Выбор порадовал, доставка супер
Он трижды бросался в огонь!
Дайнис тянул жребий напевая: «Тир-ли, тир-ли, тир-лир-лир-ли, тир-ля-ля!» Бульбук осторожно сунул палец и взял ту ягодку, которой коснулся первой. Оюшка попросил Живилька еще раз встряхнуть шапку.
Дилидон подбросил в костер веточек и последним взял ягодку.
– Покажите, – негромко сказал он.
Гномы, сбившись в кучку, разом разжали кулаки. Шесть влажных ладоней блестели в свете костра, и на каждой лежало по зеленой ягодке.
«А где черная?» – чуть не спросили все сразу и поняли, что нет ладони Живилька. Заглядевшись на других, он забыл взять последнюю ягодку.
– Так вот где черная! – сказал он, порывшись в шапке.
Гномы смутились. Ни одному не пришло в голову, что роковая ягодка может достаться самому маленькому и любимому. Ведь он, чего доброго, даже не дотащит очки. Что делать? Придется заново кидать жребий.
Но пока они раздумывали, Живилёк покрепче нахлобучил шапчонку, схватил очки за дужки и, спотыкаясь, кинулся в огонь. Гномы даже крикнуть не успели, как пламя захватило его в свою жгучую горсть и метнуло вверх.
Но это был уже не Живилёк… Гномы увидели, как из пламени выпорхнула крохотная птичка и, опустившись на вершину дуба, звонко запела.
Словно устав от содеянного, огонь ослабел, замигал и начал гаснуть. Гномы не подбрасывали больше веток. Они стояли в оцепенении и слушали.
Оба отряда драчунов были уже недалеко.
– Послушайте! Соловей! – услышал Гедрюс голос Микаса.
– Покажите – где! Сейчас я его! – вполголоса крикнул Джим.
– Не вспугни его, не стреляй!.. – взмолилась Януте. – Я еще никогда не слышала соловья.
Голос у нее был беспомощный и милый – «как заячья капустка», – подумал Гедрюс, и он вдруг почувствовал, что никогда не представится лучшего случая помириться с Микасом-Разбойником.
– Давайте бросим эти палки! – громко сказал он и шагнул к дубу, под которым только что мигал огонек.
– Стой! Руки вверх! – скомандовал Джим.
– А ну-ка, отойди, – смело заявила Расяле. – Не ты командир. Где Микас-Разбойник?
– Я тут… – миролюбиво откликнулся Микас. – А что вы так поздно здесь делаете?
– Мы соловья слушаем…
– Соловья? С палками?..
– Посмотрите, мои очки! – вдруг воскликнул Гедрюс. – Как они тут оказались?
– Ага, они самые, – подойдя, подтвердил Микас. – Значит, это стекла блестели в лунном свете, а мы-то думали, что вы костер развели.
Очки были теплые и приятно щекотали переносицу. Взглянув вниз, Гедрюс увидел шестерых крохотных человечков. Запрокинув головы, со слезами на глазах они нетерпеливо ждали – увидит он их или нет.
В этот напряженный миг даже соловей примолк.
– Что с тобой, Гедрюс? – спросила Расяле. – Что ты увидел?
Гедрюс приложил палец к губам:
– Тс!.. Смотрите и вы! Лес полон гномов!
Он сказал это так, что нельзя было ему не поверить. Дети тихо присели, сбились в одну общую кучку и почувствовали себя крохотными дружными человечками, которым ночь открыла свои тайны.
В мягком гнезде из мха сопели спящие шмели, и от запаха меда им снился сладкий красноголовый клевер. Словно заколдованный замок, коротким, но крепким летним сном спал муравейник. Каждый куст, каждая ветка и каждый цветок баюкал какое-нибудь дремлющее существо. Только трещали, не переставая, хмельные кузнечики, и светлячок, взобравшись на самую высокую травинку, все еще размахивал фонариком в поисках своей спящей царевны.
– Как хорошо, что мы встретились!.. – прошептал кто-то.
