Пахан по-прежнему лишь ухмылялся, светя фиксой и сидя на койке. Только теперь влез на матрац с ногами, заранее предвкушая удовольствие. Он то и дело потирал ладони и причмокивал, хищно скалясь.
Толпа зеков боялась дышать. Каждый из них по той или иной причине мог оказаться сейчас на месте несчастного Чифиря. Об этом жутко было подумать.
– Не подходи! – фальцетом взвизгнул Чифирь, диковато глянув на Монаха. Вскочил вдруг на ноги и вырвал из кармана заточку. – Не подходи, гад!!!
Затравленная в безысходности агрессия кандидата в «петухи» почему-то прибавила Кешке решительности. Он уже стоял перед обреченным с приспущенными штанами.
Обернувшись к Монаху, Чифирь оказался спиной к Барсуку. И тот, воспользовавшись моментом, с силой ударил приговоренного ногой под коленки. Не удержавшись, Чифирь рухнул на пол.
Кешка мигом подскочил к упавшему, выбил из его руки заточку и схватил рукой за коротко остриженные волосы. Видимо, схватил крепко, потому что Чифирь взвыл от боли. Он орал как резаный и извивался, словно уж. Но его попытки освободиться от захвата не приводили к успеху.
Дикое победное ржание вырвалось из груди Кешки. Он сам от себя не ожидал такого. Наверное, в нем пробудился тот самый животный инстинкт, когда сильный убивает слабого и при этом трубит на все джунгли о своей победе. Хотя убивать Чифиря Монах не собирался. Он лишь потянул его голову, развернув лицом к себе.
И тут толпа зеков взорвалась криками:
– Давай!..
– Гаси!..
– «Петушня» свежая!..
Заключенные скандировали, как на стадионе в «Лужниках» на матче «Спартак» – «Динамо». Монах в очередной раз убеждался, что микроскопические остатки человечности либо загнаны ими в потемки исковерканных душ, либо вообще оставлены по ту сторону лагерной колючей проволоки. Ставшая притчей во языцех фраза «хлеба и зрелищ» деформировалась в; единое требование озверевших человекоподобных существ – «КРОВИ!!!».
Даже забитые и затурканные «мужики», на чьих плечах лежал весь производственный план колонии и чьими руками исполнялась самая тяжелая работа, попавшие в зону по нелепым трагическим случайностям, жаждали сейчас увидеть, как из Чифиря сделают нелюдя.
…Монаху потребовалась лишь секунда, чтобы подтянуть к себе лицо Чифиря на уровне чуть ниже пояса и затем брезгливо отшвырнуть его под ноги орущей толпе. Обалдевшие зеки накинулись на опущенного, пиная его и наслаждаясь чувством собственного кастового превосходства. Каждый из них знал: сегодня наступит ночь. И из-за шторки, где обретаются педерасты, сотворенные зоновским законом, можно будет добыть себе «свеженькую Маню»…
Барсук продолжал сидеть на койке, с ухмылкой, наблюдая за происходящим. Монах, сделав дело, отошел в сторону и тяжело дышал, утирая с лица пот.
Жестокий спектакль был прерван воем «тревожной» сирены. В барак ворвались, сминая все на своем пути, солдаты батальона охраны и старшины-сверхсрочники, находящиеся на должностях контролеров и надзирателей.
– Стоять!!! – перекрывая все крики, раздался голос начальника колонии майора Загнибороды. – Строиться в проходе, ублюдки!!!
Солдаты и сверхсрочники летали по бараку, настигая разбегавшихся по углам зеков и успокаивая их ударами прикладов. Вскоре обшарпанный дощатый пол, койки и тумбочки были обильно политы кровью, а обитатели барака с размозженными лицами и в порванной одежде выстроены в две шеренги в центральном проходе.
– Оборзели, гниды! – хрипло и зловеще выговаривал Загниборода, прохаживаясь перед строем. – Нюх потеряли, паскудыши! Отвечать, кто свару устроил?!
В ответ молчание. Лишь слышно, как кто-то откашлялся кровью и сплюнул на пол мокроту.
Загниборода вышел на правый фланг и не спеша пошел к левофланговому замыкающему. Общий строй прервался. В самом конце барака отдельной группой выстроились «петухи». Загниборода знал всех зоновйсих опущенных наперечет. И в этом бараке их число должно было составлять восемь. Ан нет. Сегодня майор заметил еще одного, сверхучетного, – девятого.
Чифирь после проведенной над ним экзекуции без лишних слов занял место среди педиков. И этот факт не мог ускользнуть от внимания Загнибороды. Он многозначительно присвистнул, увидев бывшего «шестерку» Барсука в низшей касте, и тут же перевел взгляд на стоящего в другом строю Монахова.
– Быстро, однако! – буркнул майор себе под нос. Что означало это «быстро», понятное дело, никому расшифровывать не стал. Но, конечно же, помнил слова убывшего уже из колонии офицера спецслужбы Багаева, который обещал «почистить» зону. Позже они обсудили план совместных действий, и Загниборода знал, как ему следует поступать в той или иной ситуации.
