Я надел арабский костюм, и я встретил смерть, она заговорила со мной, а ответ был: “Встреча в Самарре”.
— Вы состоите в актерском профсоюзе?
— Да, конечно. Меня приняли два лета назад в Театре южного тира в Бингхемптоне, штат Нью-Йорк.
— Почему вы не поехали туда и этим летом?
— А... Понимаете, это не такой репертуарный театр, как здесь, а просто готовые шоу. В тот год, когда я там работал, у нас были Талалу Бенкхид, и Артур Тричер, и Виктор Зочу, и...
— Ладно, хватит. Как насчет прошлого лета?
— Ну, я оставался в Нью-Йорке прошлым летом. У меня была очень хорошая работа с компанией, производящей кремы для загара. “Бронзо”, так он назывался. Я ходил по большим и маленьким магазинам и демонстрировал этот крем для загара. Очень хороший крем, кстати.
— Вы еще работали где-нибудь в Нью-Йорке помимо ваших актерских занятий?
— Да, конечно. Я работал в компании по перевозке... Вы, наверное, знаете, перевозка мебели. Братья Скаппали. И я работал для городских властей каждый раз во время снегопада. Я убирал снег, понимаете? А еще я некоторое время работал в благотворительном учреждении на Восточной Пятой улице: я преподавал драматическое искусство группе детей, мы поставили “Наш городок”. Получилось очень хорошо.
— Хорошо, — улыбнулся Сондгард.
Контраст между Родом Макги и Уиллом Хенли оказался куда больше чисто физических различий. Перед капитаном стоял увлеченный парень, добровольный рабочий, тот, кто всегда участвует в колледже во всех комитетах по увеселениям, кто никогда не получил ни одной оценки выше “В”, но и ни одной ниже “С”, кто не задумываясь одалживает деньги и кто на вечеринке дома у профессора вскакивает с места, чтобы помочь профессорской жене с закусками. Не из какого-нибудь расчета, а просто в силу своего характера.
Сондгард задал следующий вопрос только ради протокола, капитан не сомневался, что услышит отрицательный ответ.
— Были ли у вас когда-нибудь проблемы с полицией? Исключая штраф за не правильную парковку и тому подобное.
— О нет. До сих пор нет. Я имею в виду... Я полагаю, что и сейчас не будет проблем, верно? Но я хочу сказать, что я никогда раньше не разговаривал с полицейским, если не считать вопросов о направлении движения и так далее.
— Хорошо. Теперь по поводу того, что вы делали после полудня. Вы все время находились в репетиционном зале, верно?
— Да, конечно. Послушайте, вы думаете, что мы сможем продолжить работу? Я имею в виду... я знаю, что это звучит ужасно бессердечно, ведь Сисси только что умерла и все такое, вы понимаете, но мы все говорили там, и мы сомневались, знаете ли...
— Я полагаю, что театр будет работать. — Сондгард улыбнулся. — Шоу должно продолжаться, помните?
— Разумеется, я знаю. Но кое-кто из нас считает, что, возможно, ничего не получится. Я не знаю, я думаю, что это не важно.
— Минутку. — Сондгард вдруг обнаружил, что допрашивать Рода Макги тяжелее, чем других. Парень болтает без остановки, и потребуется кляп, чтобы заставить его замолчать. — Сегодня после полудня, — настаивал капитан. — Вы говорите, что все время находились в репетиционном зале.
— О, конечно. Мы начали в...
— Да, я знаю, когда вы начали.
Но, едва выговорив это, Сондгард почувствовал себя виноватым, он испугался, что его слова прозвучали слишком грубо. Род Макги явно дружелюбен и готов к сотрудничеству, и это неплохо, что он так старается быть методичным. Капитан произнес уже более мягко:
— Но меня интересует: провели ли вы все это время в репетиционном зале? Вы вообще не выходили в...
— Ах да, в ванную! — Эти слова буквально вылетели из молодого человека, и Макги снова загорелся:
— Да, конечно! Мне очень жаль, честное слово, я не понял, что вы имеете в виду. Да, конечно. Я два раза выходил в ванную.
— Во сколько?
— Вскоре после двух, я полагаю, и, может быть, в половине четвертого или без четверти четыре.
— Вы при этом никого не видели?
— Нет. Вы думаете, что это мог быть грабитель?
— Вполне вероятно.
— Кое-кто из наших говорит, что вы подозреваете одного из нас. Это была бы такая неприятность.
— Да, верно. Итак, вы, случайно, не заметили... Но Сондгарду не удалось закончить свой вопрос. В этот момент Майк просунул голову в дверь и позвал:
— Капитан, можно вас на минутку?
— Что? Ах да. Иду. — Капитан выключил магнитофон и обратился к Роду Макги:
— Я думаю, что это все. Благодарю вас за сотрудничество. Вернитесь, пожалуйста, к остальным. Скажите, что я приду через минуту.
— Конечно.
Макги встал. Молодой человек двинулся к магнитофону:
— Похоже, один из новейших.