Может, это сказал Гедрюс, может, Микас, а может, кто-нибудь из гномов. Они сидели очень близко друг к другу, а тут еще соловей залился так торжественно и громко, что даже луна остановила свою небесную ладью и преданно слушала его до самой зари.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Эй, прячьтесь!
ХРОМУША
Хромую индюшку, которая водила по двору одиннадцать косолапых желтоперых утят, Микас-Разбойник и все в доме звали Хромушей. Обнесенный загородкой, плетенной из лозы, мирок пушистого выводка был полон всевозможных тайн, странностей и опасностей.
Вот прямо на край корытца сели два воробья. Один – толстый, взъерошенный, капризный. Сам не ест, только чирикает, разинув клюв, как заведенный, крылышками трясет и ждет, пока другой, куда более щуплый, но бойкий, отковырнет немного каши и сунет ему, лентяю, в клюв. Да ведь это воробьиха-мама кормит своего баловня!..
Хромуше не жалко корма, но ее зло берет: такой здоровяк, а сам есть не умеет! Она коротко, но сердито кулдыкнула на воробьев, те вспорхнули и опустились среди кур.
Прилетела ворона. Серая одежка, черные сапожки, сама нахальная, глаза недобрые. Ворону бранью не возьмешь, так что Хромуша подошла и сердито махнула крылом – а ну-ка, убирайся! Нечего лезть к малышне. Еще цапнет какого-нибудь разиню, и поминай как звали.
– Кар-р-га! Кар-р-га! – каркнула чернявка, перебравшись на крышу сеновала.
Хромуша не ответила. Она не любила вступать в перепалки, ссориться. Видно, потому у нее столько друзей, без которых не уследишь за стаей желторотых утят.
Вот из хлева стрелой вылетела ласточка.
– Гнать! Гнать!.. – крикнула она, пролетая мимо Хромуши.
Индюшка тут же подозвала малышей к себе и огляделась – кто же этот негодяй, кого это надо гнать?
Да это кот Черныш крадется вдоль плетня, кося зелеными глазами на утят! А два несмышленыша не слышали ни ласточкина крика, ни зова Хромуши – увидели лягушку и пристали с расспросами: откуда она взялась, такая холодная да мокрая. Лягушка съежилась в коровьем следу и молчит. Утята щиплют ее в загривок и допытываются:
– Ты знаешь, где вода? Скажи, где вода!
Черныш еще плотней прижимается к траве, еще мягче ступает лапами… В тени плетня он почти невидим, но глазастая ласточка пролетела у самой земли и крикнула снова:
– Вот он! Вот он! Гнать-гнать!
– Ах вот ты где!.. – закулдыкала индюшка и поспешила к коту. – Зачем пожаловал? Чего подбираешься? А ну жми отсюда!
Кот сердито дергает хвостом и, не сказав ни слова, степенно удаляется на сеновал – словно там его ждут неотложные дела.
– Ах ты, негодник! – кричит вдогонку индюшка и еще долго не спускает глаз с приоткрытой двери сеновала. Она-то помнит, как Черныш притащил с луга молодую куропатку. Ох, шельмец! Как он ластится к хозяевам, какой добренький, особенно когда голоден… Притвора!
Хромуша и ее многочисленное семейство прекрасно уживаются с голубями, с курами. Правда, эти трещотки, бывает, набьют зоб чужой кашей да еще кудахчут, толчась вокруг индюшки.
– Ах, Хромуша, Хро-му-ша… Не твои это дети, не твои-и. Вот вырастут – уви-идишь…
«Как это не мои? – рассуждает индюшка, ласково укрывая крыльями своих писклявых непосед. – Как это – не мои?! Я их высидела, я их выращу, летать научу… Ах вы, несмышленыши мои желторотые, писклята вы мои…»
Год назад, когда Хромуша еще не хромала, а Микаса никто не обзывал Разбойником, в том же дворе разгуливала пестрая стая индюшат. У всех уже пробивались рябые перышки, с каждым днем росли и крепли крылья. Но, оказывается, чтобы летать, крыльев недостаточно. Нужно еще и очень хотеть, больше, чем поесть посытнее да подремать на солнцепеке, где ветерок не задувает,
Микасова отца соседи частенько величали Мастером, потому что он умел возводить избы – от фундамента до самой трубы. Но летать он не умел и пользовался лестницей. И эта лестница, к великой радости индюшат, долго стояла прислоненной к крыше сеновала.
