Боже, если бы его друзья увидели его сейчас… как бы они потешались!
Он налил себе коньяку, выпил его залпом и повернулся спиной к окну, чтобы не было соблазна смотреть на ее отъезд. Но коньяк не облегчил его боли, которая не позволяла сидеть на месте, путала мысли, не давала делать что-либо, кроме как шагать взад-вперед по комнате и ругаться.
Люсьен в очередной раз потянулся к бутылке, когда услышал под окном стук копыт и звон сбруи. Звук стал громче, потом начал ослабевать, а затем и вовсе растаял за воем ветра. Люсьен допил коньяк, а после этого с застывшим лицом подошел к окну и раздвинул шторы.
Под окном были видны свежие следы колес. У него в горле возник вязкий комок, который он тщетно попытался проглотить.
Она уехала.
В карете было пронизывающе холодно. Эва сидела неподвижно, словно статуя, приказывая себе не дрожать, гоня из мыслей образ Люсьена.
Ей хотелось плакать. Дать волю слезам. Конечно, она сама виновата. Она поверила ему, мужчине. И как только она начала верить, он ее предал. Она, похоже, так ничему и не научилась.
Она не лучше, чем он.
Эва поудобней устроилась на сиденье, спрятав руки в тяжелых складках плаща и глядя на иглы снега, секущие темное стекло. Колеса хрустели по покрывшей землю ледяной корке. Не гонится ли за нею Блэкхит? Она поборола желание посмотреть в заднее окошко. Лучше бы гнался… он нужен ей как мишень для гнева, а гнев нужен, чтобы прогнать подлую мыслишку о том, что он все же любит ее.
Чушь! Он не жалеет ее ни капли. Все, о чем его заботы — это драгоценный герцогский титул и власть, которую он носит на плечах словно мантию, которую он самоуверенно навязывает всем, чья жизнь пересекается с его жизнью. Контроль. Все связано с контролем, не правда ли?
Вдруг Ротуэлл закричал на лошадей, затем карета накренилась, колеса на какое-то пугающее мгновение заскользили по покрытому льдом настилу моста, соединяющего берега узкого морского залива. По мере приближения к морю ветер усиливался. Эва чувствовала, как он раскачивает карету, и ей стало не по себе. Вернуться. Она прикрыла глаза, прикоснулась к ним кончиками пальцев, стараясь не слышать голоска, настойчиво звучавшего у нее в ушах. Вернуться, поговорить с ним, постараться взглянуть на вещи с его позиций…
Нет! Она не станет унижаться, не даст ему другого шанса — ни одного! — одержать над нею верх, ощутить насмешливое торжество, если она приползет назад с поджатым хвостом. Она доберется до трактира, выспится и, может быть, завтра утром, когда остынет голова, когда она будет способна думать, а не только чувствовать, решит, что делать дальше. Сейчас же она хотела только одного — убежать…
Колеса снова заскользили по льду, и Эва выглянула из окна. Они находились очень близко от моря. Эва видела его темный, пугающий простор, расстилающийся за кромкой берега. Ветер, срывающийся с неутомимых бесконечных волн, бил в борт кареты.
У нее в душе росла тревога. Наверное, стоит сказать Ротуэллу, чтобы он развернулся и поехал по другой дороге.
А может, следует подумать о возвращении к Блэкхиту.
Она вскрикнула, когда карета вдруг резко накренилась, и услышала отчаянные крики Ротуэлла, испуганное ржание лошадей, а затем медленным, страшным движением весь мир начал переворачиваться вместе с экипажем, который завалился набок. Эву бросило на дверь. Лопнули стекла, послышался отвратительный скрежет. Эва с трудом поднялась на ноги и нащупала дверь там, где только что был потолок.
Ветер немедленно снова захлопнул ее, чуть не отдавив Эве пальцы и бросив ей в лицо пригоршню снега. Ротуэлл, который, должно быть, слетел с облучка, пытался успокоить лошадей, одна из которых билась на земле, а другая была готова в любой момент пуститься наутек.
Эва злилась на себя теперь сильнее, чем на Блэкхита. Она должна была это предвидеть. Верхом она справилась бы намного лучше.
