Филлис Дороти Джеймс: «Неестественные причины»

Филлис Дороти Джеймс
Неестественные причины


Адам Далглиш – 3



OCR Tanya
«Неестественные причины»: Независимая Газета; Москва; 2002

ISBN 5-86712-129-1Оригинал: Phillis James,
“Unnatural Causes”

Перевод: Григорий Чхартишвили
Аннотация Поселок литераторов на морском побережье взбудоражен трагическим происшествием. К берегу прибило лодку, в которой лежал труп с отрубленными запястьями. Жертвой убийства оказывается один из обитателей поселка, автор детективов, а за расследование берется суперинтендант Скотленд-Ярда (и поэт) Адам Далглиш, приехавший в гости к родственнице...Этой книгой Издательство Независимая Газета продолжает серию детективов «Сочинитель убийств» – о преступлениях, связанных с литературой и искусством. Филлис Дороти ДжеймсНеестественные причины ЧАСТЬ ПЕРВАЯСУФФОЛК 1 Bвиду суффолкского побережья дрейфовала небольшая парусная лодка, на дне ее лежал труп с отсеченными кистями рук. Покойник был мужчина средних лет, маленький, молодцеватый, обряженный в элегантный темный костюм в белую полоску, так же безупречно сидящий на мертвом, как прежде сидел на живом. Сшитые на заказ штиблеты еще блестели – только носы оказались ободраны, – старательно вывязанный узел шелкового галстука лежал под выступающим кадыком. Злосчастный мореплаватель был одет весьма корректно, но для поездки в город, а отнюдь не для прогулки по безлюдным морским просторам; и уж конечно не для встречи со смертью.Был ясный день, какие редки в середине октября, остекленелые глаза смотрели вверх на синее небо, по которому юго-западный ветер волок изорванные клочья случайного облачка. Дощатая скорлупка-лодка, без мачты и уключин, покачивалась на зыби Северного моря, и голова покойника моталась из стороны в сторону, словно в тревожном сне. Лицо его было ничем не примечательным даже при жизни, а смерть если что и добавила, то лишь жалкую бессмысленность выражения. На шишковатый высокий лоб налипли жидкие светлые волосы, нос прямой и узкий, как лезвие бритвы – того гляди, хрящом прорежет кожу; небольшой тонкогубый рот приоткрылся, обнажились два выступающих верхних резца, придавая ему сходство с убитым зазнайкой зайцем.Ноги, еще окоченевшие, были протянуты по обе стороны поднятого шверта, руки выложены на банку. И обе кисти обрублены у запястий. Почти без крови. Только две черные струйки запеклись на жестких рыжих волосках, и банка немного измазана, словно разделочная доска. Но больше ни на геле, ни в лодке крови ни капли.Правая кисть была отнята аккуратно, белел закругленный конец лучевой кости; а левая измочалена, раздробленная кость торчала из мяса острыми иголками. Рукава пиджака и манжеты рубашки были аккуратно завернуты, и в болтающихся золотых запонках с монограммой, взблескивая, отражалось осеннее солнце.Маленькая лодка с давно не крашенными облупленными бортами одиноко покачивалась, как брошенная игрушка, на колышущемся пустынном море – лишь у горизонта виднелось каботажное судно, держащее курс на Ярмут; больше нигде никого. Около двух часов дня по небу к земле пронеслась черная птица, волоча за собой перистый хвост и разрывая воздух ревом моторов. Но рев замер, и снова воцарилась тишина; тихо, только плескалась вода о борт да раздавались редкие возгласы чаек. Вдруг лодка сильно качнулась, потом выровнялась, повернулась вокруг себя. Она словно ощутила тягу прилива и обрела направление. Черноголовая чайка, присевшая было у нее на бушприте как недвижная носовая фигура, взмыла в воздух и с криками закружила над мертвым телом. Маленькое суденышко, шлепая носом по волне, медленно, неотвратимо влекло свой страшный груз к земле. 2 В то же самое время, без малого в два, суперинтендант Адам Далглиш, затормозив, свернул на травянистую обочину перед Блайборским собором и, выбравшись из своего «купер-бристоля», вошел под прохладные серебристые своды одного из красивейших церковных зданий в Суффолке. Он ехал в Монксмир-Хед, под Данвичем, где намеревался провести десятидневный осенний отпуск у незамужней тетки, своей единственной здравствующей родственницы, и Блайборо был последней остановкой на его пути. Далглиш выехал из Сити ранним утром, когда Лондон еще даже не начал просыпаться, и, вместо того чтобы двигаться прямой дорогой через Ипсвич, свернул в Челмсфорде на север и въехал на территорию Суффолка со стороны Садбери. Позавтракав в Лонг-Мелфорде, он взял направление на запад и медленно покатил через Лейвенхем в самое зеленое и наименее испохабленное из графств. День был прекрасный, и на душе у него было бы не хуже, если бы не одна неотступная забота. Ему надо было принять некое решение, которое он сознательно отложил на отпуск. До возвращения в Лондон он должен был додумать до конца: делать предложение Деборе Рис-коу или нет?