https://wodolei.ru/catalog/unitazy/francuzskie/ 
А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 

Короткий сюртук едва не трещал по швам на могучих плечах. Их ширина еще больше подчеркивалась серебристо-серым поясом, туго стягивающим стройную талию. Такого же темного цвета, как сюртук, были его волчьи глаза, которые, как она опасалась, могли пронизать ее насквозь. Он двигался с присущей ему грацией, такой же властный и самоуверенный, каким был всегда.
И все же в чем-то он изменился. Мерседес не могла точно определить эту разницу и не в состоянии была найти подходящее слово. Что-то произошло с ним за годы, когда их жизнь текла по раздельным руслам. Или это только ей так показалось? Может, она просто выдавала желаемое за действительность, готовясь с трепетом высказать ему свои условия.
Он провел пальцами по густым темным волосам, убрал упавшую на лоб прядь. Этот жест запомнился ей еще с их первой встречи. Затем он плавно развернулся на месте и уперся взглядом ей в лицо. Черные глаза как бы сомкнулись с ее золотисто-карими.
– Как долго ты собираешься разглядывать меня, дорогая, прежде чем наберешься духу заявить о своем появлении?
С улыбкой, больше похожей на издевательскую ухмылку, он приблизился к ней, не торопясь, словно хищная пума, подкрадывающаяся к своей добыче. Его взгляд несколько раз пробежал по ее фигуре сверху вниз и обратно – от прически и до кончиков туфель, – и сам он вдруг ощутил внезапный жар в теле. «Боже, как она хороша!»
Золотые локоны были уложены в высокую прическу, и каждый удерживался на положенном месте черепаховым гребнем. Изящные изумрудные подвески на крохотных мочках ушей вздрагивали и поблескивали при каждом движении ее головы. Крупный изумруд на золотой цепочке спускался в ложбинку на груди. У него пересохло в горле от мысли, что этот лучистый камень касается нежной плоти. Темно-зеленое шелковое платье ниспадало мягкими волнами вокруг невероятно тонкой талии, а наверху ласково, как ладони любовника, слегка приподнимало округлости груди. Солнце поцеловало ее кожу там, где она не прикрывалась одеждой. Граница загара проходила достаточно низко – почти под ключицами открытого выреза платья.
Как он желал сорвать с нее этот шелк и рассмотреть, в каких еще местах ее тело носит следы загара!
– Зеленое тебе к лицу! – нарушил он тишину. – Для большинства женщин этот цвет невыгоден.
– Я не принадлежу к этому большинству! – откликнулась она как можно более равнодушно.
Мгновение Мерседес колебалась, как поступить – остаться на месте или попятиться от него, и решила смело шагнуть ему навстречу и объясниться.
– Мне не требуется собираться с духом, чтобы встретиться с тобой, Лусеро. Я лишь предпочла хорошенько разглядеть тебя, пока ты не догадался о моем присутствии.
Он усмехнулся, взял Мерседес за руку и в знак приветствия чуть сжал ее тонкие пальцы.
– А почему ты думаешь, что я не заметил, как ты вошла? Я выжил на войне только потому, что научился чувствовать спиной приближение врага – в любом месте и в любое время, даже во сне. Кроме того, тебя выдал запах твоих духов.
– А я, значит, твой враг, Лусеро? – Она с достоинством выдержала его прямой, весьма циничный взгляд, и он отпустил ее пальцы.
– Ты? Не знаю. Перед моим отъездом я дал тебе достаточно поводов для того, чтобы с отвращением относиться ко мне… Но, возможно, я смогу как-то изменить твое мнение о себе.
Она ощутила прикосновение его пальцев к обнаженной коже плеча. Его рука не скользнула к выпуклости груди, а прошлась по шее, надавила на подбородок, заставив Мерседес поднять голову.
Она уже успела забыть, какого высокого роста ее супруг. Ее макушка была на уровне его плеч. Находясь на таком близком расстоянии, он заполнял собой все пространство перед нею. Его мужской запах – явственный, резкий, – аромат мыла, исходящий от свежевыбритого лица, смешивался с запахом дорого табака и щекотал ей ноздри.
– Раньше ты не курил, – сказала она и тут же захотела прикусить свой язык в наказание за необдуманное замечание, прозвучавшее слишком интимно, что совсем не входило в ее намерения.
Его дыхание обожгло ей щеки, когда он расхохотался. Смех его был хриплым и недобрым, в нем ощущалось какое-то затаенное коварство.
– Это лишь один из многих новых пороков, которыми я обзавелся за время своего отсутствия. Боюсь, что тебе скоро предстоит узнать, насколько я переменился. К худшему или лучшему – тебе судить.
Мерседес не отстранилась от него, чтобы не выказать своего испуга после такого многозначительного заявления, а лишь потянулась рукой к звонку, вызывающему прислугу.
– Буффон уже заметил в тебе… некоторые перемены. Прежде он ненавидел тебя.
– Тогда мы оба были щенками. – Он задержал ее руку в своей. – Если я б смог так же легко одолеть твою ненависть, как проделал это с ним!