Поначалу индюшатам удавалось вскочить на первую перекладину, а через недельку-другую самые смелые из них взлетали на пятую, а то и на шестую! Здесь они устраивались на ночь, и выше всех – гляди-ка – непременно торчала индюшка, которую впоследствии стали звать Хромушей. В то время ее, пожалуй, следовало называть Летуньей или Чемпионкой…
Когда лестницу увезли на новую стройку, индюшка не успокоилась, а стала искать, на что бы ей теперь взлететь. Больше всего манили ее три сосны, что протянули свои ветви выше избы. На одной сосне темнело удобное гнездо аистов. Аисты казались индюшке важными, но мирными и вежливыми птицами.
«Вот бы взлететь на тот золотистый извилистый сук!..» Индюшка бы нашла о чем потолковать с аистихой, похвалила бы ее тонконогих близнецов… Они такие воспитанные, не дерутся между собой – спокойные и разумные, словно взрослые. Индюшка, пожалуй, рискнула бы даже пригласить семейство аистов к себе в гости. Когда Микас накрошит в корытце травки-лапчатки, да еще перемешает с отрубями – просто объедение!
Летунья упражнялась каждый день, удивляя своими подвигами всех птиц и людей на хуторе. Она уже легко перемахивала через плетень и взлетала даже на поленницу. Тут она чистила перья, осматривалась вокруг и, скажем без утайки, собиралась с духом – вниз-то всегда страшнее, чем вверх…
Аистята уже расправляли крылья, собирались на ржище искать кузнечиков, а золотистые сучья сосны все еще были недосягаемы для индюшки, хотя все остальные высоты на хуторе она одолевала с легкостью.
И вот однажды, не учтя всех возможных трудностей, она взлетела на высокий журавль колодца. Жердь закачалась, заскрипела, и индюшка чуть было не свалилась в черную разинутую пасть колодца. В испуге она крепко вцепилась когтями в гладкую жердь и решила посидеть, успокоиться и тогда уж лететь дальше… Но дул ветерок, журавль раскачивался, индюшка вздрагивала, хлопала крыльями и все не могла оттолкнуться от жерди.
Одной ногой она нащупала цепь, на которой висело ведро, обхватила ее когтями и решила подождать, пока поутихнет злосчастный ветер.
И тут из избы вышел Микас, которого послали за водой. Он был весел и бодр: сегодня был день его рождения, о котором он и позабыл. Утром мама разбудила его, расцеловала и, замесив сладкий пирог, велела позвать в гости Расяле с Гедрюсом.
Папа уже ушел на работу, но Микас чувствовал, что и он принес какой-нибудь подарок. Поскорей бы спекся пирог, поскорей бы настал вечер!
От избытка чувств или потому, что солнце било в глаза, Микас надел ведро на голову. Холодные капли потекли за шиворот, он поежился и сбросил ведро наземь. Перепуганная звоном, индюшка захлопала крыльями, Микас поднял голову и удивился: огромная незнакомая птица сидит на журавле! Наверно, орел! Надо бежать домой и сказать маме! И вдруг Микас понял – да это же отчаянная индюшка…
– Кыш! – крикнул он. – Еще колодец засоришь своими перьями.
Индюшка не послушалась, и Микас, набрав камней, принялся швырять в нее. Пустил один – мимо, пустил второй, третий…
Мама увидела из окна и крикнула:
– Ты что делаешь?! Что ты делаешь?!