Зыркнув глазами на Монахова, майор тут же посмотрел на другого осужденного. Затем на третьего, четвертого… Притянувшись глазами к Монаху, он рисковал засветить новое качество этого заключенного, в котором тот прибыл в барак после излечения в лазарете. А «проколов» таким образом нового агента, завербованного Багаевым, Загниборода мог попасть в немилость к цепкому и жесткому капитану, что равносильно самоубийству…
– Я повторяю, скоты! – рявкнул начальник колонии. – Кто организовал беспорядки?!
Сама по себе фраза звучала взаимоисключающе. Но суть ее оказалась понятна каждому. Осужденные потупили взоры, боясь встретиться глазами с майором.
Барсук стоял в начале строя во второй шеренге, как и полагалось авторитету его масштаба, и ехидно ухмылялся. Он-то и нарвался на немилость «гражданина начальника».
– Ах ты, мразь! – подошел к нему Загнибо рода. Тут же возле пахана оказались и два сверхсрочника. Они распихали зеков из первой шеренги, дав возможность Загнибороде подойти вплотную к Барсуку.
– А че я?! – удивился тот. – Я ни при чем, гражданин… Ах-кх-ык! – вскрикнул Барсук и рухнул без чувств от удара, который ему нанес один из надзирателей.
– Может, это ты все устроил?! – свирепо заорал Загниборода, подходя к первому попавшемуся в поле зрения зеку. Между тем солдаты швырнули бесчувственное тело Барсука перед строем.
– Н… не-ет!.. – испуганно завращал глазами тот. И – также получил в зубы.
– Ты?! – в очередной раз взревел майор, подходя к следующему. И вновь – сокрушающий удар.
– Я… – прозвучал неожиданно голос из первой шеренги.
Голос принадлежал Кешке Монахову. И подал он его, строго следуя инструкциям от Ивана Ивановича Багаева.
– У-ух! – многоголосо прокатилось по бараку. Это зеки дружно выразили свое восхищение смелостью и решительностью Монаха. Теперь все взгляды были прикованы к нему.
– Ну а раз ты, – довольно заулыбался начальник колонии, – так и получай!
Загниборода остался стоять на месте. Двое сверхсрочников и столько же солдат подбежали к Кешке, повалили его на пол и начали изо всех сил пинать ногами. Строй зеков не шелохнулся.
– Всем слушать! – в привычной своей манере прохрипел Загниборода. – Соленого мы… – По строю пробежал ропот. Зеки уж подумали, что беглый схвачен. – Соленого мы поймаем. И я своими руками забью его до смерти. Чтоб другим наука была. А тот, кто посмеет творить в зоне беспорядки, будет жестоко наказан. Я вас, волки, в жалких баранов перекую!
– Уссышься, – негромко сказал Барсук.
– Легаш! – вторил ему Кешка. Но произнес он это слово чуть громче, чтобы было слышно всем. Чтобы все себе уяснили: «Вот он какой!»
Загнибороду будто током шибануло от этих слов. Он резко повернулся в сторону Монаха и Барсука. Все видели, как лицо его меняется в цвете. Щеки, обветренные и загрубевшие, то заливало краской, то выбеливало яростным оттоком крови. Наконец физиономия начальника колонии приобрела нездоровый, землистый оттенок. Он вытянул перед собой руку, указывая на Барсукова и Монахова, и выдохнул еле слышно:
– В ШИЗО…
Группа солдат и сверхсрочников кинулась выполнять приказ. На двух зеков вновь градом посыпались удары. В полуотключке их поволокли к выходу. Мертвая тишина зависла в бараке.
– Через пресс-хату! – крикнул вслед Загниборода.
В тот вечер по всей колонии разлетелся слух о том, что Чифирь опущен неким Монахом и что Монах – вовсе не тихоня-«мужик», а тот еще уркаган, до поры до времени скрывавший свое истинное лицо. Иначе зачем его потащил с собой Соленый, когда решился на рывок? С чего вдруг он так осмелел при наказании Чифиря? И духу ему не занимать, коли против администрации попер. Обстановка накалилась до предела.
Оперчасть лагеря гудела растревоженным ульем, корпя над составлением плана действий в экстремальных условиях.
Личный состав батальона охраны перевели в режим повышенной боевой готовности. Офицеров и сверхсрочников – на казарменное положение.
А за пределами колонии занимал позиции в полевых палаточных городках оперативный полк внутренних войск, готовый в любую секунду войти в зону с примкнутыми штыками для выполнения особо важного задания…


* * *

Ургальские работяги потягивали махорочку и недовольно переговаривались, собравшись у входа на лесопилку. Сегодня поутру всех их взбудоражил посыльный председателя сельсовета, приказавший от имени Устимыча явиться к восьми часам в означенное место.
– Хера ли ему надо?
– А пес его разберет!
– Все неймется. Жил бы себе, как все живут.
– Говорят, лесопилку запустить думает…
– Как же! Запустит! Тут без инженера не обойтись.
– Запчасти, опять же. Где их брать?
– От житуха пошла…
Каждый стремился высказать свое мнение, поддержав таким образом всеобщее негласное пожелание: «Чтоб эта лесопилка горела синим пламенем!»