Мерседес всеми силами пыталась одолеть дрожь, охватившую ее. Он снова завладел ее рукой. Чересчур зловещим был его натиск, и энергия, которую он излучал, была слишком велика, чтобы она могла успешно противостоять ей. Она с усилием освободила руку из его цепкой хватки, заметив при этом, как тонко и бледно ее запястье по сравнению с рукой Лусеро – могучей и смуглой от загара.
– Ты вроде бы начал за мной ухаживать, супруг? Предупреждаю, обольстить меня будет нелегко. Я уже не тот щеночек, что рад махать хвостом при каждой ласке хозяина.
Она была сердита на себя, и вспыхнувший гнев помогал ей бросать эти слова в его наглое лицо. Его мерзкая улыбка стала еще шире.
– Конечно, щенки превращаются в кобелей и сучек, но их любовные игры не освящены браком, а ты – моя законная жена. Мне не нужно, чтобы ты виляла хвостом, но я с радостью почесал бы тебя за ушком.
– Единственное, что не изменилось в твоем характере за годы войны, – это твой цинизм и грубость.
– А ты не тосковала по мужской грубости?
– Нет. Я сама научилась быть грубой, настойчивой и самоуверенной. Война отточила мой разум, мой язык…
– …и коготки? – добавил он. – Ты познала науку выживания там, где, казалось, выжить нельзя. И я тоже. Нам пришлось пройти через одни и те же круги ада.
– Может быть, твой «ад» несравним с моим. Я могу рассказать тебе о том, как велась война здесь, на Севере. Французы удерживали Эрмосильо, но и носа не смели высунуть из крепости, не то что защитить окрестные гасиенды. Мы были оставлены на милость хуаристским бандитам, или, что не лучше, вашей контргерилье. – Она не в силах была иронически улыбнуться, говоря об этом, как намеревалась. В ее голосе прозвучала искренняя боль.
– Я знаю, как опустошили Юг императорские наемники, но надеялся, что на Севере не повторится эта резня и Гран-Сангре устоит. И когда вернулся, то увидел… – он помедлил, а потом произнес: –…что мои надежды оправдались.
– За это надо благодарить не тебя и тем более не твоего папашу. Прошу, покончим с беседой на эту тему и разопьем последнюю бутылку французского вина, что чудом сохранилась в погребе когда-то богатейшего поместья.
Тут, словно по волшебству, в зале появилась Ангелина с высоко поднятым подносом, на котором красовалась эта заветная бутылка кларета и два хрустальных бокала.
В наступившей внезапно тишине она разместила вино и бокалы, как положено, на столике в углу и удалилась в молчании после благодарственного кивка Мерседес.
Лусеро взялся за бутылку:
– Разреши мне, донья, наполнить твой бокал.
Разливая вино по бокалам, он произнес:
– У моего родителя был отличный вкус, а красное вино вообще было его любимым.
– У твоего родителя в последние годы не было денег, чтобы удовлетворять свои изысканные вкусы. Поэтому он пил все, что придется.
У нее с языка чуть не сорвалась горестная жалоба, но было бы бесполезно обращать ее к дону Лусеро, ожидая от него сочувствия. При воспоминании о пережитых бедах, которые одна за другой обрушивались на нее, Мерседес даже ощутила горечь во рту.
Он поднял бокал в безмолвном приветствии, не отводя от жены взгляда темных алчных глаз.
– Пострадал не только наш знаменитый винный погреб, как я понял. Испарилось не только вино, но и кое-что другое… Хиларио успел мне поплакаться… Что случилось с нашей золотой посудой?
– Она была продана, чтобы заплатить земельный налог. За посуду я получила хорошую цену на ярмарке в Эрмосильо прошлой весной.
– Однако, как я вижу, ты сохранила изумруды. А как обстоит дело с другими фамильными драгоценностями Альварадо?
– Я была вынуждена расстаться с самыми крупными камнями в счет долга твоего отца игорному дому в Соноре. И еще были затраты на лекарства и покупку племенного быка для стада. Прежнего закололи и зажарили хуаристы.
Мерседес для храбрости отхлебнула порядочный глоток вина.
Как бы ободряя жену, Лусеро заметил:
– Папа был всегда расточителен, даже в лучшие времена.
– Лучшие времена давно в прошлом.
Он осушил бокал и наполнил его снова.
– Я это знаю, поверь мне. Знаю очень хорошо.
Мрачность, с которой он произнес эту фразу, озадачила Мерседес, но она не желала разбираться в его чувствах. Она сразу же пошла в наступление:
– Ты такой же, как и он.
– Ничего подобного! – резко возразил Лусеро, и в зрачках его темных глаз вспыхнули раскаленные угольки. – По крайней мере сейчас, – добавил он уже гораздо мягче, умеряя гнев. – Сейчас я не такой… Война заставляет мужчину взглянуть по-другому на свое прошлое и стать иным, если… ему удается выжить на войне.
– Тебе это удалось!
– Недаром боевые товарищи прозвали меня Фортунато – Удачливый.