Майк нетерпеливо топтался в дверях. Капитан заметил, что лицо Томпкинса напряженно застыло. Сондгард встал и поспешно направился к двери, говоря на ходу:
— В чем дело, Майк?
— Я хочу показать вам кое-что.
Сондгард и Томпкинс прошли через холл вслед за Макги. Актер вошел в репетиционный зал. У подножия лестницы стоял необычно бледный Том Берне.
— Том нашел это, — сообщил Майк, — остальные пока не знают.
— О чем?
— Ты должен увидеть своими глазами. Пошли, Том.
— Все к вашим услугам, — ответил Берне, но в его голосе звучало явное нежелание видеть это еще раз.
Трое мужчин поднялись наверх, и Томпкинс направился в ванную:
— Сюда, капитан.
Сондгард взглянул туда, куда указывал Майк. На зеркале над умывальником огромными детскими каракулями было написано: “Я СОЖАЛЕЮ”. Кривые, неровные буквы расползлись по всему зеркалу. “Ю” едва втиснулась у самого края зеркала из-за других букв, напиравших на нее. Писавший так сильно прижимал мыло к стеклу, что кусочки там и тут приклеились к буквам, выступая над ними словно протуберанцы, а крошки усеяли раковину. Сам кусочек мыла, совершенно деформированный, лежал в мыльнице на умывальнике.
Сондгард посмотрел на буквы и внезапно ощутил прилив жалости. Только человек больной, сбитый с толку мог нацарапать эти слова, и капитан не сомневался в их искренности. Написавший это человек, кем бы он ни был, порабощен болезнью, она овладела им, а он изнасиловал и убил. Затем, потрясенный, испытывающий ужас и раскаяние, он пришел сюда, чтобы взглянуть на собственное лицо в зеркале и написать на его поверхности мольбу о прощении.
Этот сумасшедший не был низким и коварным преступником, а был чувствительным, но очень больным безумцем. Сондгард вспомнил, как опрашивал людей, пытаясь понять их. Сейчас капитан мысленно нарисовал жалкий портрет бедного заблудшего человека, во второй раз потерявшего самого себя. Если бойня наверху была делом рук мистера Хайда, то надпись на зеркале воспринималась как вопль доктора Джекила. Именно Джекила сейчас пожалел капитан, Джекила, вынужденного делить одну телесную оболочку с Хайдом.
Но находилась ли эта парочка здесь, в доме? Сондгард извлек из своей памяти почти готовый портрет убийцы, созданный на основе его догадок раньше, и попробовал сопоставить его с портретом больного запутавшегося человеческого существа. Но капитан не мог найти совпадений между ними двумя, и только идиотская строчка из телевизионной передачи вертелась у него в голове: “Пусть настоящий сумасшедший сейчас встанет”.
Итак, пока нет ответа. Сондгарду придется поговорить с ними побольше, ему нужно узнать их получше. Обычно громкий голос Майка сейчас снизился до шепота:
— Вы хотите, чтобы я вызвал сейчас Гаррета, капитан?
Капитана Гаррета?
Нет, не в этот раз. Капитан Гаррет — охотник. А беднягу с больными мозгами не нужно ловить, его следует понять. Разве капитан Гаррет, прочитав жалобное послание на зеркале, поймет его скрытый смысл, как Сондгард?
— Может быть, на мыле остались отпечатки, — проговорил Томпкинс, обращаясь скорее к самому себе, чем к капитану.
Конечно. Гаррет тоже бы так подумал. Ключ к рукам человека, но не к его душе.
Это один из тех, кто ждал в комнате внизу. Сондгард теперь знал это наверняка, словно виновный подошел к нему и прошептал на ухо всю правду. После преступления, спустившись по лестнице, человек остановился здесь, чтобы смыть следы совершенного им. А зачем? Чтобы иметь пристойный вид, когда он вернется к актерам вниз. А кому он нацарапал свое послание? Своим коллегам, умоляя их о понимании. Чужак, пришедший неведомо откуда, не оставил бы здесь эту фразу. Либо послание нашли бы в комнате убитой девушки, либо оно пришло бы по почте — неровные заглавные буквы, вырезанные из газеты.
Убийца был здесь, в этом доме. Сондгард говорил с ним. Сондгард мог бы найти его.
— Капитан? Вы хотите, чтобы я позвонил мистеру Гаррету?
— Нет, — ответил Сондгард. — Пока нет. Мы попробуем справиться сами.
Глава 4
Снаружи психиатрическая лечебница выглядела вполне современно. Расположенная на вершине поросшего травой холма, больница открывала навстречу посетителю приятный фасад, административное здание из светлого кирпича с белыми колоннами с подъездной дорогой, выложенной по обеим сторонам белым известняком, которая прорезала тщательно выровненную подстриженную лужайку.
