось, и днем, как бог даст, ну а попадался когда швед один, мы его и… того… Всех скорбящих радость!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14