Странно, но это безыскусное создание ухитрилось зацепить его за живое. Возможно, потому, что все сказанное ею предельно честно и просматривается насквозь. И тогда в порядке самозащиты от ее откровенности он принял игривый тон.
– А как насчет преступлений в здешних краях? Есть ли тут у вас премиленькие убийства, которые я мог бы с блеском раскрыть? Или хотя бы случай шантажа? Был бы премного обязан.
София Каммисон слегка замешкалась, но затем сказала:
– О нет, боюсь, что нет. У нас тут очень законопослушная община. Кстати, после собрания к нам зайдет мистер Баннет и кто-нибудь еще. Ему не терпится встретиться с вами. Надеюсь, вы не возражаете?
На самом деле Найджел возражал, и даже очень. Это одно из тех неудобств, с которыми авторы, однако, вынуждены мириться: после лекции, когда ты уже изнемогаешь от усталости, подходят люди и начинают тебя бомбардировать вопросами, мнениями, спорными идеями. Естественно, Найджел вежливо ответил, что это ему доставит удовольствие. А что еще ответишь?
Часом позже, переодеваясь к обеду, он мысленно вернулся к состоявшемуся разговору. Было в нем что-то такое, что его тревожило. Только что? Миссис Каммисон заявила, что детективы делают зловещие выводы из самых невинных оговорок. Но это верно, как верно и то, что детективу многое может сказать пауза или замешательство при ответе на вопрос. Вот! Наконец-то до него дошло! После его «игривого» вопроса насчет «преступлений в здешних краях» возникла слабая, ничем не оправданная пауза. А когда София ответила: «О нет, боюсь, что нет», ее голос прозвучал уж слишком нормально, так, будто она подражала своему нормальному тону. И тут же резко сменила тему разговора. Конечно, вполне возможно, что это ее естественная манера. Но Найджел свято верил: если кто-то намеренно меняет тему беседы, то зачастую между тем, о чем только что шла речь, и этим новым существует подсознательная связь. Но какую можно увидеть связь между преступлением и теми людьми, которые подойдут после собрания, если, разумеется, не считать криминалом досаждение измученному автору дурацкими вопросами? Один какой-то человек был упомянут по имени. Кто же именно? Ах, мистер Баннет. Возможно, родственник композитора Баннета, автора псалмов, которые так любят распевать хором в деревушках.
Потом случилось так, что имя таинственного мистера Баннета вновь всплыло за обедом, хотя и в контексте, весьма далеком от церковной музыки. Найджел твердо верил в правильность первых впечатлений. Он считал, что узнать о человеке в первые десять минут можно гораздо больше, чем в последующие десять дней, потому что тогда мысль еще не предвзята, а интуиция подобна гладкой восковой пластинке, способной воспроизвести четкий отпечаток. Поэтому, потягивая шерри и болтая о пустяках с миссис Каммисон, он зорко следил за ней и ее мужем. В смуглом, немногословном докторе Каммисоне было трудно узнать сорванца, с которым он учился десять лет назад. Непроницаемое лицо, тихий голос, две вертикальные складки над переносицей, указывающие на тревогу или озабоченность. Во всех движениях вкрадчивость, как у кошки, и нежные, очень чувственные руки – руки хирурга. Казалось, ножом, вилкой и бокалом они орудовали сами по себе и могли бы продолжить эту работу даже в случае сна или смерти их владельца. За время обеда Найджел лишь один раз увидел улыбку Герберта Каммисона – она предназначалась жене, когда в разговоре наступило краткое затишье. В ней сочетались теплота и сочувствие.
Взаимоотношения этих двоих людей, очевидно, были наилучшими. Никаких раздражительных замечаний одного в адрес другого с намеками на собственное превосходство, что так характерно для плохо подобранных семейных пар, когда они оказываются среди посторонних людей. Ни какого соперничества в попытках привлечь к себе внимание гостя. Найджел праздно размышлял, чего это ради София Каммисон с ее темными волосами и яркой кожей одета в такие безжизненные пастельные тона, вместо того чтобы носить что-нибудь бросающееся в глаза, когда и всплыло опять имя Банкета. Каммисон спросил, что Найджел предпочитает: виски или пиво. Он выбрал пиво. А пока крутил в пальцах бутылку, увидел на ней этикетку: «Пивоваренный завод Баннета. Майден-Эстбери. Дорсет».
– Это как-то связано с человеком, с которым я встречаюсь вечером? – спросил Найджел и внезапно ощутил за столом какую-то напряженность.
– Да, он владеет местной пивоварней, – настороженно, тщательно подбирая слова, ответила миссис Каммисон, а затем быстро, без запинки продолжила, обращаясь к мужу: – Мистер Баннет пожелал встретиться с мистером Стрэнджвейсом, поэтому я пригласила его и еще несколько человек заглянуть к нам после собрания.
– О, – произнес Герберт Каммисон, – я понимаю.