Пока она вытерла руки от сладкого теста, пока выбежала во двор, было уже поздно. Индюшка с подбитой ногой шлепнулась в огород, между грядок.
– Что она тебе сделала, разбойник! Вот тебе бы кто-нибудь камнем… – бранилась мама и тут же, ласково уговаривая, попыталась поймать индюшку. Бедная птица металась среди качанов капусты, помогая себе крыльями, а Микас не смел подойти ближе, чтобы помочь маме. Часто-часто моргая, он добрел до березовой рощицы, сел под деревом и горько заплакал. Жалко было обиженную птицу, испорченный праздник, даже вкусно пахнущий пирог больше не манил его.
За что он обидел ни в чем не повинную птицу?.. Просто надоели ему вечно голодные индюки, которые бродят по двору и болбочут.
Когда, успокоившись, Микас пришел домой, у сеновала уже стояли Гедрюс в новой ковбойке, Расяле с голубой лентой в волосах и мама с папой. Мама держала индюшку, а папа привязывал ей к ноге лучинку. Увидев Микаса, все замолчали, только Расяле не выдержала и сказала:
– Уж такой бессердечный… Уж такой разбойник… Самого страшного разбойника страшнее!
– Я только спугнуть хотел… – негромко отозвался Микас. Он словно просил, чтоб его отругали, чтоб папа что-нибудь сказал, даже ремнем вытянул!.. Микас получил бы по заслугам, и все бы образовалось.
Но отец даже не взглянул на него. Кончил перевязку и сказал маме:
– Отпусти ее, посмотрим…
А детям:
– Отойдите в сторонку, не пугайте ее.
Индюшка, ковыляя, скрылась за сеновалом. Мастер, не проронив больше ни слова, ушел в избу, мама – в хлев, а Расяле снова повторила:
– Разбойник! Пошли, Гедрюс, домой, раз он такой…
– Подождите, – просил Микас. – Мама пирог испечет.
– Пирог!.. – отозвался Гедрюс. – Радуйся, что по шее не схлопотал.
– Я знаю… Да я и не хочу. Но вам-то уж наверно дадут! Гедрюс поколебался немножко, пошарил в кармане, потом вытащил пистонный пугач и сказал:
– На, Это тебе на день рождения…
– Будешь настоящим разбойником! – не отставала Расяле. – Бедной индюшке ножку подбил.
Всю зиму Хромуша провела в заточении в хлеву вместе с курами, которые до смерти надоели ей своими постоянными жалобами:
– Ох-ох-ох-ох… Снесу-снесу, вот-вот снесу!.. – квохтала одна.
Другая отвечала:
– Снесешь – куда понесешь? Снесешь – куда понесешь?
Дождавшись весны, Хромуша приглядела в куче хвороста укромное местечко и снесла несколько больших веснушчатых яиц. Она никому не хвасталась, в кучу хвороста зря не лазила, но какой-то негодник все равно нашел гнездо и украл ее сокровища. Осталось одно-единственное яйцо, да и то не самое красивое. Печальная Хромуша снесла рядышком еще одно – последнее, и села высиживать. Думает – вылупится парочка индюшат, пойдут новые заботы, новые радости…
Да где уж там… Пришел Микас рубить хворост, увидел Хромушу и тут же маме сказал. Та решила, что там сидеть неудобно – и дождик добирается, и коты вокруг бродят… Устроила на сеновале уютное гнездо, положила в него голубые яйца и, ласково уговаривая, усадила на них индюшку.
– Сиди, Хромуша, высиживай…
Индюшке не очень-то нравилось, что люди вмешиваются в ее личную жизнь, но… рядом с новым гнездом были тарелочка с зерном и мисочка с водой – лучше ведь не найдешь…
Четыре недели Хромуша грела своим телом яйца и ждала рябеньких индюшат, а вылупились нежные пушистые утята. Индюшка заботилась о них как умела – только бы были сыты, в тепле, только бы не хворали да не пропали. Летать она давно не помышляла, только старалась своей увечной ногой нечаянно не наступить кому-нибудь из пискунов на лапку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20
Дайнис тянул жребий напевая: «Тир-ли, тир-ли, тир-лир-лир-ли, тир-ля-ля!» Бульбук осторожно сунул палец и взял ту ягодку, которой коснулся первой. Оюшка попросил Живилька еще раз встряхнуть шапку.