Позади административного располагались три других корпуса, все двухэтажные и соединенные крытыми переходами. Одно из этих зданий служило изолятором, где лечили физические недуги психических больных. В другом размещались небуйные пациенты, те, кто вел себя достаточно спокойно, чтобы им можно было позволить гулять во дворе; двери этого корпуса никогда не запирались, и кресла-качалки на веранде никогда не пустовали в такие теплые весенние дни. Только третье здание, самое удаленное, лучше всего спрятанное от взгляда случайного посетителя, действительно имело вид психиатрической лечебницы. Так или иначе кирпичи этого корпуса казались более грязными и темными. Окна были маленькие и перекрытые тяжелыми решетками, крепкая дверь всегда была заперта. По ночам зажигались прожектора по углам крыши, заливая стены и двор потоками слепящего света.
Стоя в своем кабинете в административном корпусе, доктор Эдвард Питерби смотрел из окна на это укрепленное здание. Именно оттуда ухитрился сбежать сумасшедший, прикончив по пути двух дюжих санитаров.
— У него очень развитый ум, — произнес доктор Питерби, все еще глядя в окно.
Позади него полицейские и журналисты ерзали на стульях, откашливались, перешептывались. Доктор кивнул на третий корпус:
— Никто никогда раньше не убегал оттуда. Мы могли бы сказать, что это невозможно. Но ему удалось. Обладая великолепным умом и способностью к решительным действиям, он сумел убежать.
Доктор Питерби наконец отвернулся от окна и взглянул на людей, заполнивших комнату.
— До болезни, — сообщил доктор, — его IQ достигал ста шестидесяти восьми. Его можно было отнести к разряду гениев. Экономические неурядицы вынудили его заняться работой, снизившей его IQ до ста двадцати. Вероятно, тут и кроется одна из причин его появления в больнице.
Питерби помолчал. Доктор считал свои слова очень важными, однако понимал, что собравшиеся здесь люди хотят услышать совсем о другом. Но Питерби хотел, чтобы они его поняли.
— Этот человек, — настаивал доктор, — гораздо больше заслуживает жалости, а не ненависти, хотя он убил по крайней мере пять человек... насколько нам известно, двоих до того, как попал сюда, и еще троих по пути отсюда, если считать того молодого человека, которого убил подобранный им попутчик.
Один из полицейских откашлялся и сообщил:
— Мы считаем его, доктор. По времени совпадает, способ убийства тот же, описания других водителей подходят вашему парню.
— Ладно. — Питерби сел за стол, раскинул руки по теплому дереву.
Эта куча народа в кабинете несколько раздражала доктора; принесли дополнительные стулья, и все равно их не хватало. Питерби привык к теплу и тишине своего кабинета, а сейчас он был забит людьми; и злые лица полицейских и журналистов излучали холод. Доктор привык к сумраку и покою в своем кабинете, а сейчас пришлось включить люстру. Питерби никогда не пользовался ею, доктор зажигал только настольную лампу, даже ночью. И Питерби все время слышал легкий шум нетерпеливо ожидающей группы людей.
Доктор сложил чуть согнутые ладони, соединив вместе кончики пальцев, подумал, что это символизирует его желание уползти в маленькое темное место от всех окружающих его людей, и опустил руки.
— Ладно, — снова произнес Питерби. — У вас у всех есть фото Роберта Эллингтона; вы знаете, как он выглядит. Вы примерно знаете, что он натворил. Теперь, насколько я понимаю, вы хотите знать, каков он, что он за человек и что, по нашему мнению, он может еще сделать.
Доктор помолчал. Присутствующие ждали.
— Роберт Эллингтон, — продолжил Питерби, — как я уже сказал вам, очень умный человек. Он также исключительно хитрый человек, я вынужден с некоторым сожалением признать это. Он не был таким хитрым, когда пришел сюда. Мы старались вылечить его, когда он впервые оказался здесь, и, чтобы добиться этого, мы стремились заставить его понять самого себя и понять чудовищность того, что он совершил. Понять, что он вел себя самым ужасным и нечеловеческим образом. Он сопротивлялся нам, он и должен был так поступать. Если человек, попавший сюда, хочет сохранить себя как личность, то он и не может верить, что его действия были не правильными, чудовищными, нездоровыми. Когда он поступил к нам, то был буйным, но открытым человеком, полностью выплескивавшим себя, раскрывавшим себя сильнее, чем сам он того хотел. Но, пытаясь поставить зеркало перед ним, показать ему тайны его души, мы сами научили его, как уклоняться от откровенности в дальнейшем. Мы недооценили его, и не один раз, наверное, в результате он убежал... но виноваты в этом мы сами, мы просто испортили все дело.
Опустив глаза, Питерби заметил, что снова сложил ладони вместе. Доктор сразу же развел пальцы, испытав внезапное раздражение, и прижал руки к столу. Глядя на них, Питерби пояснил:
— Нелегко признать такую ошибку. Это была ужасная ошибка. Методы, в разной мере приносившие пользу другим больным, причинили вред Роберту Эллингтону. Мы не приняли во внимание силу и приспособляемость его ума.
Доктор снова поднял голову, чтобы взглянуть на присутствующих.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26