Даже сверчок предпочёл сегодня отмолчаться. У нас же такой спасительной возможности не было.
Она нашла в себе силы заговорить первой. Только то и спросила:
– Алексей, правда... что одним из тех, кто отдал этот приказ... был ТЫ?
– Правда... – выдавил я. – Только не отдал приказ... а одобрил его. Хотя, может быть, это и близкие понятия, учитывая мой особый статус... Но чего ты хочешь от меня, малыш? Я никогда не обещал тебе, что не буду воевать с твоим народом... Я не виноват, что полюбил дочь врага. Не требуй от меня невозможного. Я не смогу уйти от этого. Лучше вспомни... не было ли твоего одобрения, устного или молчаливого... когда решались наши судьбы на потребу вашей цивилизации?
Я ДОЛЖЕН был произнести эти жестокие слова.
Она резко вздрогнула, будто её хлестнули кнутом по телу.
– Не осуждай меня... И не обвиняй... Я всё понимаю и я... ничего не могу понять! Я не могу принять эту жестокость... хотя и знаю, понимаю, что именно ДЛЯ ЭТОГО Локос затевал весь этот смертоубийственный кошмар... Я просто схожу с ума... Но у меня не укладывается в голове, как ты мог одобрить это зверство, как ты мог... Зная, что твоя любимая – их соплеменница! Я-то... хотя бы не знала, что среди будущих гладиаторов-землян окажется мой единственный, которого мне суждено было отыскать... в ином мире.
Не знаю, сколько времени кануло в прошлое, пока в давящей тишине опять не зазвучал её голос.
– ...Возвращаюсь я более скупым... более честолюбивым... падким до роскоши и уж наверняка более жестоким и бесчеловечным... и всё потому, что я побыл среди людей... – медленно продекламировала она.
Голос Амрины вернул меня к действительности. Слова помимо воли врезались в память, но я покуда не придал им значения, Меня поразила интонация. Если бы голос мог быть чем-то материальным – я бы сказал, что он растрескался на фрагменты. Это надтреснутое «звучание» не было собственно голосом. Это звучали обрывки текста, висевшие и воздухе...
– Что это?
– Не что, а кто... Это Сенека-младший... А если исчерпывающе полно, то древнеримский философ Сенека Луций Анней... из вашей, земной истории.
– А ты что, удосужилась изучать нашу историю?
Не знаю, чего было больше в моём вопросе – досады на собственное невежество или искреннего удивления уровнем её осведомлённости. И тем не менее, мой вопрос прозвучал крайне неприветливо.
Её лицо дрогнуло. Глаза сузились, увлажнились. Она ничком повалилась на постель, уткнулась в подушку. И беззвучно зарыдала. ЖЕНЩИНА... Я гладил содрогающееся тело, бесконечно повторял имя, любимое имя, но так и не смог успокоить свою ненаглядную. Поэтому с облегчением вздохнул, когда по ровному дыханию Амрины определил – обессиленный организм сделал последнюю ставку на сон. Я укрыл её одеялом и лёг рядом. Долго лежал, уставясь в потолок, пока он не стал тёмным, а потом вообще исчез, слившись с моим почерневшим сознанием.

Она не проснулась, а просто открыла глаза. Видимо, давно уже не спала. В комнате царил полумрак, за окном висела тёмно-серая дымка.
Амрина приподнялась, посмотрела на спящего рядом Алексея. Вслушалась в его ровное с лёгким присвистом дыхание. Потом села в постели, поджав под себя ноги. Потянулась к пилочке у изголовья и взяла самодельный подсвечник, вырезанный из кости. Небольшая манипуляция с нагрудным терминалом «Спираль», и из него вырвался короткий тонкий луч-отросток, напоминающий светящийся щуп, коснулся фитиля оплывшей свечи. Крохотный огонёк затрепетал на кончике нити. Быстро вырос в язычок, принялся слой за слоем слизывать окружающую темноту.