Дилидон подбросил в костер веточек и последним взял ягодку.
– Покажите, – негромко сказал он.
Гномы, сбившись в кучку, разом разжали кулаки. Шесть влажных ладоней блестели в свете костра, и на каждой лежало по зеленой ягодке.
«А где черная?» – чуть не спросили все сразу и поняли, что нет ладони Живилька. Заглядевшись на других, он забыл взять последнюю ягодку.
– Так вот где черная! – сказал он, порывшись в шапке.
Гномы смутились. Ни одному не пришло в голову, что роковая ягодка может достаться самому маленькому и любимому. Ведь он, чего доброго, даже не дотащит очки. Что делать? Придется заново кидать жребий.
Но пока они раздумывали, Живилёк покрепче нахлобучил шапчонку, схватил очки за дужки и, спотыкаясь, кинулся в огонь. Гномы даже крикнуть не успели, как пламя захватило его в свою жгучую горсть и метнуло вверх.
Но это был уже не Живилёк… Гномы увидели, как из пламени выпорхнула крохотная птичка и, опустившись на вершину дуба, звонко запела.
Словно устав от содеянного, огонь ослабел, замигал и начал гаснуть. Гномы не подбрасывали больше веток. Они стояли в оцепенении и слушали.
Оба отряда драчунов были уже недалеко.
– Послушайте! Соловей! – услышал Гедрюс голос Микаса.
– Покажите – где! Сейчас я его! – вполголоса крикнул Джим.
– Не вспугни его, не стреляй!.. – взмолилась Януте. – Я еще никогда не слышала соловья.
Голос у нее был беспомощный и милый – «как заячья капустка», – подумал Гедрюс, и он вдруг почувствовал, что никогда не представится лучшего случая помириться с Микасом-Разбойником.
– Давайте бросим эти палки! – громко сказал он и шагнул к дубу, под которым только что мигал огонек.
– Стой! Руки вверх! – скомандовал Джим.
– А ну-ка, отойди, – смело заявила Расяле. – Не ты командир. Где Микас-Разбойник?
– Я тут… – миролюбиво откликнулся Микас. – А что вы так поздно здесь делаете?
– Мы соловья слушаем…
– Соловья? С палками?..
– Посмотрите, мои очки! – вдруг воскликнул Гедрюс. – Как они тут оказались?
– Ага, они самые, – подойдя, подтвердил Микас. – Значит, это стекла блестели в лунном свете, а мы-то думали, что вы костер развели.
Очки были теплые и приятно щекотали переносицу. Взглянув вниз, Гедрюс увидел шестерых крохотных человечков. Запрокинув головы, со слезами на глазах они нетерпеливо ждали – увидит он их или нет.
В этот напряженный миг даже соловей примолк.
– Что с тобой, Гедрюс? – спросила Расяле. – Что ты увидел?
Гедрюс приложил палец к губам:
– Тс!.. Смотрите и вы! Лес полон гномов!
Он сказал это так, что нельзя было ему не поверить. Дети тихо присели, сбились в одну общую кучку и почувствовали себя крохотными дружными человечками, которым ночь открыла свои тайны.
В мягком гнезде из мха сопели спящие шмели, и от запаха меда им снился сладкий красноголовый клевер. Словно заколдованный замок, коротким, но крепким летним сном спал муравейник. Каждый куст, каждая ветка и каждый цветок баюкал какое-нибудь дремлющее существо. Только трещали, не переставая, хмельные кузнечики, и светлячок, взобравшись на самую высокую травинку, все еще размахивал фонариком в поисках своей спящей царевны.
– Как хорошо, что мы встретились!.. – прошептал кто-то.
