На бедре у него нарывал огромный твердый чирей, и к мисс Амелии привели-то его, чтобы она нарыв вскрыла. Но у мисс Амелии с детьми все по-особому было: не нравилось ей делать им больно, не хотела она, чтоб они из рук вырывались или боялись. Потому и оставила у себя ребенка на весь день, часто кормила его лакрицей и давала свое «средство», а к вечеру повязала ему на шею салфетку и заставила съесть полную тарелку ужина. Теперь же он сидел за столом, голова его покачивалась медленно из стороны в сторону, а когда дышал, изо рта вырывались тихонькие усталые стоны.
В кабачке что-то зашевелилось, и мисс Амелия быстро оглянулась. Вошел Братишка Лаймон – с важным видом, как входил сюда каждый вечер. Дойдя до самого центра комнаты, он резко остановился, хитро оглядел собравшихся, оценивая каждого и прикинув быстренько, с какими душевными устремлениями ему сегодня предстоит иметь дело. Горбун был тем еще бедокуром. Любыми озорствами наслаждался – ни слова не сказав, мог так людей друг с другом стравить, что все только диву давались. Это из-за него близнецы Рэйни поссорились за складной нож два года тому и с тех пор даже словом не перемолвились. И при большой драке между Рипом Уэллборном и Робертом Калвертом Хэйлом он был – как присутствовал при всех остальных потасовках с того самого дня, как в городке объявился. Везде свой нос сунет, все бельишко у всех перетряхнет, вечно не в свои дела залезет. Но странно сказать – несмотря на это, кабачок набирал в популярности только из-за него. Без него и веселье не веселье. Только зайдет в комнату, как там напряг поселяется, поскольку с таким пронырой никогда не скажешь, что за муха тебя укусит или какая каша заварится. Людям же никогда так свободно не бывает, так безрассудно-радостно, если не ждет их впереди какая ни есть суматоха или бедствие. И вот, значит, только горбун в кабачок зашел, все заоглядывались на него, шумок поднялся, пробки захлопали.
Лаймон помахал рукой Кочерыжке Макфэйлу, сидевшему с Мерли Райаном и Генри Фордом Кримпом:
– Я, – говорит, – на Гнилое озеро рыбачить сегодня ходил. И по пути споткнулся вроде как о валежину. Бревно переступаю, а сам чую – шевелится. Гляжу внимательно – а я на крокодиле верхом сижу. Длиной он как отсюда до кухонной двери, и жирный, что твой боров.
Так вот горбун и молол языком. Все на него то и дело поглядывали, некоторые болтовню его слушали, другие – нет. Бывали и такие времена, когда не говорил он ничего стоящего, а лишь врал да хвастался. Вот и сегодня ни слова правды не сказал. Весь день провалялся он в постели с летней ангиной, встал только к закату – мороженицу повертеть. Все это знали, однако стоял он теперь посреди кабачка и заливал так, что уши вяли.
Мисс Амелия следила за ним глазами, заложив руки в карманы и склонив набок голову. Странный взгляд ее был мягким, и она слабо улыбалась чему-то своему. Время от времени переводила взгляд с горбуна на остальное общество и вид принимала гордый, и угроза в нем виделась, точно говорила она: а ну-ка попробуйте прижать его за все это вранье бессовестное. Джефф носил из кухни ужин, уже разложенный по тарелкам, и новые электрические вентиляторы приятно ворошили в воздухе прохладу.
– Уснул шпаненок, – наконец сказал Генри Мэйси.
Мисс Амелия посмотрела на маленького пациента, и лицо ее стало сосредоточенным – пора и дело делать. Подбородком малец уперся в стол, из уголка рта пузырьками вытекла струйка слюны или «Средства от Крупа». Глазенки его совсем закрылись, на веках мирно пристоилась семейка мошкары. Мисс Амелия положила ему на голову руку и встряхнула – он не проснулся. Поэтому она подняла его из-за стола, стараясь не потревожить больную ногу, и понесла в контору. Генри Мэйси пошел следом, и они закрыли за собой дверь.
А Братишке Лаймону в тот вечер было скучно. Все идет как идет, несмотря на жару посетители в кабачке попались добродушные. Генри Форд Кримп и Хорэс Уэллс сидели обнявшись за средним столиком и хихикали какой-то длинной байке, но когда он к ним подошел, то ничего не разобрал, потому что начало все равно пропустил. Пыльная дорога в лунном свете стала ярче, приземистые персиковые деревца неподвижно чернели по обочинам: ветра не было. Сонный зуд болотного комарья звучал, точно эхо беззвучной ночи. Весь городок погрузился в черноту – только дальше по дороге мигала какая-то лампа. Где-то во тьме пела женщина – высоким безудержным голосом, и у песни, казалось, не было ни начала, ни конца, лишь три ноты все тянулись и звучали. Горбун стоял, облокотившись на балясину веранды, и смотрел на пустую дорогу, будто надеясь, что кто-то сейчас по ней придет.
За спиной у него раздались шаги, потом – голос:
– Братишка Лаймон, твой ужин – на столе.