Второй бокал тут же последовал вслед за первым.
– Не попросить ли Ангелину подать горячее прежде, чем ты расправишься с бутылкой? – спросила Мерседес.
– Мудрое решение, – согласился он с улыбкой.
Ангелина была тут как тут и мгновенно внесла тяжелый серебряный поднос, заполненный толстыми ломтями жареной свинины и обильным овощным гарниром, сдобренным пикантными специями и источающим кружащий голову аппетитный аромат. Девчонка Лупе следовала за ней с блюдом, полным свежеиспеченных лепешек.
Пока прислуга возилась за сервировочным столиком, Лусеро взял Мерседес под руку и подвел к обеденному столу.
– Позволь поухаживать за тобой… – Он отодвинул тяжелый стул, усадил ее поудобнее и с дьявольской грацией склонился над нею. – Твоя кожа, как и прежде, благоухает лавандой, – шепнул он, и его теплое дыхание коснулось ее обнаженного плеча.
– Ты ошибаешься, Лусеро, это не лавандовая вода из Франции, а настой местных трав. Я их вырастила в саду, высушила и настояла. Это единственные духи, которые мне по средствам.
«Зачем я так откровенна с ним? И почему так нервничаю?» – подумала она.
– Вполне возможно, что война приносит не только беды, но и учит кое-чему полезному. И, надеюсь, фортуна скоро улыбнется нам.
Он занял свое место во главе стола и подал знак Ангелине обслужить его.
– Сомневаюсь, что фортуне будет дело до нас, пока длится эта бойня, а ей не видно конца, – произнесла Мерседес, отломив себе кусочек лепешки. Она знала, что все оставшиеся лепешки пойдут на праздничный ужин прислуге.
– Раз я теперь дома, то займусь домашними делами, – заявил Лусеро. – Я договорюсь с комендантом французского гарнизона в Эрмосильо, чтобы он обеспечил охрану поместья.
– Не делай этого! Французы только навлекут на нас ненависть бандитов, обитающих в горах, а когда солдаты уйдут, нам придется платить двойную цену за покровительство чужестранцев.
– Ты стала очень расчетливой, Мерседес.
– Мне пришлось научиться этому, оставшись одной…
– Ты теперь не одна! – произнес он громко, чтобы его слова слышали служанки, наполняющие их тарелки.
– Что ж, я готова принять от тебя помощь, хотя мало рассчитываю на нее.
Слова жены заставили его поперхнуться первым же куском жаркого, отправленным в рот. До чего возросла ее гордость за эти годы, и чем, интересно знать, она так гордится?
– Моя мать, а затем отец Сальвадор напомнили о моем супружеском долге. Я готов его исполнить немедленно. Как ты на это смотришь, дорогая?
Нежное, искусно приготовленное мясо теперь у нее застряло в горле. Она с трудом проглотила этот кусочек. Трапеза с супругом оказалась тяжелым испытанием.
– Мне не надо напоминать о моем долге. Я посвятила свою жизнь Гран-Сангре, работая наравне с пеонами, торгуясь с перекупщиками и давая взятки правительственным чиновникам. Я делала все, что положено делать мужчине. Я даже однажды поставила к стенке французского полковника…
– И расстреляла? – Его брови в изумлении вскинулись вверх.
– Обстоятельства заставили меня изучить, как пользоваться двустволкой Ле-Фуше твоего папаши. Не так уж трудно из отличного ружья поразить цель.
– Но надо иметь мужество… – он, не скрывая любопытства, перегнулся к ней и уставился Мерседес в лицо, – …убить!
Последнее слово повисло в тишине.
– Я его пощадила.
– Пощадишь ли ты меня, если я потребую того, что хочет мужчина от женщины? Или направишь дуло ружья в мою грудь?
Он сжал ее руку в своей. Она не противилась.
– Твои ручки такие маленькие и нежные – руки настоящей госпожи. Поэтому они и могут сделать из любого мужчины раба. Ты знаешь, на что способны твои ручки, Мерседес? Ответь мне…
Она молчала, а он, вместо того чтобы заняться остывающей едой, начал рассматривать ее руки.
Не было на них длинных заостренных ноготков, кожа на пальцах и ладонях была жестче, чем подобало женщине ее происхождения и положения. Все, что за годы его отсутствия обрушилось на поместье Гран-Сангре, оставило след на этих нежных руках.
Изучение, которому Лусеро подверг ее руки, смутило Мерседес. Она не могла скрыть от него биение участившегося пульса.
– Я уже говорила тебе, что мне пришлось работать вместе с пеонами, – объяснила она, как бы извиняясь за недопустимый для благородной сеньоры загар на коже. – В поместье остались работники, кому уже больше шестидесяти или зеленые юнцы. А крепкие мужчины или ушли в горы к хуаристам, или их расстреляли французы.
– Как тебе повезло, Мерседес, что я не старик и не зеленый юнец, а полный сил и желания мужчина…
– Мне не нужен мужчина в постели… Поместье нуждается в хозяине.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57


А-П

П-Я