Может, это сказал Гедрюс, может, Микас, а может, кто-нибудь из гномов. Они сидели очень близко друг к другу, а тут еще соловей залился так торжественно и громко, что даже луна остановила свою небесную ладью и преданно слушала его до самой зари.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Эй, прячьтесь!
ХРОМУША
Хромую индюшку, которая водила по двору одиннадцать косолапых желтоперых утят, Микас-Разбойник и все в доме звали Хромушей. Обнесенный загородкой, плетенной из лозы, мирок пушистого выводка был полон всевозможных тайн, странностей и опасностей.
Вот прямо на край корытца сели два воробья. Один – толстый, взъерошенный, капризный. Сам не ест, только чирикает, разинув клюв, как заведенный, крылышками трясет и ждет, пока другой, куда более щуплый, но бойкий, отковырнет немного каши и сунет ему, лентяю, в клюв. Да ведь это воробьиха-мама кормит своего баловня!..
Хромуше не жалко корма, но ее зло берет: такой здоровяк, а сам есть не умеет! Она коротко, но сердито кулдыкнула на воробьев, те вспорхнули и опустились среди кур.
Прилетела ворона. Серая одежка, черные сапожки, сама нахальная, глаза недобрые. Ворону бранью не возьмешь, так что Хромуша подошла и сердито махнула крылом – а ну-ка, убирайся! Нечего лезть к малышне. Еще цапнет какого-нибудь разиню, и поминай как звали.
– Кар-р-га! Кар-р-га! – каркнула чернявка, перебравшись на крышу сеновала.
Хромуша не ответила. Она не любила вступать в перепалки, ссориться. Видно, потому у нее столько друзей, без которых не уследишь за стаей желторотых утят.
Вот из хлева стрелой вылетела ласточка.
– Гнать! Гнать!.. – крикнула она, пролетая мимо Хромуши.
Индюшка тут же подозвала малышей к себе и огляделась – кто же этот негодяй, кого это надо гнать?
Да это кот Черныш крадется вдоль плетня, кося зелеными глазами на утят! А два несмышленыша не слышали ни ласточкина крика, ни зова Хромуши – увидели лягушку и пристали с расспросами: откуда она взялась, такая холодная да мокрая. Лягушка съежилась в коровьем следу и молчит. Утята щиплют ее в загривок и допытываются:
– Ты знаешь, где вода? Скажи, где вода!
Черныш еще плотней прижимается к траве, еще мягче ступает лапами… В тени плетня он почти невидим, но глазастая ласточка пролетела у самой земли и крикнула снова:
– Вот он! Вот он! Гнать-гнать!
– Ах вот ты где!.. – закулдыкала индюшка и поспешила к коту. – Зачем пожаловал? Чего подбираешься? А ну жми отсюда!
Кот сердито дергает хвостом и, не сказав ни слова, степенно удаляется на сеновал – словно там его ждут неотложные дела.
– Ах ты, негодник! – кричит вдогонку индюшка и еще долго не спускает глаз с приоткрытой двери сеновала. Она-то помнит, как Черныш притащил с луга молодую куропатку. Ох, шельмец! Как он ластится к хозяевам, какой добренький, особенно когда голоден… Притвора!
Хромуша и ее многочисленное семейство прекрасно уживаются с голубями, с курами. Правда, эти трещотки, бывает, набьют зоб чужой кашей да еще кудахчут, толчась вокруг индюшки.
– Ах, Хромуша, Хро-му-ша… Не твои это дети, не твои-и. Вот вырастут – уви-идишь…
«Как это не мои? – рассуждает индюшка, ласково укрывая крыльями своих писклявых непосед. – Как это – не мои?! Я их высидела, я их выращу, летать научу… Ах вы, несмышленыши мои желторотые, писклята вы мои…»
Год назад, когда Хромуша еще не хромала, а Микаса никто не обзывал Разбойником, в том же дворе разгуливала пестрая стая индюшат. У всех уже пробивались рябые перышки, с каждым днем росли и крепли крылья. Но, оказывается, чтобы летать, крыльев недостаточно. Нужно еще и очень хотеть, больше, чем поесть посытнее да подремать на солнцепеке, где ветерок не задувает,
Микасова отца соседи частенько величали Мастером, потому что он умел возводить избы – от фундамента до самой трубы. Но летать он не умел и пользовался лестницей. И эта лестница, к великой радости индюшат, долго стояла прислоненной к крыше сеновала.