Работягам что? Стоит заводик и – пусть себе стоит. Никто план не требует. Никто на работу по утрам не гонит. Брага в избах имеется. Дичи в тайге полно. Чего еще человеку надо?
Ну наезжают к председателю из Хабаровска. Ну требуют с него осточертевшие кубометры обрезной сосновой доски. Ну партвзысканиями грозятся. Так это его беда! Ты начальство, ты и отвечай за все про все. С простого таежника взятки гладки.
– Гребёть! И ишшо с ним хтой-то… – оповестил всех первый, кто увидал появившихся на склоне сопки председателя сельсовета и незнакомца рядом с ним. Оба вышагивали бодро, торопясь на оговоренную встречу.
– Во разогнались!
– Тихо ты!..
Устимыч помахал рукой еще издали.
– Здорово, мужики! – приветствовал он, приблизившись.
– Здравкуйте, товарищ председатель, – уныло ответил один за всех.
Обменявшись рукопожатиями, все расступились, давая возможность Устимычу пройти к воротам лесопилки, чтобы отпереть замок.
Спустя некоторое время все сгруппировались в захламленном цехе.
– Хведор Устимыч! – обратился к председателю один из мужиков. – Ты хушь пообъясняй людям, пошто перетребушил ни свет ни заря. А то мы зараз повертаем в обратну.
– Я те повертаю! – не то в шутку, не то всерьез пригрозил Захаров. – Делов я не маю, штоба без интересу вас сбирать тутась, да? А ну, слухать меня!
– Да ты балакай давай!
– Пральна! Чаво грозить-тось? Говоры!
– Значица, так. – Председатель сельсовета Федор Устимыч Захаров степенно закурил и начал речь держать: – Будема, мужички, лесопилку-то запускать нонче.
– Да хтой будеть?! – послышался удивленный вопрос. – Хтой те машины дурковые знаить? Воны жа попереломаны-тить!
– Вот, ён будить! – ответил Устимыч, выталкивая перед собой Соленого. – Знакомьтеся. Куваев Платон Игнатьевич.
– А хтой ён таков? – недовольно спросил
кто-то из толпы. – Откудова будить?
– Вы меня, мужики, не спрашайте, – выставил перед собой ладонь председатель. – Платон перад вами, его и пытайте.
– А чего меня пытать? Я и сам расскажу, кто такой! – переиначив местный говор в шутливый каламбур, с улыбкой подал голос Соленый.
– Глянь-кось, смелай какой выискался-тить!..
– Видали таких!..
– Болтать все горазды, а как до дела…
Мужики были явно недовольны появлением в Ургале чужого да к тому же претендующего на роль начальника.
– Пусть свово нема! Так чужого тож не надо-тить! – летело из толпы.
Устимыч нахмурился, глубоко затягиваясь папиросным дымком. А Соленого, стоящего рядом, казалось, все эти выкрики не касались. Он преспокойно взирал на кипящую негодованием толпу и словно ждал, когда мужики выговорятся вдоволь.
– Погодь-погодь, – тихонько говорил ему председатель сельсовета. – Сейчас я их поуспокою…
– Не надо, – так же тихо отвечал ему Соленый. – Я сам.
– Ну гляди… – неуверенно произнес Захаров. – А то народец у нас зубастый. Чуть что не по нём, загрызёть…
– Подавится…
Переговариваясь таким образом с Устимычем, Соленый поглядывал по сторонам. Рядом с ним валялся на полу металлический ломик длиной чуть больше метра. Тот, кого председатель представил как Платона Куваева, нагнулся и поднял железяку. Нелегкий, мягко говоря, лом крутанулся в его руке, словно невесомая тростинка. Напряжение Соленого выдавали лишь вздувшиеся на шее вены. Взгляд его был жёсток, а движения порывисты.
Толпа работяг отпрянула назад, онемевшая на мгновение.
Затем один из них нагнулся и поднял с полу обрезок металлического уголка. Другой приладил в руке деревянный брус. Кто-то достал из кармана нож. Не приглянулся местным Соленый. И по всему было видно, что назревает драка, которая не прекратится на первой крови. Разошедшиеся в неукротимой удали мужики запросто способны на убийство. И ведь замолотят они перехожего с Тырмы, как пить дать. А потом тихонько вынесут в тайгу да в мари утопят. И никто не дознается. Ушел, скажут, в лес и не вернулся. Поди проверь. И Устимычу накажут, чтоб рот на замке держал. А куда он денется? Будет нем, словно карась на сковородке. Против местного мужика попрешь – себе дороже…
– Слышь, паря! – остерегающе воскликнул Устимыч. – Слышь, не балуй!
Но Соленый, похоже, не собирался прислушиваться к его совету. Он взялся за концы лома обеими руками, сжал губы, поднатужился и… согнул-таки лом, придав ему форму подковы. Сплюнул себе под ноги и затем легко отбросил ни на что не пригодную железяку в сторону, где не было людей.
– Ох! Ёшь твою меть!.. – выдохнули хором мужики.
Лица их вытянулись и побледнели.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50