Подошел Ленни:
– Отличная победа, а?
– Точно. Мы чемпионы.
Он жестом предложил мне отойти в сторону. Я повиновался. Отойдя от родителей на достаточное расстояние, Ленни сказал:
– Состояние Моники уже почти оценено, мелочи остались.
– Хорошо, – равнодушно откликнулся я. Меня и впрямь это не волновало.
Ни я, ни Моника завещаний не составляли. Из года в год Ленни твердил мне, что сделать это необходимо, мол, надо в письменной форме определить, кто получит твои деньги, кто должен ухаживать за родителями, и так далее, и тому подобное. Но я пропускал его совет мимо ушей. Мы собирались жить вечно. А завещания там всякие, они... они для покойников.
Ленни мгновенно поменял тему:
– Может, в футбол сгоняем?
Для тех, кто не знает элементарных вещей, объясняю: футбол – это настольный футбол.
– Я и без того чемпион мира, – напомнил я Ленни.
– Вчера был чемпионом.
– Неужели нельзя хоть немного просто погреться в лучах славы? Я еще не готов отказаться от этого занятия.
– Ясно.
Ленни направился к семье. К нему подбежала дочь Марианна. Она размахивала руками как сумасшедшая. Ленни покорно склонил голову, вытащил из кармана бумажник и протянул ей купюру. Марианна чмокнула его в щеку и умчалась. Покачивая головой, Ленни смотрел ей вслед и улыбался. Я отвернулся.
Самое худшее – или, вернее сказать, самое лучшее? – заключалось в том, что я до сих пор сохранял надежду.
Вот что мы обнаружили в тот вечер в дедушкиной хибаре: труп сестры, волосы Тары в целлофановом пакете (анализ на ДНК подтвердил принадлежность) и розовый с черными пингвинами комбинезончик Тариного размера.
А вот чего мы не обнаружили ни тогда, ни впоследствии: деньги, то есть выкуп, документы сообщников Стейси и самой Тары.
Вот именно. Дочери моей мы так и не нашли.
Лес обширный и густой, а могила маленькая. Скрыть ее нетрудно, например забросать булыжниками. А может, могилу разрыл какой-нибудь зверь и утащил содержимое в кусты. И может, останки валяются теперь в нескольких милях от дедовой хибары. Или в нескольких десятках миль.
Не исключено также (хотя этой мыслью я не делюсь ни с кем), что нет никакой могилы.
В общем, надежда живет. Подобно беде, она пока таится, но время от времени дает о себе знать, лукаво посмеивается и никогда не оставляет. Не скажешь даже, какая из этих любовниц более жестокосердна.
Полиция и ФБР предполагают, что моя сестра связалась с очень нехорошими людьми. Никто до конца не уверен, что первоначально они замышляли убийство или похищение, но большинство сходится на том, что кто-то ударился в панику. Может, они исходили из того, что меня с Моникой не будет дома и придется иметь дело с одной только няней. А увидев нас, кто-то – быть может, наркоман или просто психопат – выстрелил. А вслед за ним и другой (оттого баллистическая экспертиза и показала, что в нас с Моникой палили из разного оружия). А потом они похитили ребенка. И в конце концов избавились от Стейси, вкатив ей слишком большую дозу героина.
Я повторяю «они», потому что власти убеждены: у Стейси было как минимум два сообщника. Один – хладнокровный профессионал, умеющий добывать наркотики, подделывать автомобильные номера и бесследно исчезать. Другой – если угодно, паникер, тот самый, что стрелял в нас и, возможно, стал причиной гибели Тары.
Есть, конечно, и такие, кто эту схему не принимает. Они полагают, что сообщник был только один – хладнокровный профессионал, а в панику ударилась Стейси. Согласно этой версии именно она выпустила первую пулю, и скорее всего в меня, поскольку я никаких выстрелов не помню, а уж потом профессионал, заметая следы, убил Монику. Эта версия подкрепляется свидетельством торговца наркотиками, который в обмен на согласие властей снять с него другое обвинение заявил, что за неделю до убийства и похищения продал Стейси «смит-и-вессон» тридцать восьмого калибра. В пользу этой версии говорит и тот факт, что именно Стейси принадлежат волоски и отпечатки пальцев, обнаруженные на месте преступления. Хладнокровный профессионал наверняка надел бы перчатки, а вот любитель, да еще накачанный наркотиками, мог и не подумать о такой мере предосторожности.
Но и эта версия устроила не всех. Тогда офицеры полицейского управления и ФБР составили сценарий, привлекательный своей ясностью.
Согласно ему замысел преступления принадлежал мне.
Аргументы следующие. Муж – во все века подозреваемый номер один; мой «смит-и-вессон» по-прежнему не обнаружен («Куда он делся?» – этот вопрос мне задавали вновь и вновь. Если бы знать!); я никогда не хотел ребенка (меня заставило жениться рождение Тары). Кроме того, полиция считала, что располагает доказательствами моего намерения развестись с Моникой (действительно, я об этом подумывал). Таким образом, получается, что комбинация от начала до конца была разработана лично мной. Я уговорил сестру принять участие в похищении и заручился ее согласием отсидеть в случае чего за меня. Я заранее припрятал деньги на выкуп. Я убил и закопал собственную дочь.