Поначалу индюшатам удавалось вскочить на первую перекладину, а через недельку-другую самые смелые из них взлетали на пятую, а то и на шестую! Здесь они устраивались на ночь, и выше всех – гляди-ка – непременно торчала индюшка, которую впоследствии стали звать Хромушей. В то время ее, пожалуй, следовало называть Летуньей или Чемпионкой…
Когда лестницу увезли на новую стройку, индюшка не успокоилась, а стала искать, на что бы ей теперь взлететь. Больше всего манили ее три сосны, что протянули свои ветви выше избы. На одной сосне темнело удобное гнездо аистов. Аисты казались индюшке важными, но мирными и вежливыми птицами.
«Вот бы взлететь на тот золотистый извилистый сук!..» Индюшка бы нашла о чем потолковать с аистихой, похвалила бы ее тонконогих близнецов… Они такие воспитанные, не дерутся между собой – спокойные и разумные, словно взрослые. Индюшка, пожалуй, рискнула бы даже пригласить семейство аистов к себе в гости. Когда Микас накрошит в корытце травки-лапчатки, да еще перемешает с отрубями – просто объедение!
Летунья упражнялась каждый день, удивляя своими подвигами всех птиц и людей на хуторе. Она уже легко перемахивала через плетень и взлетала даже на поленницу. Тут она чистила перья, осматривалась вокруг и, скажем без утайки, собиралась с духом – вниз-то всегда страшнее, чем вверх…
Аистята уже расправляли крылья, собирались на ржище искать кузнечиков, а золотистые сучья сосны все еще были недосягаемы для индюшки, хотя все остальные высоты на хуторе она одолевала с легкостью.
И вот однажды, не учтя всех возможных трудностей, она взлетела на высокий журавль колодца. Жердь закачалась, заскрипела, и индюшка чуть было не свалилась в черную разинутую пасть колодца. В испуге она крепко вцепилась когтями в гладкую жердь и решила посидеть, успокоиться и тогда уж лететь дальше… Но дул ветерок, журавль раскачивался, индюшка вздрагивала, хлопала крыльями и все не могла оттолкнуться от жерди.
Одной ногой она нащупала цепь, на которой висело ведро, обхватила ее когтями и решила подождать, пока поутихнет злосчастный ветер.
И тут из избы вышел Микас, которого послали за водой. Он был весел и бодр: сегодня был день его рождения, о котором он и позабыл. Утром мама разбудила его, расцеловала и, замесив сладкий пирог, велела позвать в гости Расяле с Гедрюсом.
Папа уже ушел на работу, но Микас чувствовал, что и он принес какой-нибудь подарок. Поскорей бы спекся пирог, поскорей бы настал вечер!
От избытка чувств или потому, что солнце било в глаза, Микас надел ведро на голову. Холодные капли потекли за шиворот, он поежился и сбросил ведро наземь. Перепуганная звоном, индюшка захлопала крыльями, Микас поднял голову и удивился: огромная незнакомая птица сидит на журавле! Наверно, орел! Надо бежать домой и сказать маме! И вдруг Микас понял – да это же отчаянная индюшка…
– Кыш! – крикнул он. – Еще колодец засоришь своими перьями.
Индюшка не послушалась, и Микас, набрав камней, принялся швырять в нее. Пустил один – мимо, пустил второй, третий…
Мама увидела из окна и крикнула:
– Ты что делаешь?! Что ты делаешь?!
Пока она вытерла руки от сладкого теста, пока выбежала во двор, было уже поздно. Индюшка с подбитой ногой шлепнулась в огород, между грядок.