Комната наполнилась плавающим робким, но уютным светом. Амрина, держа свечу между собой и Алексеем, замерла. Её взгляд остановился на лице любимого мужчины, по которому пробегали малозаметные тени от трепетавшего свечного пламени. Казалось, лицо подрагивало, откликалось живой реакцией на что-то происходящее сейчас там, внутри – во сне...
Губы Амрины ожили. Разомкнулись, выпуская еле слышимые слова:

время влюблённых и сов...
мир на пару часов...
отдан двоим...
ничей...
пальчики бились твои...
язычками свечей...

Она шептала слова напористо, как заклинание. И язычок 'огня помогал ей, действительно бился, олицетворяя её запретную, преступную любовь к этому человеку. Бесконечно родному и одновременно – бесконечно чужому... К этому непонятному, сильному, храброму, великодушному и одновременно – г жестокому, звероподобному существу. Ей казалось: всё тёмное, низменное и первобытное, что помимо его воли обитало в Алексее, сейчас, пользуясь случаем, как, впрочем, и в любую ночь, – висело в воздухе, окутывало собой. И может быть, не было никакого ночного сумрака – только эти тёмные чувства и эмоции, развеять которые ей оказалось не под силу.
Губы помимо воли продолжали шевелиться:

оставляли проталинки...
в ледниковом периоде жизни...
и на коже...
писали по телу, мой маленький...
о боже...

Её лицо болезненно исказилось. Появились кристаллики, отблёскивающие разноцветным, шевелящиеся... Поползли вниз от уголков глаз.
– Как же ты мог так... Как же ты...
Она прикусила нижнюю губу. Прикрыла глаза ладошкой. И долго мяла податливое лицо. Расплавленный воск наклонённой свечи торопливо капал на постель...
Ей показалось – минула вечность. Пока высохли слёзы. Пока пальцы освободили притихшие глаза. В комнате заметно посветлело. Женщина решительно задула свечу, поставила подсвечник на полочку. Осторожно встала с топчана, выглянула в окно и, вернувшись, опять присела на краешек у изголовья. Теперь она пристально изучала взглядом лицо своего мужчины. Впитывала, навсегда запоминая черты. При этом её собственное лицо подрагивало и напрягалось, словно она мучительно что-то вспоминала или же о чём-то размышляла. Даже более того – старалась запомнить или же записать на неведомом носителе информации все свои мысли О НЁМ. Или ДЛЯ него?..
Наконец её лицо расслабилось и начало неотвратимо превращаться в бесстрастную маску. Лицо отмирало по кусочкам. Каменело. Блёклые глаза. Застывшие тёмной полоской губы. Рельефные скулы. Рытвины под глазами. Холмик подбородка... Каждая черта сообщала, кричала о том, что она приняла окончательное решение, забравшее остаток жизненных сил.
Рассвет уже заглядывал в окно, разбавлял полутьму светло-серым свечением. Приметив это, женщина заспешила. Скинула с себя грязно-зелёный «ломанный» комбинезон. На краткое время блеснула обнажённым телом, цвету кожи которого мог позавидовать самый чистокровный «белый» землянин. И тут же принялась торопливо натягивать на себя чёрную униформу. Одну из тех, что сняли с пленных локосиан перед кровавой бойней. Большую часть обмундирования свалили в кучу на складе, несколько же комплектов Алексей взял себе Для неведомых целей.
Подогнав по телу комбинезон, Амрина водрузила на голову чёрный шлем, закрепила его забрало в открытом положении. Далее – в другом углу выбрала заплечный блок и закрепила этот «ранец» на спине. Взяла в руки излучатель. Всё!
Она неслышно проследовала к двери, У выхода замерла, бросила долгий прощальный взгляд на своего спящего любимого. На своего Избранника, единственного, ненаглядного и такого...
ЧУЖЕРОДНОГО.