Дикость, конечно, но у меня даже негодовать нет сил. Я полностью выдохся. Не отдаю себе отчета, где я.
Слабость этой версии заключается в том, что она не объясняет, отчего меня бросили, сочтя мертвым. Кто убил Стейси – я? Кто стрелял в меня – она?
Существует и четвертая версия событий. Кое-кто считает, что, да, за всем этим делом стоял я, но, помимо Стейси, у меня был сообщник. Он убил Стейси, возможно, против моей воли – чтобы скрыть мое участие и оправдать выстрел, направленный в меня.
Так мы и ходим кругами.
Вообще-то, если вдуматься, ничего у них, да и у меня, нет. Ни денег (выкупа). Ни подозреваемых. Ни мотивов. Ни – трупика.
А ведь после похищения прошло полтора года. Формально дело не закрыто, но Риган с Тикнером заняты другими расследованиями. Я от них уже полгода не имел весточек. Первые несколько недель пресса буквально не давала мне прохода, но потом, не находя, чем поживиться, тоже обратилась к более горячим темам.
Арахис кончился. Все тронулись в сторону стоянки, забитой небольшими фургонами. По окончании игры согласно традиции, принятой в нашем городке, тренеры ведут начинающих спортсменов в кафе-мороженое, что мы с Ленни и сделали. В кафе не протолкнуться. Стаканчик мороженого – лучшее средство, чтобы справиться с осенним холодом.
Зажав в ладони вафельный рожок, я обозревал зал. Отцы и дети. Я чувствовал, что уже не выдерживаю. Взглянул на часы. Так или иначе – пора. Я поймал взгляд Ленни и знаком дал понять, что ухожу. «Завещание», – прочитал я по его губам. На тот случай, если я все-таки не понял, он сделал движение рукой, словно расписывается. Я кивнул – все, мол, ясно, – вышел на улицу, залез в машину и включил радио.
Некоторое время я просто сидел и смотрел на проходящие мимо семьи, больше всего – на отцов, в надежде уловить в их поведении хоть тень раздражения своими домашними обязанностями, хоть что-то, способное утишить мою боль. Тщетно.
Не знаю, как долго это продолжалось. Наверное, минут десять, не дольше. По радио зазвучал старый шлягер Джеймса Тейлора. Музыка заставила меня встряхнуться. Я улыбнулся, включил двигатель и поехал в больницу.

* * *

Час спустя я уже мыл руки, готовясь оперировать восьмилетнего мальчика, у которого – на языке, доступном и несведущему, и профессионалу – было разбито лицо. Ассистировать мне должна была Зия Леру.
Не берусь с точностью сказать, отчего я некогда выбрал пластическую хирургию. Во всяком случае, меня не влекли ни легкие деньги, ни идеалы служения ближнему. Хирургом-то я хотел стать с самого начала, но подумывал о сердечно-сосудистой хирургии. Однако жизнь порой выкидывает странные шутки. Кардиохирург, что вел нашу группу на втором курсе академии, был, иначе не скажешь, полный мудак, притом самодовольный. С другой стороны, Лайм Риз, хирург-косметолог, оказался великолепен. Он отличался той завидной широтой характера и тем сочетанием приятной внешности, спокойной уверенности в себе и внутренней теплоты, которое всегда привлекает людей. Хотелось сделать ему приятное. Хотелось походить на него.
Доктор Риз стал моим руководителем. Он научил меня тому, что восстановительная хирургия – процесс творческий: ты отыскиваешь все новые возможности реконструкции. Лицевые кости, череп – наиболее сложные элементы человеческого тела. Мы, те, кто их чинит, – художники. Мы – музыканты, исполнители джаза. Поговорите с ортопедами или хирургами, имеющими дело с грудной клеткой, – они вам все разложат по полочкам. Или близко к тому. А наша работа – восстановление – другая. Мы импровизируем. Этому меня научил доктор Риз. Толкуя о микрохирургии и пересадке тканей, об искусственном кожном покрове, он словно взывал к моему внутреннему "я". Припоминаю, как однажды приехал к нему в Скарсдейл. Жена у него была длинноногая красавица. Дочь – выпускница средней школы. Сын – капитан школьной баскетбольной команды и на редкость славный малый. В сорок девять лет доктор Риз погиб в автомобильной катастрофе на шоссе номер 684, направляясь в Коннектикут.
