Владимир Высоцкий.

Дельфины и психи
Записки сумасшедшего

Все ниженаписанное мной не подлежит ничему и не принадлежит никому.
Только интересно, бред ли это сумасшедшего или записки сумасшедшего и
имеет ли это отношение к сумасшествию?
Утро вечера мудренее, но и в вечере что-то есть. Бедная Россия,
что-то с ней будет. Утром...
Давали гречневую кашу с сиропом. Хорошо и безопасно. А Далила блудила
с Самсоном. Одна сторожиха доложила, что Самсона спать уложила. Далила его
подсторожила, взвалила, поносила, поголосила и убила Дездемону.
Про каннибалов рассказывают такую историю. Будто трое лучших из них
(из каннибалов) сидели и ели елки на ели. Захирели, загрустили и решили:
Кто кого есть будет. Один говорит: - не меня, другой говорит: - не меня,
третий говорит: - не меня. Кто же кого - тогда?! Никто. Потому что у
каннибалов свои законы и обычаи: не хочешь - не ешь!
Доктор! Я не хочу этого лекарства, от него развивается импотенция.
Нет развивается, нет развивается, нет развивается! Нет, нет, нет! Ну,
хорошо, только в последний раз! А можно в руку?! Искололи всего, сволочи,
иголки некуда сунуть.
Далее и везде примечания.
А что вы читаете. А! Понятно! А вы знаете, как поп попадью извел? Что
значит извел? Убил, то есть. Ну! Развод по-итальянски. Вот. Он ее
подкараулил и спустил на нее икону Спасителя. Тройной эффект. Во-первых,
если уж Спаситель не спас, а убил, значит, было за что.
На прогулку я не пойду - там психи гуляют и пристают с вопросами.
Один спросил вчера, нет, сегодня... вчера... вчера... - вы, - говорит, -
не знаете, сколько время?
- Не знаю, - говорю, - и вам не советую, потому что время - деньги, и
время - пространство. А вы, - говорю, - паразит. И живете, небось, по
Гринвичу!
У Эйнштейна второй его постулат гласит: скорость света не зависит от
скорости движения источника. Проще говоря, это у него. А на практике у
космонавтов все наоборот, и крысы у них мрут даже раньше, чем люди, потому
что людям дают по 10 g, а крысам, мышам и преступникам - по 40, проще
говоря.
Я стал немного забывать теорию функций. Ну, это восстановится. Врач
обещал... врет, наверно. Но если не врет - господи, когда же ужин?
В кабинет профессора Корнеля, или нет, Расина, тогда ладно. В кабинет
некоторого профессора лингвиста-ихтиолога развязной походкой вошел
немолодой уже дельфин. Сел напротив, заложил ногу на ногу, а так как
закладывать было нечего, то он сделал вид, что заложил. И произнес:
- Ну-с?
- Я вас не вызывал, - профессор тоже сделал вид, что ничуть не
удивлен, но не так-то легко обмануть умное даже животное, с подозрением на
разум.
- Я сказал только "ну-с!" А дальше вот что: сегодня дежурный по
океанариуму, фамилию забыл, во время кормления нас, - я имею в виду
дельфинов, а также других китообразных и даже китов, во-первых, тухлой
рыбой, во-вторых, ругал нецензурно.
- В каких выражениях? - спросил профессор и взял блокнот.
- Я уверяю вас, что в самых-самых. Там были и "дармоеды", и "агенты
Тель-Авива", и что самое из самых - "неразумные твари".
- Я сейчас распоряжусь и его строго накажут.
- Не беспокойтесь, он уже наказан, но вы должны были бы попросить
извинения за него, ведь вы той же породы и тоже не всегда стесняетесь в
выражениях! Население требует! Иначе будут последствия!
Только здесь оскорбленный профессор вспомнил, что дельфины еще не
умеют говорить, что работе, конечно, еще далеко до конца и что, как это он
сразу не понял, - ведь это сон, переутомление.
- О, господи, - он ткнул себя в подбородок хуком слева и закурил
сигару.
- Господь не нуждается в том, чтобы его поминали здесь. Ему
достаточно наших вздохов и обид. К тому же он сейчас спит. Вот его
трезубец. - Здесь дельфин довольно бесцеремонно вытащил изо рта сраженного
профессора сигару и закурил, пуская громадные кольца изо рта в сраженного
профессора.
- Фу! Какая гадость! - раздавил сигару, впрочем, нет, давить ему было
тоже нечем, но он сделал что-то такое, от чего сигара зашипела и перестала
существовать. - А теперь идемте, - пропищал он тоненьким голосом, именно
голосом, который так над...
Профессор сплюнул, поиграл трезубцем и встал.
Дельфины вообще любят резвиться. Они от людей отличаются добротой,
выпрыгивают из воды, улыбаются и играют с детьми дошкольного возраста.
Но этот дельфин, кажется, вовсе не собирался играть с дошкольниками.
Во всяком случае, так показалось профессору, и он покорно встал на
шатающиеся ноги.
А сегодня мне нянечка сказала: "Красавчика ты нашего" и еще, что я
стал дисциплинированнее самых тихих (помешанных).