– Нету у меня сегодня аппетита, – ответил горбун, питавшийся весь день одной сладкой жвачкой. – Во рту у меня все кисло.
– Ты только попробуй, – сказала мисс Амелия. – Там грудка, печенка да сердце.
Вместе зашли они в ярко освещенный кабачок и сели с Генри Мэйси. Столик у них был самый большой, и на нем в бутылке из-под кока-колы стояли болотные лилии. Мисс Амелия уже завершила дела со своим маленьким больным и была собой довольна. Из-за двери конторы донеслось лишь сонное похныкивание, и все закончилось, не успел мальчонка проснуться и испугаться по-настоящему. Теперь ребенок висел на плече у отца, крепко спал, ручонки болтались по отцовской спине, а распухшее личико было очень красным – они уже собирались уходить домой.
Генри Мэйси по-прежнему не сказал ни слова. Он ел аккуратно, глотал беззвучно и на треть не так жадно, как Братишка Лаймон, заявивший что аппетита у него нету, а теперь грузивший себе на тарелку одну добавку за другой. Время от времени Генри Мэйси поглядывал на мисс Амелию, но снова сдерживался.
Обычный, в общем, субботний вечер. Пожилая пара, приехавшая из деревни, помялась минутку в дверях, держа друг друга за руки, и наконец решила зайти. Они прожили вместе так долго, эти двое из деревни, что походили друг на друга, как настоящие близнецы. Побуревшие, ссохшиеся – ходячие земляные орехи, да и только. Ушли они рано, да и почти все остальные посетители к полуночи разошлись. Только Россер Клайн и Мерли Райан еще играли в шашки, да Кочерыжка Макфэйл сидел за столиком с бутылкой (дома ему жена пить не позволяла) и вел сам с собой мирные беседы. Генри Мэйси тоже не уходил, что и странно – обычно он укладывался спать вскоре после заката. Мисс Амелия сонно зевала, но Лаймона била трясучка, и закрываться на ночь она не предлагала.
Наконец, в час ночи Генри Мэйси перевел взгляд в верхний угол и тихо сказал мисс Амелии:
– Я письмо сегодня получил.
Поразить таким известием мисс Амелию было трудно, поскольку ей приходила разнообразная деловая корреспонденция и присылали каталоги.
– Я получил письмо от брата, – продолжал Генри Мэйси.
Горбун, гусиным шагом разгуливавший по кабачку, сцепив на затылке руки, вдруг замер на месте. Перемену в воздухе он быстро чуял. Он оглядел лица оставшихся и стал ждать, что будет дальше.
Мисс Амелия нахмурилась и сжала правую руку в кулак.
– Ну и на здоровье, – сказала она.
– Его досрочно освободили. Он вышел из тюрьмы.
Лицо мисс Амелии стало очень темным, и она поежилась, хоть ночь стояла теплая. Кочерыжка Макфэйл и Мерли Райан отодвинули в сторону шашки. В кабачке стало очень тихо.
– Кто? – спросил Братишка Лаймон. Казалось, его большие бледные уши стали на голове еще больше и навострились. – Что?
Мисс Амелия шлепнула обеими ладонями по столу.
– Потому что Марвин Мэйси… – Но в горле у нее запершило, и через минуту она смогла вымолвить только: – По всему раскладу его жизни место ему – в той тюрьме.
– Что он натворил? – спросил Братишка Лаймон.
Повисло долгое молчание, поскольку никто не знал, как на такое отвечать.
– Три заправки ограбил, – произнес Кочерыжка Макфэйл. Но слова его прозвучали неполно – в них слышалось много других неназванных грехов.
Горбуну стало очень беспокойно. Он терпеть не мог, когда его во что-то не посвящали – даже в самое горькое горе. Имя Марвина Мэйси было ему незнакомо, но завораживало, как любое упоминание о вещах, известных другим, а ему неведомых: вроде всяких разговоров о старой лесопильне, снесенной еще до того, как он сюда пришел, случайного слова про Морриса Файнстина или воспоминаний о событиях, происходивших до него. Помимо врожденного любопытства, горбуна весьма интересовали грабители и разнообразные преступления. Ковыляя вокруг стола, он бормотал себе под нос «досрочно освободили» и «тюрьма». Но сколь бы настойчиво он ни добивался ответа, ничего не узнал, ибо никто не решался рассказывать о Марвине Мэйси, когда в кабачке сидела сама мисс Амелия.
– В письме он немного написал, – сказал Генри Мэйси. – И не сказал, куда поедет.
– Хмф! – хмыкнула мисс Амелия, а лицо ее оставалось жестким и очень темным. – На мою собственность он и копытом не сунется.
