Но мне повезло. Может, это и было долгожданное чудо. Мне снились собаки. Мои пушистые четвероногие друзья, они пребывали в весьма плачевном состоянии. Собственно, ни одна из них не была полностью целой, от некоторых осталось не больше половины, и из разодранных и скрученных тел свисали и волочились по мокрой земле красноватые лоскутья внутренностей. Морды тоже были изувечены, кое-где проглядывали кости, а глаза, мутные и неживые, как у вареной рыбы, вяло вращались в глазницах. Они шли ко мне, чтобы я их обласкал и дал вкусненького совсем как в старые добрые времена. Вот только мне уже не хотелось общаться с ними. Под дикий визг, гвалт и сдавленные хрипы я бросился бежать, задевая за узкие стены каменного лабиринта. Меня шатало, ноги подгибались, а дышать становилось все тяжелее. Одна из собак догнала меня и с лета вцепилась в ногу, и я чувствовал, как холодные, крошащиеся зубы рвут кожу. Нет, они не хотели подачки с моей руки. Теперь этой подачкой был я сам. Я закричал, но крик потонул в уродливых бетонных стенах. Я бежал все быстрее, сознание мутилось от ужаса, и в какой-то момент мои преследователи чуть поотстали. А потом грянул громогласный, чудовищный рык и гнилостный ветер ураганом пронесся по коридору, сметая с пола что-то похожее на высушенный беловатый хворост. Только это были старые-старые кости, и время высосало из них всю влагу. Я не удержался на ногах, упал, бессильно пытаясь ухватиться за гладкие стены, и передо мной во тьме возникли два пылающих красно-оранжевых глаза. Я закричал и проснулся, чувствуя на себе взгляд деревянной совы. Да, так же смотрели и те два глаза во сне. Подушка была мокрой от пота. За окном моросил дождь, и я больше не уснул. Наутро Степан не вернулся. Я напрасно прождал его на улице, ежась под ледяной октябрьской моросью, от которой не далеко и до настоящего снега. Редкие прохожие косились на меня из-под мокрых, черных, как спины каких-то морских животных, зонтов. А над головой, мешаясь с осенними низкими тучами, расстилался темный полог, что тянулся от зловещей бревенчатой хаты, похоже, получившей новую жертву. Вымокший и замерзший, возвратился домой. Унылая капель из прохудившейся крыши только нагоняла тоску. Я пробовал убеждать себя, что Степан мог не прийти по тысяче причин. В конце концов, у него давно слабо с памятью, или он впал в очередной запой, которые у него случались с удручающей регулярностью. Напрасно. Что-то внутри меня знало правду. Знало, что Степан отправился вслед за моими собаками. То есть он, скорее всего, уже мертв. И это на моей совести. Не скажу, что это очень радовало. Но случай с моим шпионом показал, что дело посильно лишь мне самому. Решив так, я заснул, а дождь потихоньку переходил в сильный ливень. На следующий день, в четверг, я решил навестить домик сам. Ранним утром, когда невидимое за тучами солнце только-только пробовало разогнать стылую осеннюю тьму, я захлопнул дверцу своей халупы и вышел на улицу. Дождя не было, но ледяной посвистывающий ветер (предвестник зимы) пробовал выдуть из меня оставшееся тепло. Над головой почти не видимые массивы туч неслись и кружились в бешеных танцах. Иногда черная, рваная, как старушечья шаль, шквальная туча резво пересекала небосвод. Так низко, что, казалось, задевает своими неряшливыми лохмами верхушки деревьев. Подняв воротник и засунув руки в карманы, я спешно зашагал к ненавистному дому. Бурые октябрьские листья липли к ботинкам, тихо шуршали, когда ветер гнал их вдоль улицы. Высоко взлететь они не могли - перемешались, перемазались в осенней вязкой грязи и теперь лишь ползли по мокрой земле. Утром градусник с треснутым корпусом у меня на окне показал на более трех градусов тепла. Я миновал громадный кирпичный коттедж (недостроенный, с пустыми, лишенными рам проемами окон), а потом одинокий солнечный луч прорвался сквозь пелену и блеснул на реке так ярко, что я прищурил глаза. На фоне этого блеска темной глыбой выделялся проклятый дом, и деревянный идол совы приобрел неожиданную, совсем не свойственную дереву живость. В какой-то момент мне показалось, что на коньке сидит живая птица, которая сейчас слетит вниз и примется терзать мне лицо. Я сделал шаг назад и попытался закрыться руками, но тут солнце ушло и я разглядел сову получше. Деревянная. По-прежнему. И уже потемнела от осенних дождей. Дом вблизи показался мне еще больше. Я видел густую паутину на окнах и мертвых пауков на подоконниках. Дверь была заперта. Я не ожидал тут какой-либо сигнализации. Ведь тем существам... вернее, тварям, что обретаются тут, это не нужно. Зачем им сирена, если все незваные визитеры уже никогда не покидают этого места. Если, конечно, не