К черту все. Она лучше пойдет в деревню пешком! Опершись о края двери, она подтянулась и высунулась наружу. Ветер немедленно сорвал с нее капюшон, бросив ей в лицо пропитанный солеными брызгами снег и пронизав холодом. Она старалась удержать равновесие, ноги были еще внутри кареты… и то, что она увидела, наполнило ее сердце ужасом. Менее чем в десяти футах слева от нее открывался край обрыва. Ротуэлл, который только что выпряг устоявшую на ногах лошадь, старался успокоить ту, что лежала на земле, запутавшись в упряжи, и билась в попытках встать.
Он поднял глаза и увидел Эву, появившуюся над бортом кареты и готовую спрыгнуть на землю. Конюх вскинул руку, чтобы остановить ее.
— Ваша светлость, пожалуйста, не двигайтесь! Я помогу вам спуститься, как только освобожу лошадь!
Но с Эвы было достаточно. Она подтянула ноги и приготовилась прыгнуть… как раз в тот момент, когда лошадь, бившаяся на земле, смогла встать на ноги и рванула. Перевернутая карета резко дернулась вперед. Эва не удержалась на ногах и полетела через борт.
Она сильно ударилась о землю, и ее потащило вниз, под обрыв.
Эва закричала. Она ломала ногти, когда, скользя на животе, пыталась схватиться за ледяные выступы. Камни отламывались и катились вслед за ней, глухо ударяясь о склон обрыва. Она лихорадочно искала, за что ухватиться, била ногами, пыталась вцепиться в лед тем, что осталось от ногтей.
Бах!
Она ударилась о выступающий обломок скалы, ощутив искрящуюся вспышку боли в тазу, в районе поясницы, внизу живота. Боль захлестнула ее сознание, лишила даже возможности вздохнуть. Далеко внизу кипело море. Мимо нее прокатились несколько последних камней. Эва лежала — снег обжигал ее обнаженные ноги — и ощущала, что ее тело сочится кровью в сотне мест.
— Помоги мне… — Она подняла лицо навстречу ветру, мокрый снег теперь превратился в мелкую крутящуюся снежную пыль. — О милостивый Боже, помоги мне…
Но поняла, что уже слишком поздно.
Для нее.
Для ребенка.
И для того, чтобы вернуть все назад.
Она прижалась лбом к обледеневшему камню и, когда по щекам покатились слезы, провалилась во тьму.
Глава 25
К тому времени как Люсьен покончил с бутылкой коньяка, дождь прекратился.
Он развалился в кресле, мокрая рубашка прилипла к спине, веки набрякли, но мозг отказывался отключаться. Еще бутылку. Да, именно это ему нужно. Отставив бокал, он поднялся из кресла. Ноги подкосились, и он, падая, едва не ударился подбородком о край стола. Люсьен минуту полежал на ковре, стараясь пересилить головокружение и начав с тупым удивлением понимать, что пьян.
Он никогда в жизни не был пьян. Он никогда не хотел утратить контроль над разумом, телом, уступив его чему-то вне собственной воли, и понимание, что он наконец это сделал, наполнило его странным сочетанием удивления и отвращения к себе. Пьян. А почему?
Из-за женщины. Она лишила его воли!
Он заставил себя сесть, потом встать и, опираясь на стол, добраться до бара, чтобы взять еще одну бутылку. До смешного непослушной рукой он плеснул немного коньяка в бокал и плюхнулся обратно в кресло, пытаясь рассмотреть цвет напитка пустыми, невидящими глазами.
Ему тепло. Удобно. Он сделал глоток. А как ей? Тепло ли ей, удобно ли там, в зимней тьме? Как там она?
Люсьен нахмурился. Что-то в этом не так. Она его жена. Его герцогиня. Ей не место среди дождя и снега, когда он сидит в сонном, одуряющем тумане.
«Посмотри, до чего она тебя довела.
Посмотри на себя, упивающегося собственным ничтожеством. Почему ты не едешь за ней? Не вернешь домой, где ее место? Это твой долг».