Она оттолкнула от стола стул и приготовилась закрывать кабачок. Наверное, от известий о Марвине Мэйси у нее в голове мысли заворочались, поскольку вытащила она ящик с деньгами из кассы и унесла в кухню, где спрятала в потайное место. Генри Мэйси отправился по темной дороге восвояси. А Генри Фрод Кримп и Мерли Райан на веранде задержались. Позже Мерли Райан утверждал, конечно, что в ту ночь он предвидел, как все выйдет. Но городок на это внимания не обратил – именно такого пустозвонства от Мерли Райана и ожидали. Мисс Амелия и Братишка Лаймон поговорили еще немного в гостиной наверху. А когда горбун решил, наконец, что сможет уснуть, она расправила над его постелью сетку от комаров и подождала, пока он всех молитв не дочитает. После чего надела свою длинную ночнушку, выкурила две трубки и только долгое время спустя смогла заснуть сама.
Счастливым временем была та осень. Урожай в округе был отменным, и на рынке в Форкс-Фоллз цены на табак держались твердые. После долгого жаркого лета в первых прохладных деньках чувствовалась яркая чистая сладость. Вдоль пыльных дорог вымахал золотарник, а сахарный тростник вызрел и побагровел. Каждый день из Чихо приезжал автобус и забирал нескольких детишек помладше в межрайонную школу – чтоб образование, значит, там получали. В сосняках мальчишки охотились на лисиц, на бельевых веревках проветривались зимние ватные одеяла, а сладкую картошку зарывали в соломе в землю, чтобы не побило морозом грядущей зимой. По вечерам из труб подымались хрупкие струйки дыма, а луна стояла в осеннем небе круглая и оранжевая. Нет больше такого покоя, как тишь первых холодных ночей осени. Иногда поздно ночью, если не было ветра, доносился до городка тоненький дикий свисток поезда, что проходил через Сосайэти-Сити по пути на далекий, далекий север.
Хлопотное это было время для мисс Амелии Эванс. Работала она от рассвета до заката. Собрала новый большой змеевик для винокурни и за неделю выгнала столько виски, что всю округу опоить бы хватило. Ее старенького мула уже пошатывало от того, что столько сорго перемалывать пришлось, и она сама ошпаривала банки с притертыми крышками, готовя на зиму консервированные персики. С нетерпением дожидалась она первых морозов, поскольку выторговала себе трех огромных хряков и намеревалась пустить их на зажарку и наготовить требухи и колбас.
За эти недели появилось в мисс Амелии нечто такое, что многие сразу же отметили. Смеялась она часто – глубоким звонким смехом, а насвистывать стала нахально, мелодично и заливисто. И все время силу свою испытывала – то тяжести таскает, то просто в крепкие мускулы пальцем тычет. А однажды села за машинку и написала рассказ – историю, в которой иностранцы были, потайные ходы с люками и миллионы долларов. Братишка Лаймон постоянно рядом отирался, чуть ли не за рукав держался все время, и когда она смотрела на него, лицо ее прояснялось и смягчалось, а стоило ей назвать его по имени, в голосе слышалась любовь.
Вот и первые заморозки ударили. Проснувшись однажды утром, мисс Амелия увидала на окнах морозные цветы, а траву во дворе прибило инеем. Мисс Амелия развела в кухонной печи огонь, тот заревел, а она вышла наружу посмотреть, что за денек выдался. Воздух был холоден и резок, небо – зеленоватое и безоблачное. Вскоре и жители подтянулись из окрестных деревень: узнать, что она думает о такой погоде; мисс Амелия решила забить самого большого кабанчика, и слух об этом пошел по всей округе. Забили борова, а под рамой разложили низкий огонь из дубовых поленьев. По всему заднему двору тепло запахло свиной кровью и дымом, затопотали ноги, зазвенели в зимнем воздухе голоса. Мисс Амелия отдавала тут и там распоряжения, и вскоре почти всю работу сделали.
В тот день имелось у нее одно дельце в Чихо, поэтому, убедившись, что все здесь идет как надо, завела она машину и приготовилась ехать. Братишку Лаймона она попросила поехать с нею – семь раз попросила, да только не хотелось ему от суматохи этой отрываться, и пожелал он остаться дома. Мисс Амелию это, казалось, обеспокоило – ведь нравилось ей всегда иметь его под боком, поскольку, уезжая так далеко, начинала она ужасно по дому скучать. Однако попросив его семь раз, не стала больше домогаться. А перед тем, как сесть в машину, нашла палку и очертила глубокий круг вокруг коптильной ямы, футах в двух от края, и наказала ему ни за что эту границу не переступать. Она уехала после обеда и намеревалась вернуться до темна.
Вот, значит, а грузовик или автомобиль на здешних дорогах – дело не такое уж и редкое, ибо ездят постоянно из Чихо через городок в разные прочие места. Каждый год сборщик налогов приезжает спорить с людьми зажиточными, вроде мисс Амелии. А если кому из местных, ну, Мерли Райану, к примеру, в голову втемяшится, что он себе машину в кредит раздобыть сможет или заплатить три доллара и поставить такой хитрый электрический ледник, вроде тех, что в витринах Чихо расхваливают, то приедет из города человек, начнет с вопросами приставать, что да как разнюхивать и, в конце концов, все планы купить хоть что-нибудь в рассрочку пойдут прахом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10