предупреждены, как я. Способ войти был прост. Подобрав с раскисшей земли шероховатый осколок кирпича, я ударил в одно из боковых окошек. Стекло треснуло, и солидный кусок с немелодичным звоном провалился внутрь, в темноту. Оконные рамы были напрочь заклинены, и потому мне пришлось удалить еще, поминутно оглядываясь. Несмотря на стылый осенний ветер, я взмок. Если увидят селяне, ничего. Но если вернутся хозяева, это станет концом моей вылазки. Да и вообще, концом всего в этом не самом худшем из миров. Но было тихо. Лишь капала из поржавевшего водостока вода, да гневно шумел лесной бор вдалеке. В такой день люди редко просыпаются раньше девяти. Хочется спать, уж это я знаю по себе. Осколком стекла я разодрал паутину. Слабый осенний свет скользнул в открывшуюся комнату. А следом и я проник внутрь проклятого дома. Что ожидал увидеть? Какую-нибудь каноническую избушку ведьмы из детской сказки? Например, ветки омелы с потолка вперемешку с сушеными летучими мышами? Или, скажем, живописную коллекцию из полированных черепов собак, расположившуюся на кошмарного вида камине? Может быть, дубленую шкурку Степана вместо половичка у кровати? Напрасно. Взору открылась обычная комнатушка. Бревенчатые необшитые стены, крашенные какой-то темной олифой. Низенький потолок, с которого свисает одинокая, засиженная мухами лампочка без абажура. Потрепанного вида железная койка у стены, выстланная рваным синим одеялом с инициалами В.И. Некрашеный занозистый пол, весьма грязный. В уголке, похожая на громадного паука, примостилась древняя печка-буржуйка, ржавая, потемневшая от копоти. У одного из окон дорогущий стол из орехового дерева, на полированной столешнице которого остались жирные черные круги, возможно, от керосиновой лампы. Сама она стояла тут же, подвинутая к окну. Были еще три сундука в дальнем темном углу и белая крашеная дверь с медной, ярко сияющей даже в полутьме ручкой. Я остановился в недоумении. Такого декора не ждешь от людей, вроде бы обеспеченных. Но и на цитадель темных сил это вовсе не похоже. Они что, совершали свои обряды прямо тут, на убогом полу? Скорее всего, второй уровень маскировки, подумалось мне, и я, миновав стол, направился к двери. В тот момент я совсем не боялся, и даже присутствие идола совы совсем не пугало. Так, наверное, чувствуют себя люди, попавшие в эпицентр урагана, в его мертвую зону. Печка-буржуйка стояла с открытой заслонкой и была абсолютно пустой - либо угли из нее выгребли, либо вообще никогда не топили. Под половицами что-то скреблось. Мыши, наверное. Ухватившись за сияющую ручку двери, я потянул ее на себя. Тихо скрипнули петли, и моему взору открылось то, что было за ней. Мое сердце испуганно стукнуло и замерло, а сам я ощутил, как ноги подкашиваются и перестают меня держать. Три пары ненавидящих глаз смотрели из открывшегося проема. Оранжево-желтые живые глаза, вмещающие всю дикую звериную ненависть. Они жгли, как огонь, высасывали из меня жизнь. Мой взгляд помутился, и я рухнул на грубый пол, в последнем усилии пытаясь закрыться от этих пронизывающих взглядов. Мелькнуло и пропало воспоминание о недавнем сне. Сколько я так бессильно лежал на плохо ошкуренных досках, не знаю. Я тихо плакал и ждал гибели, царапал ногтями дерево пола. Эти взгляды те же, что и у совы на крыше, только сильнее во много раз. Через бесконечное по моим меркам время я поднялся. А еще через сколько-то сумел взглянуть в эти жуткие глаза еще раз. Три совы по-прежнему сидели по ту сторону двери. Их взгляд перестал быть жгуче-оранжевым, а глаза сменили свой цвет на темно-коричневый. Нарисованы они были мастерски, как и совы. Сидя на полу в метре от двери, я не мог различить мазков. Картина, глупая картина. Подавив безумное желание засмеяться, я протянул руку и коснулся одной из птиц. Гладкий холст с тихим шуршанием прогнулся под пальцем, и изображение совы исказилось. Судя по всему картина занимала весь проем. - Глупая картина, - произнес я вслух, а потом встал и захлопнул дверь. Дождь заунывно постукивал в окна, позвякивал уцелевшими стеклами в створке окна, через которое я проник сюда. Под подоконником натекла целая лужа. Я заново оглядел комнатушку. Пустая. Дорогой стол и недорогая стальная кушетка. Что я должен здесь искать? И почему тот же Степан не вернулся, увидев столь обычную обстановку? Или она не была тогда такой? Мой взгляд метнулся к массивным сундукам у стены. Сделанные из прочных досок, с железными углами - я не находил никаких признаков замка. Его и не было, потому что первая же створка легко распахнулась и нутро сундука явило свету свое содержимое. Сначала я подумал, что внутри ворох грязных