Честью говоря, ему было бы проще, не знай он наверняка, какова будет ее реакция. А так вся ответственность – на нем, ему предоставлялось решить, следует ли прервать нынешние достаточно комфортные отношения (достаточно комфортные для него, во всяком случае, но ведь факт, что и Дебора сейчас гораздо счастливее, чем год назад, верно?) и заменить их взаимными обязательствами, которые, насколько он понимал, раз приняв на себя, и та и другая сторона будет рассматривать как нерасторжимые, чем бы дело ни обернулось. Нет, кажется, более несчастных супружеских пар, чем те, кому гордость мешает признать, что они несчастны. Кое-какие доводы против ему были известны уже и сейчас. Ей, например, не нравится его работа. Это неудивительно и не так уж важно. Работу он выбирал сам и не нуждался ни в чьем одобрении. Но если представить себе, что всякий раз, как надо будет задержаться на работе или куда-то срочно выехать, – извольте звонить домой, отпрашиваться… Прохаживаясь под высокими четырехгранными сводами храма, вдыхая особый англиканский аромат воска, цветов и старых отсыревших молитвенников, Далглиш вынужден был признаться себе, что получил желаемое как раз тогда, когда усомнился в его желанности. Дело это обычное и не должно особенно огорчать умного человека, но все-таки неприятно. Его останавливал не страх утратить свободу – как правило, больше всего пекутся о своей свободе именно те, кто внутренне несвободен. Гораздо труднее ему было поступиться своей обособленной личной жизнью. Даже просто постоянное физическое присутствие рядом с тобой другого человека и то нелегко стерпеть. Водя пальцем по деревянным извивам резного аналоя XV века, Далглиш пытался представить себе, как это будет, когда в квартире на Куинхайте поселится Дебора – уже не дорогая гостья, а законная, документально зарегистрированная «половина».В Скотленд-Ярде времена были трудные, не до личных проблем. Проведенная крупная реорганизация неизбежно повлекла за собой перестановки и нововведения – и значит, недовольство, брожение, слухи. А работы меж тем не убыло. Старшие сотрудники почти все вкалывали по четырнадцать часов в сутки. Последнее дело, которое Далглиш провел, хоть и завершилось успешно, совсем его измотало. Погиб ребенок, и выслеживание убийцы свелось к планомерному, упорному перебору фактов – занятие, которое ему всегда не нравилось, не соответствовало его темпераменту. Да еще мешали своим шумным вниманием средства массовой информации и нагнетали истерическую атмосферу перепуганные соседи. Родители пропавшего ребенка цеплялись за Далгли-ша, как утопающие, которым нужен хотя бы глоток утешения и надежды, – он до сих пор ощущал на своих плечах почти физическое бремя их боли и вины. Приходилось быть одновременно и утешителем, и исповедником; и мстителем, и судьей. Это как обычно. Далглиш не допускал в свою душу чужое горе, в этом всегда была его сила, как иным из его сотрудников служили источником силы ненависть, ярость и сострадание. Но дался ему этот случай большим напряжением, и не так-то теперь просто будет осенним суффолкским ветрам выдуть из его памяти гнетущие образы. Женщина разумная не могла ожидать от него предложения руки и сердца, пока идет расследование. Дебора и не ожидала. А что он нашел время и вдохновение еще до того, как был произведен арест, закончить свою вторую книгу стихов – об этом у них речи не было. Далглиш был вынужден с сокрушением признаться перед самим собой, что даже маленький талант можно употребить в качестве оправдания пассивности и эгоизма. Не очень-то он нравился себе в последнее время, и едва ли краткий отпуск способен тут что-либо исправить.По прошествии получаса он тихо закрыл за собой церковные двери и начал последний отрезок пути до Монксмира. Тетке он сообщил письмом, что появится около половины третьего, и теперь, если ничего не помешает, похоже, успевал как раз вовремя. Наверно, тетя, по своему обыкновению, выйдет в половине третьего его встречать, и ей будет видно с крыльца, как «купер-бристоль» сворачивает на мыс. Далглиш с любовью представил себе ее у дома, высокую, угловатую, прямую. История ее жизни была достаточно заурядной, кое о чем Далглиш догадался, что-то еще мальчиком усвоил из неосторожных обмолвок своей матери, а что-то просто знал всегда, с самого раннего детства. В 1918 году, за шесть месяцев до перемирия, у нее убило жениха. Она тогда была совсем молоденькая. Мать ее была томная, избалованная красавица и меньше всего подходила на роль жены