Незадолго до окончания академии я получил годовую стипендию, позволявшую заняться оральной хирургией за границей. Опять-таки я принял участие в конкурсе отнюдь не потому, что собирался облагодетельствовать человечество, просто затея показалась мне привлекательной. Я рассчитывал, что путешествие станет моим персональным открытием Европы. Но я ошибся. Все с самого начала пошло наперекосяк. В Сьерра-Леоне нас застала гражданская война. Я обрабатывал раны такие чудовищные, такие невообразимые, что трудно поверить. Казалось рука, нанесшая их, гениальна в своей изобретательной жестокости. Но даже тогда, в том аду, я чувствовал какой-то странный подъем. Почему – не буду даже пытаться определить. Могу лишь еще раз сказать – это сродни исполнению джаза. Быть может, отчасти я и получал удовлетворение оттого, что оказываю помощь действительно страждущим. Но скорее всего я воспринимал работу как экстремальный вид спорта: получал полноту ощущений, рискуя жизнью.
По возвращении в Америку мы с Зией основали «Единый мир», это было как раз то, что нужно. Я люблю свое дело. Быть может, оно и сродни экстремальным видам спорта, однако есть в нем и нечто очень человеческое. И это мне нравится. Я люблю своих пациентов, но держу между ними и собою дистанцию: холодность необходима – она тоже часть моей профессии. Я менее всего равнодушен к подопечным, но ведь они уходят – и острое чувство любви смешивается с безымянным чувством выполненного долга.
Сегодняшний пациент – довольно сложный случай.
Мой святой, мой заступник – а заступники в восстановительной хирургии есть у многих – французский исследователь Рене Лефор. Он швырял с крыши таверны трупы таким образом, чтобы они падали затылками – это помогало ему увидеть естественный узор лицевых мышц. Уверен, подобные эксперименты производили сильное впечатление на дам. Проделывал он и другой опыт – сбрасывал все большие тяжести на череп мертвеца, чтобы определить меру сопротивляемости челюстной кости. Сегодня его именем названы некоторые характерные травмы, вернее – три стадии одной травмы.
Мы с Зией еще раз посмотрели снимки. Не вдаваясь в детали, скажу: линия перелома у нашего восьмилетнего пациента соответствовала типу «Лефор-3». При желании я мог просто снять с мальчика лицо, как маску.
– Автомобильная авария? – спросил я.
Зия кивнула.
– Отец был пьян.
– О Господи. Ну, с ним-то, естественно, все в порядке?
– Помнит даже, что пристегнулся.
– А сына, конечно, не пристегнул?
– Слишком много возни. Оно и понятно: если часто подносить бутылку ко рту...
Наши с Зией жизненные пути начались в разных местах. Как поется в шлягере семидесятых «Братец Луи», Зия чернее черного, а я белее белого (кожа у меня, по определению Зии, цвета рыбьего брюшка). Я появился на свет в родильном доме «Бейт-Израэл», в Ньюарке, и вырос в пригородном районе Каслтона, штат Нью-Джерси. Зия родилась в грязной деревушке неподалеку от Порт-о-Пренса, столицы Гаити. Во время правления Папы Дока ее родители стали политическими заключенными. Подробностей не знает никто. Отца казнили. Мать выпустили, но с переломанными костями. Она схватила дочь в охапку и бежала из страны на том, что условно можно назвать плотом. Трое пассажиров по дороге погибли. Зия с матерью уцелели. В конце концов они добрались до Бронкса, где нашли приют в подвальном этаже салона красоты. Здесь они изо дня в день только и делали, что подметали волосы, а те были повсюду. Волосы прилипали к одежде, коже, забивали горло, оседали в легких. Зия вечно жила с ощущением того, что во рту у нее что-то постороннее и избавиться от этого никак нельзя. И поныне, когда Зия нервничает, ее пальцы невольно тянутся к языку, словно она хочет избавиться от волоска, стереть память о прошлом.
Закончив операцию, мы устало присели на скамейку. Зия распустила тесемки на марлевой повязке, и та упала ей на грудь.
– Вроде все порядке, – сказала Зия.
– Аминь, – согласился я. – Как твое вчерашнее свидание?
– До сих пор мерзкий привкус во рту. Не в буквальном смысле.
– Сочувствую.
– Мужчины такие подонки.
– Мне ли не знать.
– Я в отчаянии. Подумываю о том, чтобы снова начать спать с тобой.
– Фи, женщина, соблюдай правила.
Улыбка у Зии была ослепительная. И фигура великолепная. Ростом почти в шесть футов, скулы настолько высокие и острые, что, казалось, еще немного, и кожу пропорют.
– Когда же ты будешь снова встречаться с женщинами?
– Я встречаюсь.
– Да нет, я имею в виду встречи в постели.
– Не все же женщины такие доступные, как ты.
– Очень жаль. – Зия шутливо ущипнула меня.
Однажды мы переспали, оба понимая, что второго раза не будет. Собственно, так мы и познакомились. Это было, когда я учился на первом курсе медицинской академии. Ну да, случайное свидание. Таких свиданий у меня было предостаточно, и только два не прошли бесследно. Одно привело к катастрофе. Другое – с Зией – положило начало отношениям, которыми я всегда буду дорожить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42