тряпок. Но тут слабенький свет блеснул на гладкой поверхности пуговицы, затем еще на одной. Грязный рукав, покрытый какой-то жестковатой коростой. Рубашка или кофта, старая поношенная одежда. В сундуке была гора старого барахла. Я подцепил легкую брезентовку с начисто оторванным рукавом, приподнял, вгляделся. Совсем маленькая курточка - детский размер с яркой эмблемой. Коричневатая грязь вокруг неровного отреза и еще на эмблеме. Только здесь она была почти черной. Дорогого вида пиджак - часть костюма. Пуговицы вырваны с мясом, а в богатой ткани странные длинные прорехи. И опять бурые потеки кругом. Я откинул одежду в сторону, начал выгребать содержимое сундука, кидая тряпье на пол. Все было изодрано в клочья, но не изношено. Некоторые вещи казались только из магазина, если бы не их плачевный вид. Некоторые были испятнаны так сильно, что короста осыпалась с них со слабым шуршанием и падала на пол. Наконец мне открылось дно сундука. Я уже работал как безумный, выгребая барахло на пол, мои руки покрылись черным налетом со специфическим запахом, и я начинал понимать, что это такое. На дне нашлась разорванная надвое рубашка. Пятна были еще слишком свежими и без труда поддавались идентификации. Кровавые пятна. Свежие пятна крови. Я был почти уверен, что эта рубашка принадлежит...принадлежала Степану. Под ней оказались звериные шкуры - черные и пегие, рыжие и совсем седые с лысыми лишайными боками - собачьи шкуры. И тоже разодранные в клочья и, как одежда, обильно испятнаны кровью. Гулкий медный удар за спиной чуть не бросил меня в пучину беспамятства. Я замер, не в силах пошевелиться, в холодном поту, ожидая... Не знаю, что я ожидал в тот момент, только услышал еще один громкий перезвон и еще один. Дрожа, обернулся - на глаза мне попались дряхлые деревянные ходики. Погнутые и ржавые стрелки часов стояли ровно на двенадцати, хотя до полудня было еще далеко, и неумолимо раз за разом отбивали двенадцать ударов. Полдень, а может быть, и полночь, если учесть специфику этого места. На двенадцатом ударе крошечные створки в верхней части часов растворились, и оттуда молча выпорхнуло безголовое чучело мелкой лесной птицы. Длинная и насквозь ржавая пружина волочилась за ней, потом, не выдержав, отломилась, и птичье чучело глухо стукнулось об пол. Настала звенящая тишина, прерываемая только постукиванием дождя. Мне захотелось кричать, все бросить и бежать стремглав из этого мерзкого места. Я сделал шаг к двери и запутался в ворохе окровавленной одежды. Эти грязные тряпки, испачканные кровью своих предыдущих владельцев, могли меня выдать. А если владельцы этого узнают, что в их адской хибаре побывали... возможно, первым делом они примутся за меня. Я еще помнил взгляд того чудовища на дорогом джипе. И, думаю, он помнил меня. Одежду я упаковал обратно в сундук, поверх собачьих шкур. Птичье чучело пинком отправил в самый темный угол. Часы больше не били, а стрелки навеки застыли на полуночи. Дождь за окном нагонял тоску. Еще раз осмотрел комнату - чисто, пусто. Массивная столешница, керосиновая лампа на ней. Лампа, керосин, огонь... "Вернейшее средство против тьмы, - подумалось мне, - огня боятся вампиры и оборотни, и призраки избегают солнечного света". Палящий огонь, сжигающий зло. Керосина в лампе чуть-чуть, но у меня есть пустая канистра, а единственная заправка в поселке, в двух километрах от шоссе. А потом горючая жидкость, бегущая веселыми ручейками по загаженному полу, и яркое пламя, в котором гибнет эта обитель кошмаров. Осиное гнездо выкуривают, а это мерзостное место будет выжжено. Огонь очищает, освобождает, в нем сгинет одежда убитых, вспыхнут искрами и растворятся черным пеплом шкуры мертвых животных. И деревянный идол совы почернеет и, корчась в муках, свалится со своего насеста. А потом и крыша рухнет вниз, погребая под собой все неправедное! Страх ушел. Я стоял, осматриваясь, и перед моим взором уже металось дикое свободное пламя, охватывало тяжелый ореховый стол, и трупики пауков съеживались почерневшими комочками. И даже дождь, безраздельный король этого времени, пугливо шарахается от бушующего жара. Да! Огонь! Почти бегом я достиг окна и выбрался наружу в холод и сырость. А позади все еще бушевал воображаемый огонь - предвестник завтрашнего пожара. Лучше бы сжечь дом вместе с хозяевами. Но и так сойдет. И, может быть, по крайней мере я на это надеялся, они покинут этот поселок, даровав мне покой. Пожар - это ритуал. Может быть, изгнания. Дом остался позади темным, словно присевшим перед прыжком чудовищем. И хотя идолище совы яростно пялилось в спину, его взгляд уже не имел никакой силы. Завтра ее поглотит пламя.
1 2 3 4 5