На первый взгляд этот разговор мог показаться вполне обычным, но Найджел почувствовал в тоне миссис Каммисон как бы указание: «Не выказывай удивления, Герберт. Предоставь мне управиться с этим». А ответ ее мужа прозвучал как неохотное согласие.
– Ну, – провозгласил Каммисон своим обычным мрачным тоном, – за удачу! – Он поднял бокал и погрозил пальцем Найджелу – жест, внезапно перекинувший мостик между Оксфордом и Майден-Эстбери, – и добавил: – Я вот беспокоюсь, не пьем ли мы сейчас беднягу Траффлиса.
– Пьем… Траффлиса? – в изумлении переспросил Найджел.
– Герберт! – возмутилась миссис Каммисон. – Не будь столь вульгарным! В любом случае, то пиво еще не дозрело.
– Я бы не возражал. Это лишь добавило бы крепости.
– Да о чем таком вы толкуете? Какой-то старый дорсетский рецепт пива?
– Не совсем так, – пояснил Каммисон. – Две недели назад в один из чанов упал Траффлис – собака Юстаса Баннета. Счастливое избавление для отвратительной маленькой зверюшки – я бы так назвал это происшествие. Но Баннет делает из этого черт-те что.
– «Счастливое избавление»?
– Да, – отчеканил Каммисон. – Я подозреваю у Юстаса Баннета наличие садистских наклонностей. Среди прочих «достоинств».
– Герберт! – воскликнула жена. Причем в ее восклицании слышалось нечто большее, чем упрек шокированной женщины.
Герберт мрачно отозвался:
– Ну, возможно, «подозреваю» не совсем верное слово. Мы все знаем…
– Вы не возражаете против вопросов в ваш адрес? – поспешно перебила мужа София, обратившись к Найджелу.
Тот поморщился.
– Боюсь, это часть нашей сделки, – ответил Найджел.
После обеда они направились в городской зал – пыльное, старомодное, унылое место, пахнущее лаком и стылым чаем, или, как вообразил Найджел, центр всех наиболее склочных и бестолковых действ Майден-Эстбери, от дешевых распродаж до дознаний. Так сказать, интеллигенция городка там уже собралась. Найджел бы представлен туго затянутой женщине агрессивного вида, которая в своем облачении вполне могла бы олицетворять богиню Общественного Благоденствия («Это мисс Меллорс, наш президент»), после чего последовал у нее в кильватере к помосту.
Богиня Общественного Благоденствия тяжело на него дыхнула, извлекла флакон одеколона, щедро полила себя и пробасила:
– Рада, что вы пришли. Удачного вам начала! Волнуетесь?
– Скорее, парализован, – откликнулся Найджел. – Однако надеюсь обрести в себе силы, после того как нагрузился великолепным пойлом вашего мистера Баннета. Хорошая, бодрящая влага, не так ли?
– В самом деле? «Хорошая» – слово, которое мне не подобает использовать применительно к пиву. Я вице-президент Общества Голубой ленты. Наша цель – запретить все спиртные напитки, наступить, так сказать, ногой на шею алкоголя.
– Ох, – только и нашелся что сказать Найджел, осознавая – все, на что наступит нога мисс Меллорс, имеет весьма малый шанс выжить. Он повозился со своими бумажками и начал рассматривать аудиторию.
Превалирующая часть лиц выглядела так, что Найджел не на шутку забеспокоился: а будет ли удобоварима для них лекция о поэтах послевоенного периода? Хотя теперь уже было поздно что-либо менять. Первый ряд занимали – рассматривая слева направо – две леди с огромными слуховыми трубками, похожими на рога изобилия; мальчишка, сосущий леденец и выглядевший мятежником (а как же иначе, рассудил Найджел, если его сюда насильно затащили?); сельского вида женщина – предположительно его мамаша, которая явно чувствовала бы себя более комфортно, если бы здесь обсуждались цены на крупный рогатый скот, а не трескучие рифмы; старый джентльмен, заранее уже поднесший согнутую ладонь к уху, и две монашки. Далее три стула оставались пустыми, а на последнем восседал, излучая сияние, помощник священника.
– Разве… э… все эти люди – члены литературного общества? – робко спросил он у мисс Меллорс.
– О нет. Мы объявили, что лекция проводится для широкой публики. По окончании всем обещаны кофе и сандвичи.
«Ясно, – подумал Найджел, – вот почему и кворум. Однако она могла бы изложить мне все это в более тактичной манере. «Хлеба и зрелищ» – как говорили в древнем Риме. Причем я здесь, разумеется, в качестве «зрелища».
– Конечно, сюда допущены только респектабельные люди, – подсластила пилюлю мисс Меллорс.
– Ну разумеется.