Вздрогнула, будто очнувшись от краткого сна. И прошептала тихонько, на самой грани слышимости:
– Ты ещё узнаешь, мой Воин, что... я многому у тебя научилась... Вот только – обрадуешься ли... Если огорчишься – прости. Но я должна была это сделать... научиться. Я выполнила задание. Урок окончен.
Затем выскользнула прочь. В предрассветное царство серого света.

Снилось мне что-то хорошее, расплывчатое и необъяснимое. Я так и проснулся – с улыбкой. В дремотном блаженстве шарил взглядом по кровати в поисках Амрины и... не обнаружил её рядом. Улыбка мгновенно застыла. В комнате моей принцессы также не было. Я остался один.
Внутри меня явственно зашевелилось что-то нехорошее, прогорклое. Словно кишки превратились в змей и принялись искать выход из неволи.
Я вскочил с топчана. Обнаружил на полу валяющийся грязно-зелёный комбинезон. ЕЁ комбинезон! Тот, что я лично выбирал недавно для Амрины. Мой взгляд остановился на распахнутой двери комнаты. Я уже было направился к выходу, но вдруг...
Испуганно вздрогнул.
В моей голове, в пустоте комнаты, в небе над лагерем, в бездне космоса – везде и сразу! – зазвучал ГОЛОС. Её голос!
«...Ты смертельно устал... Ты спишь... Я смотрю на твоё лицо, мой любимый... Смотрю... Как вчера, и как несколько дней назад... Я часто делала это, дождавшись, пока ты крепко уснёшь. Фиксируя и бережно охраняя это состояние покоя...
Баю-баюшки-баю... по-моему, именно так поют на твоей родине... Спи, мой Воин... Спи, любимый... Я знаю – ты меньше всего виновен в случившемся. Ты такой, какой есть, и в этом твоя главная правда и сила... Как я могу укорять тебя в бессмысленной жестокости?.. Тем более, что ты-то вкладываешь в неё совершенно иной смысл... свой. Земной. Неподвластный до конца моему разуму, но... СМЫСЛ... Может так статься, что действия нашей цивилизации по отношению к вам – намного большая жестокость, чем все ваши массовые убийства ВО ИМЯ... Ведь как ни крути – любая война была, есть и будет всего лишь длинной вереницей жестоких преступлений... И как бы успешно вожди и лидеры воюющих сторон не вбивали в головы своих соплеменников дурман прощения во имя... убийство во славу Отечества всё-таки не геройство, а УБИЙСТВО...
Получается, я освободила тебя от неведения, взвалив тяжкий груз и ответственность на твои плечи. И я же не даю тебе права на жестокость?! КТО Я и ЧТО Я, в таком случае?!
Может быть, чтобы слиться с тобой воедино, я должна также стать естественно жестокой? Но как?! А главное – какой ценою? Наверное, мне хочется невыполнимого... Хочу-хочу-хочу! Невозможного. Быть с тобой и остаться собой... Ныне. Присно. Во веки веков...
Вернее, хотела... У меня уже нет сил, и почти не осталось живого места в душе... Я не могу так долго находиться в эпицентре ненависти и жестокости... Но ещё более невыносимо видеть и чувствовать эту концентрированную злобу и жестокость... в тебе.
Уже рассвет... Вот-вот покажется солнце и оживит эту молочную дымку. Извини... Или даже прости, если можешь, но... этот рассвет ты будешь встречать без меня.
Не пугайся, мой милый... и не удивляйся... Это не галлюцинации. Это действительно мой голос... но звучит он не для всех – ТОЛЬКО ДЛЯ ТЕБЯ.
Это моё прощальное письмо, моё печальное мнемо... Я настроила его только на тебя... На одноразовое прослушивание. Через минуту после того, как ты откроешь глаза... Запомни мой голос... Запомни эту неземную – воистину космическую грусть... Хотя, если честно, я даже не знаю... хотелось бы мне или нет, чтобы эта грусть навсегда поселилась в твоём сердце... И чтобы её звали – Амрина.