– Что она тебе сделала, разбойник! Вот тебе бы кто-нибудь камнем… – бранилась мама и тут же, ласково уговаривая, попыталась поймать индюшку. Бедная птица металась среди качанов капусты, помогая себе крыльями, а Микас не смел подойти ближе, чтобы помочь маме. Часто-часто моргая, он добрел до березовой рощицы, сел под деревом и горько заплакал. Жалко было обиженную птицу, испорченный праздник, даже вкусно пахнущий пирог больше не манил его.
За что он обидел ни в чем не повинную птицу?.. Просто надоели ему вечно голодные индюки, которые бродят по двору и болбочут.
Когда, успокоившись, Микас пришел домой, у сеновала уже стояли Гедрюс в новой ковбойке, Расяле с голубой лентой в волосах и мама с папой. Мама держала индюшку, а папа привязывал ей к ноге лучинку. Увидев Микаса, все замолчали, только Расяле не выдержала и сказала:
– Уж такой бессердечный… Уж такой разбойник… Самого страшного разбойника страшнее!
– Я только спугнуть хотел… – негромко отозвался Микас. Он словно просил, чтоб его отругали, чтоб папа что-нибудь сказал, даже ремнем вытянул!.. Микас получил бы по заслугам, и все бы образовалось.
Но отец даже не взглянул на него. Кончил перевязку и сказал маме:
– Отпусти ее, посмотрим…
А детям:
– Отойдите в сторонку, не пугайте ее.
Индюшка, ковыляя, скрылась за сеновалом. Мастер, не проронив больше ни слова, ушел в избу, мама – в хлев, а Расяле снова повторила:
– Разбойник! Пошли, Гедрюс, домой, раз он такой…
– Подождите, – просил Микас. – Мама пирог испечет.
– Пирог!.. – отозвался Гедрюс. – Радуйся, что по шее не схлопотал.
– Я знаю… Да я и не хочу. Но вам-то уж наверно дадут! Гедрюс поколебался немножко, пошарил в кармане, потом вытащил пистонный пугач и сказал:
– На, Это тебе на день рождения…
– Будешь настоящим разбойником! – не отставала Расяле. – Бедной индюшке ножку подбил.
Всю зиму Хромуша провела в заточении в хлеву вместе с курами, которые до смерти надоели ей своими постоянными жалобами:
– Ох-ох-ох-ох… Снесу-снесу, вот-вот снесу!.. – квохтала одна.
Другая отвечала:
– Снесешь – куда понесешь? Снесешь – куда понесешь?
Дождавшись весны, Хромуша приглядела в куче хвороста укромное местечко и снесла несколько больших веснушчатых яиц. Она никому не хвасталась, в кучу хвороста зря не лазила, но какой-то негодник все равно нашел гнездо и украл ее сокровища. Осталось одно-единственное яйцо, да и то не самое красивое. Печальная Хромуша снесла рядышком еще одно – последнее, и села высиживать. Думает – вылупится парочка индюшат, пойдут новые заботы, новые радости…
Да где уж там… Пришел Микас рубить хворост, увидел Хромушу и тут же маме сказал. Та решила, что там сидеть неудобно – и дождик добирается, и коты вокруг бродят… Устроила на сеновале уютное гнездо, положила в него голубые яйца и, ласково уговаривая, усадила на них индюшку.
– Сиди, Хромуша, высиживай…
Индюшке не очень-то нравилось, что люди вмешиваются в ее личную жизнь, но… рядом с новым гнездом были тарелочка с зерном и мисочка с водой – лучше ведь не найдешь…
Четыре недели Хромуша грела своим телом яйца и ждала рябеньких индюшат, а вылупились нежные пушистые утята. Индюшка заботилась о них как умела – только бы были сыты, в тепле, только бы не хворали да не пропали. Летать она давно не помышляла, только старалась своей увечной ногой нечаянно не наступить кому-нибудь из пискунов на лапку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20