Когда мисс Меллорс встала, чтобы представить его (отнюдь не в нескольких словах и подобранных не совсем удачно), Найджел продолжил изучение аудитории. Его внимание привлек джентльмен в третьем ряду, холодно разглядывающий лектора через стеклышки пенсне. Найджел внезапно ощутил к нему сильную неприязнь: его круглое лицо и маленький недовольный рот удивительно сочетались со скаредностью, аскетизмом и невежественностью, отражающимися в глазах. Не отрывая пристального взгляда от Найджела, этот человек что-то сказал увядшей, жалкой на вид женщине, презрительно скривив при этом рот. Та повернулась к нему и ответила, не поднимая глаз, выражая полную покорность, словно она была его собакой. Позади них, на некотором расстоянии, сидели знакомые люди: как всегда сдержанный, без тени улыбки Герберт и его жена, лукаво улыбающаяся Найджелу. Справа от них устроился молодой человек с бакенбардами в запятнанном твидовом пиджаке и рубашке хаки. Он явно пытался отстраниться от всего происходящего. Презрительная складка его губ Найджелу кого-то смутно напомнила. Но вот кого? Рядом с ним другой молодой человек, по-видимому, уже спал. «Несомненно представитель местной прессы», – решил Найджел.
Мисс Меллорс, погоняя себя в хвост и гриву, добралась до заключительной части речи и заговорила совершенно другим тоном, который, очевидно, приберегала для разглагольствований в особых случаях, дабы продемонстрировать свой интеллект. Найджел предпочел бы ее нормальный, неисковерканный бас.
– …И я уверена, нынешним вечером все мы чувствуем себя привилегированными, удостоившись чести увидеть столь выдающегося автора. Нам хорошо известно и другое поприще мистера Стрэнджвейса. Нет сомнения, что, будучи выдающимся сыщиком, сегодня он даст нам ключ к пониманию современной поэзии, а я знаю, что большинство из нас в этом нуждаются. – («Ха! Ха! Слушайте! Слушайте!» – неожиданно проревел старый джентльмен, с ладонью, поднесенной к уху.) – Ну, вы явились сюда не затем, чтобы любоваться мною, поэтому без лишних слов я хочу попросить мистера Стрэнджвейса прочитать нам его замечательную лекцию. Итак, мистер Стрэнджвейс!
Найджел встал и осчастливил присутствующих своей лекцией…
Когда с этим было покончено и собравшиеся расправились с кофе и сандвичами, мисс Меллорс предложила задавать вопросы.
Какой-то джентльмен с белыми усами внезапно встал и разразился филиппикой против якобы большевистских тенденций молодых поэтов. Свою речь он закончил на вопросительной ноте, умудрившись при этом ни о чем не спросить. Поэтому Найджел счел возможным отделаться таким же ответом – мол, многое из сказанного оратором действительно имеет место.
Затем встала довольно хорошенькая молодая женщина, покраснела и заявила, что, как ей кажется, в современной поэзии нет музыки.
Найджел процитировал несколько пассажей, чтобы доказать обратное.
Другая, менее привлекательная особа, с выступающими вперед зубами и теософистским блеском в глазах, поинтересовалась:
– А как насчет музыки сфер?
В чисто грамматическом смысле это был первый вопрос, но так как Найджел не знал на него ответа, он предпочел отмолчаться. Во время возникшей неприятной паузы его выручил молодой человек в рубашке хаки.
– Каково ваше мнение о сюрреализме? – свирепо спросил он.
Найджел высказал свое мнение о сюрреализме на языке, понятном аудитории, но заслуживающем осуждения с точки зрения цензуры. Молодой человек предпринял попытку вступить с ним в жаркую полемику, но тут же был осажден негодующим взглядом мисс Меллорс и резким подъемом со стула того самого джентльмена, к которому Найджел ощутил антипатию с первого взгляда.
– Мистер Баннет, – представила его мисс Меллорс.
«Так это и есть мистер Баннет, – подумал Найджел. – Я мог бы и догадаться».
Все головы повернулись к местному пивовару, который, приладив на носу пенсне, сухо кашлянул и произнес потрескивающим голосом:
– Не думаю, что с пользой для себя мы должны заниматься разбором сюрреализма. Мы можем и не быть экспертами в вопросах искусства, – его маленький рот скривился в сторону последнего спикера, – но мы в состоянии распознать невменяемость, когда ее видим.
– Верно! Верно! – воскликнул мужчина с белыми усами.
Мистер Баннет снял пенсне и, указав им на Найджела, продолжил:
– Сэр, вы сказали, что современные поэты склонны к отображению правды и исследованию реальности. Боюсь, в силу этого результаты их труда оставляют желать лучшего. У меня иная точка зрения. Можете думать обо мне, как о старом чудаке, но я читаю моего Теннисона, моего Броунинга, моего… э… Шекспира и не хочу реальности в поэзии. Ее вполне достаточно в повседневной жизни. Если я захочу реальности, то загляну в гроссбух мясника.
Мистер Баннет сделал многозначительную паузу. Увядшая женщина, рядом с ним, захихикала, что послужило сигналом для вежливого смеха остальной аудитории.
1 2 3 4 5