Я уже давно не взбалмошная девчонка. Я бесконечно благодарна тебе за всё, что ты для меня сделал... а в особенности – за то, что не сделал... Я буду верить и молить судьбу и космос, чтобы мы опять протянули друг другу руки... и чтобы наши ладони встретились.
Я ухожу... Душа моя изранена... Но в сердце нет зла... И напоследок я опять... повторяю тебе цитату из вашей истории. Я примерила эти слова на себя и прочувствовала как отображение собственной судьбы.
Возвращаюсь я более скупой... более честолюбивой... падкой до роскоши и уж наверняка более жестокой и бесчеловечной... и всё потому, что я ПОБЫЛА среди людей...
Я наконец-то произнесла ЭТИ СЛОВА...
Я побыла... Я возвращаюсь...
Будь счастлив, мой Любимый!
Будешь ты счастлив в своей Мести – и тогда я тебе попросту помешаю, как роза под кольчугой! Будешь же счастлив в Любви своей – и тогда мы обязательно встретимся ещё...»
«НЕ-Е-ЕТ!!! – кажется, всей поверхностью кожи излучал я протест души, продолжая молчать, губы спёкшиеся не в силах разомкнуть. – Где?! Любимая!! Где ты?!!»
Наверное, именно так становятся каменными изваяниями.
Наконец-то до меня дошло!. Пронзило... Я стоял, боясь пошевелиться. Меня раздирали противоречивые чувства. Хотелось стремглав бежать и разыскивать свою принцессу – и одновременно хотелось не двигаться, чтобы дослушать эти угасающие, бьющиеся в голове отзвуки ЕЁ голоса.
«ПОЗДНО».
Уже входило... Раздирало кожу и кости черепа, вламываясь, врываясь внутрь, страшное, безысходное, нестерпимое – осознание безвозвратной потери. «ВСЁ! Она ушла... И так ли уж важно – почему именно? Главное, что мы не смогли быть вместе! ЧТО?! Что я должен сделать, чтобы вернуть её? Если для этого надо взорвать чёртов Локос – я готов хоть сейчас. Готов сделать первый шаг к терминалу... Амри-и-и...»
От упоминания имени во мне всколыхнулось ощущение мимолётной прохлады. Как тогда, когда её ладонь скользнула по моей щеке. Ещё несколько часов назад...
Я сел на топчане. И, как ни странно, никуда не порывался бежать или попросту суетиться. Меня вдруг заполнила уверенность – бесполезно, она уже далеко... очень далеко.
Во мне умерла добрая половина меня. Та половина, что щедро и насовсем была отдана мною ЕЙ. Ей, чужой, но... той, что оказалась роднее всех родных.
И стало нечем дышать. И стало не о чем думать.
Потому что не для кого жить.
...В этом тотальном ступоре меня и застал Упырь, обеспокоенный нашим долгим отсутствием. Пара моих бесцветных слов и более чем красноречивый вид – он действительно был мудрым человеком, Данила Петрович, он всё понял сразу. И исчез. Бросив по ходу, чтобы я оставался на месте.
Обратно командир явился через полчаса, наверное. Жестом дал понять: никаких вопросов. Его суровый вид не предвещал ничего хорошего. Усевшись на табуретке у выхода из комнаты, Упырь, наткнувшись на мой тоскующий вопросительный взгляд, поморщился и начал говорить. Из рассказа Данилы выходило, что никаких следов или же появлений Амрины где-либо не отмечено. Никто её не видел со вчерашнего дня. Что касается происшествий – без этого не обошлось.
Как раз перед рассветом (тут он красноречиво посмотрел на меня, покачав головой) постовые, размещённые на одном из второстепенных выходов, стали свидетелями визита «демона»-одиночки...
Этот невесть откуда взявшийся враг выскочил прямёхонько на юго-восточный блокпост, который охранялся взводом «рокоссовцев».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10