Хорошо это или плохо? Вот в чем вопрос. Пишу латынью, потому что
английского не знаю, да и не стремился никогда, ведь не на нем
разговаривал Ленин, а только Вальтер Скотт и Дарвин, а он был за обезьян.
В 3 часа 30 минут ночи молодой идиот сунул мне локтем в бок и
сообщил, что трамваи не ходят, и последний, 47-й прошел 2 часа назад,
видимо развозя кондукторов, работников парка и случайных прохожих.
Последний троллейбус мчит и т. д. Эх! Все-таки замечательная эта штука -
жизнь!
Доктор, я не хочу этого лекарства, от него бывает импотенция! Нет
бывает! Нет бывает! Да бывает, черт возьми! Ну ладно, в последний раз! Ну
зачем опять! Прошу же в руку!
Вчера мне снилась кто-то средняя между Бриджит Бардо и Ив Монтаном.
Это, наверное, началась нимфомания. Говорят, что Бриджит не живет со своим
мужем, потому что не хочет. Грандиозно! У них все так: не хочет и все! Не
живет! А здесь, попробуй! Нет! И думать нечего! Выйду отсюда - заставят!
Они все могут заставить. Изверги! Немцы в концлагерях, убийцы в белых
халатах, эскулапы, лепилы! Гиппократы, и все! Ах, если бы не судьбы мира!
Если бы не это! Если бы...
Шестым чувством своим, всем существом, всем данным господом богом
разумом уверен я, что нормален. Но, увы! Убедить в этом невозможно, да и
стоит ли?!
И сказал Господь: - да восчешутся руки мои, да возложатся на ребра
твои и сокрушу я их! Так и с недугом будет моим - мне врач обещал, что к
четвергу так и будет.
Все пророки - и Иоанн, и Исаак, и Соломон, и Моисей, и еще кто-то -
правы только в одном, что жил Господь, распнули его, воскрес он и ныне
здравствует, царство ему небесное. А все другое, насчет возлюбления
ближнего, подставления щек под удары оных, а так же - не забижай, не
смотри, не слушай, не дыши, когда не просят, и прочая чушь - все это
добавили из устного народного творчества. Да, вот еще: "не убий!" - это
правильно. Не надо убивать. Убивать жалко, да и не за что.
Сейчас начнутся процедуры, хвойные ванны, кои призваны поднимать
бодрость духа нашего тела, а также и достоинства.
Так, что не убий, и все тут. Я ни за что не пойду в столовую. Там
психи едят и чавкают. Не уверяйте меня, именно - чавкают и вдобавок
хлюпают. Ага, эврика! Несмотря на разницу в болезнях, шизофрения, там,
паранойя и всякая другая гадость, - у них есть еще одно, вернее два общих
качества. Они все - хлюпики и чавчики. Вот! И я к ним не пойду, я лучше
возьму сухим пайком, имею я, в конце концов, право на сухой. У вас здесь и
так все сухое: закон и персонал обслуживающий. И я требую сухой паек. Нет?
Тогда - голодовка! Только голодовка может убедить вас в том, что личность
- это не тлеющая тварь, а нечто даже значительно большее.
Да! Да! Благодарю! Я и буду голодать на здоровье. Читали историю
КПСС? Нет, старую! Там многие голодали и, заметьте, с успехом. А один
доголодался до самых высоких постов и говорил с грузинским акцентом. Он
уже, правда, умер и тут только выяснилось, что голодовки были напрасны. Но
ведь это почти через 40 лет. Ничего, лучше жить 40 лет на коне, чем без
щита. Я лучше поживу, а потом, уже после смерти, пускай говорят:
- Во, он-де голодал и поэтому умер. Пусть говорят хоть в сумасшедшем
доме. Мне хватит этих 40.
Зовут на прогулку. Там опять они, они - это люди, которых зовут не
иначе, как "больной" и обращаются ласково, до ужаса ласково. Пойду. От
судьбы не уйдешь! Ни от своей, ни от мировой. Тем более, что наши судьбы,
как две большие параллели.
Вот лексикон! Надо запомнить и все встанет на место: мы называемся
"чума", а есть еще "алкоголики". Вот и все. Надо же как просто.
На улице слякоть, гололед. Где-то ругаются шоферы и матерятся
падающие женщины, а мужчины (не падающие) вовсе и не подают им рук, а
стараются рассмотреть цвет белья или, того хуже, ничего не стараются, так
идут и стремятся, не упасть стремятся. Упадешь, и тебя никто не поднимет
сам упал, сам вставай. Закон, вагон, полигон, самогон, ветрогон, алкогон и
просто "гон".
- А вы знаете, я ведь начальник Галактики. Это очень, очень много. А
вы, ну что вы?
- А я - начальник Вселенной.
- Этого не может быть, Галактика - это и есть Вселенная. А тут не
может быть двух начальников одновременно.
- Извините, я позвоню домой. Мария, это я! То же ты? Да? А кефир? Я
не могу без кефира, все кругом смеются, что я без кефира. Жду!
- Так вы утверждаете, что Галактика и Вселенная - одно и то же.
Позвольте заметить вам, что это не так. Это все равно, что, ну...