деревенского священника-книгочея, о чем сама не уставала твердить, по-видимому считая, что чистосердечное признание авансом объяснит и оправдает очередное проявление ее эгоизма и расточительства. Она не выносила вида чужого горя, временно отодвигавшего ее на задний план, и потому приняла смерть молодого капитана Маскелла чрезвычайно близко к сердцу. Как бы там ни страдала ее нежная, замкнутая и, надо прямо признать, строптивая дочь, мать, уж конечно, страдала гораздо больше – и по прошествии трех недель после получения роковой телеграммы скончалась от инфлюэнцы. Едва ли она сознательно рассчитывала зайти так далеко, но наверняка осталась бы довольна произведенным эффектом. Убитый горем супруг в одночасье позабыл все, что возбуждало его озабоченность и раздражение, и сохранил в памяти только сердечность и красоту усопшей. О повторной женитьбе, понятно, не могло быть и речи, он остался вдовцом, и Джейн Далглиш, о чьем погибшем женихе уже и не вспоминали, жила хозяйкой в доме священника, покуда отец в 1945 году не отошел от дел и через десять лет после того умер. Она была женщина очень разумная и если и тяготилась цепким однообразием домашних хлопот и приходских обязанностей – изо дня в день, из года в год одно и то же, как церковный календарь, – то никогда и никому не жаловалась. Ее отец неколебимо верил в свою миссию и даже не подозревал о том, что чьи-то таланты могут пропадать даром в служении ему. Джейн Далглиш, всеми в приходе уважаемая, но не любимая, исправно выполняла свои обязанности, а отраду находила в наблюдениях за птицами. После смерти отца она опубликовала ряд статей и заметок о своих наблюдениях, и это сразу принесло ей некоторую известность; а с течением времени «хобби нашей мисс Далглиш», как снисходительно говорили о ее занятиях в приходе, принесло ей славу одного из лучших любителей-орнитологов. Пять лет назад она продала дом в Линкольншире и купила «Пентландс», каменный коттедж над самым морем на Монксмирском мысу. Сюда Далглиш приезжал к ней не реже чем два раза в год.И приезжал вовсе не из чувства долга, хотя он, конечно, считал бы, что на нем лежит ответственность за нее, не будь она так независима, что даже родственная привязанность и то подчас казалась оскорбительным посягательством на ее самостоятельность. Но он все равно был к ней очень привязан, и они оба это знали. Подъезжая к Монксмиру, он уже с удовольствием предвкушал скорую встречу и десять дней гарантированно спокойного, приятного отдыха.В большом камине будет, как всегда, полыхать, благоухая на весь дом, сухой плавник. Перед камином – кресло с высокой спинкой, попавшее сюда из старого дома священника, где он родился и рос; и кожаная обивка будет приятно пахнуть детством. В его скромно обставленной комнате с видом на море и небо будет узкая, но удобная кровать, простыни, попахивающие древесным дымом и лавандой, вдоволь горячей воды и большая ванна, где есть место блаженно растянуться человеку ростом в шесть футов два дюйма. Тетя, будучи и сама шести футов ростом, по-мужски знает толк в простых удобствах. Она напоит его чаем, усадив у камина, и накормит горячими тостами с мясными консервами домашнего приготовления. Но главное – никаких трупов, о них ни слова. Джейн Далглиш, как он подозревал, находила странным, что человек его ума вздумал зарабатывать на жизнь ловлей убийц, а она была не из тех, кто станет из вежливости разговаривать на тему, которая ее не интересует. От него она не требовала ровным счетом ничего, даже внимания, и поэтому была единственной женщиной на свете, с которой ему совершенно спокойно и просто. Что обещал предстоящий десятидневный отдых, он знал наизусть. Они будут вместе гулять, может быть даже молча, по плотной полосе влажного прибрежного песка между пенным краем воды и галечным береговым откосом. Он будет нести ее рисовальные принадлежности, а она – шагать чуть впереди, засунув руки в карманы куртки и зорко высматривая, где села каменка, почти неотличимая от обкатанного волной голыша, куда пролетела над головами крачка или ржанка. Покой, отдых, полная свобода. И через десять дней, вернувшись в Лондон, он убедится, что с души у него свалился камень.Он проезжал через Данвичский лес. Вдоль шоссе тянулись еловые посадки. Уже чувствовалось на расстоянии дыханье моря, соленый запах ветра перебивал смолянистые ароматы елей. Далглиша охватило волнение, как ребенка, который возвращается домой. Лес кончился. Остались позади темные ели, отрезанные проволочным ограждением от акварельных лугов и живых изгородей. Потом отодвинулись назад и они – машина ехала по Данвичскому шоссе среди вереска и дрока.
1 2 3 4 5