Галактика - это только завтрак, зато Вселенная это много завтраков, обедов
и ужинов в течении неограниченного времени. И я начальник всего этого, так
что прошу вас отойти и не мешать. Меня ждут дела.
Каждый человек может делать то, что хочет и не хочет его начальник.
Есть такой закон. А если нет начальника, то и закона нет, и человека,
следовательно, нет. Ничего нет. Есть дома, окна, машины, а больше ничего.
Нуль. Один всемирный нуль, как бублик, который никто не съест, потому что
он не бублик вовсе, а нуль. Нуль. Хватит, так нельзя. Врач запретил
мыслить такими громадными категориями. Можно сойти с ума и... тогда
прощай: гололед, метро и пивные, тогда все время одно это: психи, врачи,
телевизор и много завтраков, обедов и ужинов, то есть - Вселенная. Сгинь!
Сгинь! Сгинь! Нечистая сила! Нечистая сила - это грязный Жаботинский. Есть
такое сравнение. Сгинь, грязный Жаботинский.
Вот еще был такой сарай. Двое пили, пили и все пропили с себя и с
окружающих. С окружающих их семей: отцов, матерей, жен, детей. Это с
деток-то! Изверги! Дети-то ведь ручонки тянут, зябнут, есть просят, а им и
во двор-то похулиганить выйти не в чем. А они пропили все в дым, в лоск, в
стельку, в дупель, в усмерть и еще в бабушку твою бога душу (Маяковский).
Душегубы! Словом, вопрос возник, как быть, что пить. Нечего пить, потому
что не на что купить и грабить боязно - дадут по морде и бутылку на сдачу
посуды отберут. Один, который старше и трезвей, говорит: - пошли кровь
сдавать, четверной эффект: уважать будут и три сотни дадут, и четыре.
Пошли. Одному - р-раз иголку в руку и качают, и качают. Насосом в две
руки. Он - хлоп, и в обморок, не вынес равнодушия. Ни тебе уважения и -
трехсот. Оказалось, откачали на сотню. Они две бутылки купили, пьют и
плачут. А друг говорит: - твою кровь пьем, Ваня! Кровь людская не водица,
она - водка, Ваня, водка она - кровь, ничего более.
- А ты всегда, Вася, кровь мою, не водицу пил. Пил и не закусывал.
Кровопиец ты и есть. Сволочь ты и нет тебе моего снисхождения. Получай,
говорит, руку-то поднял, а ударить не может - ослаб. А тот и не слышал
ничего - спал. На сосисках спал и кровь даже не допил. Может пожалел! А?
Когда профессор под охраной дельфина двинулся вперед по коридору,
ведущему в океанариум, пришедший в себя труженик науки хотел было взять на
себя инициативу и уже потянулся даже к кнопке. Вот! Сейчас - одно нажатие
и сработают вмонтированные в мозг электроды раздражения, и идущий сзади
парламентер ощутит приятное покалывание и уснет. И все уснут и можно будет
немного поразмыслить над случившимся, а потом уже бить во все колокола, и
запатентовать, и пресс-конференции, а потом - домик с садом, и уйти в
работу с головой, и - исследовать, исследовать, резать их милых и
смотреть, как они сами вдруг... Мысли эти пронеслись мгновенно, но вдруг
голос, именно голос китообразного пропищал:
- Напрасно стараетесь, профессор. Наша медицина шагнула далеко
вперед, электроды изъяты. Это ваше наследие вспоминается теперь только
из-за многочисленных рубцов на голове и на теле. Идите и не оглядывайтесь.
Они остановились у входа, над которым горела надпись: "Вход воспрещен
посторонним и любопытным", ниже еще одна: "Добро пожаловать!", а уж совсем
внизу мелко: "Наш лозунг - ласка и только ласка, как первый шаг к
взаимопониманию".
Дверь распахнулась и глазам профессора предстало продолжение его
страшного сна. Боже, какое это было продолжение! Весь океанариум кипел,
бурлил и курлыкал. Можно было даже различить отдельные выкрики, что-то
очень агрессивное и на самых высоких нотах. Три полосатых кита - любимцы
города, - которые до того, до случившегося, мирно выполняли балетные па,
поставленные лучшим балетмейстером и любимцем животных одновременно, эти
три кита океанариума, как бы забыв всякие навыки, кувыркались и бились в
стены, но все это весело и как-то даже ожесточенно весело.
Все дельфины-белобочки сбились в кучу и, громко жестикулируя, нет,
жестикулировать, собственно, им нечем, громко крича, на чистом
человеческом языке, ругали его, профессора, страшными словами, обзывали
"мучителем людей", то есть дельфинов, а кто-то даже вспомнил Освенцим и
крикнул:
- Это не должно повториться!
Один обалдевший от счастья дельфин, прекрасный представитель вида,
которому, видимо, только что вынул электрод собрат по... - да! да! - по
разуму (теперь в этом можно не сомневаться), этот дельфин делал громадные
круги, подобно торпеде, нырял, выпрыгивал вверх, и тогда можно было
разобрать: "Долой общение, никаких контактов.
1 2 3 4