Долг, долг, долг. Всегда долг. Но, черт возьми, это его первая обязанность. Долг. Жена.
Он поднялся на ноги, чувствуя себя словно ватная кукла. В доме тишина. Благодарение Богу, что мебель помогает удержаться на ногах. Он, пошатываясь, вышел в прихожую, вспоминая, как она стояла здесь перед ним час… два?.. три?.. тому назад. Он мог бы еще перехватить ее. Она будет в трактире. Он догонит ее и вернет домой.
Люсьен открыл дверь, придерживаясь за нее, и неверной походкой вышел во двор. Поскользнулся и упал, порезав руку. С трудом поднялся. Шел редкий снег. Спотыкаясь и скользя, Люсьен направился к подъездной дорожке.
Тонкая рубашка не спасала от холода. Туфли промокли. Снег таял на его лице. Но коньяк притуплял все эти ощущения. Он склонил голову и все внимание сконцентрировал на перестановке ног: шаг — другой, шаг — другой, — бредя со странной, непонятной целью по темной, пустой дороге в деревню.
Эва, Эва. Разве она не понимает, разве ей безразлично, что он настолько одурманен ею, что она сделала его таким несчастным? Шаг, другой. Теперь шаги стали тверже. Воз дух, движение, холод, концентрация внимания… Туман, который заволакивал сознание, стал рассеиваться, и сквозь него начали проступать ясные мысли.
Ясные мысли принесли одну боль.
Чертовски холодно. Нужно было захватить пальто. Почему он этого не сделал? Вдруг он заметил, что почва под хрустящим снегом стала другой. Мост, который переброшен через узкий заливчик. Он схватился за поручень и перебрался на другую сторону.
Ветер стих, и хотя вдали еще было слышно бушующее море, все вокруг было объято зловещей тишиной бесконечной и одинокой ночи.
Откуда-то сзади на дороге донеслись стук копыт, перекликающиеся голоса. Странно знакомые голоса.
«Нельзя возвращаться домой и изображать из себя хозяина, пока не вернешь жену», — сказал себе Люсьен.
Он упрямо двигался вперед, глядя на снег под ногами, дыхание вырывалось в морозный воздух. Море уже совсем близко. Он чувствовал его запах. Вкус. Слышал его гул.
Внезапно из темноты появилась фигура человека, ведущего пару лошадей.
— Ваша светлость!
Голос был почти неразличим на таком расстоянии из-за налетающих порывов ветра, но Люсьен узнал его. Ротуэлл. Тревога прогнала опьянение.
— Ваша светлость! — Конюх бежал ему навстречу, скользя по льду, лошади прибавили шаг. Люсьен тряхнул головой, прогоняя остатки хмеля, и поспешил вперед. Ротуэлл. Карета. Эва. — Ваша светлость, случилась авария… Я пытался ей помочь, но не мог…
Люсьен совершенно протрезвел. Его голова стала ясней, чем когда бы то ни было в жизни.
— Где она? Что произошло? — закричал он.
— Карета перевернулась, — задыхаясь, проговорил конюх. — Она хотела спрыгнуть… упала… с обрыва…
— С обрыва?
Люсьен пошатнулся, на мгновение перед, глазами потемнело.
— Я как раз бежал звать вас, ваша светлость… думал, что вы придумаете, что делать… Она лежит на середине склона, сразу за Тавертонским поворотом… я пытался добраться до нее, но она… — Речь мужчины перешла в рыдание. — Она не отзывается.
Люсьен схватил слугу за плечи.
— Слушай меня. От этого может зависеть жизнь герцогини! Немедленно возвращайся домой и подними всех. Приведи столько людей, сколько сможешь собрать, пусть захватят одеяла, лошадей и другую карету. Пошли кого-нибудь в деревню за доктором, и поторопись. Ну же, шевелись, парень!
О Господи! Люсьен бросился туда, откуда только что пришел Ротуэлл. Тавертонский поворот. О Боже, если она упала там…
Он бежал, каждый вдох холодного воздуха обжигал ему легкие, всякая мысль, появлявшаяся в голове, заставляла его прибавить скорости, найти в себе силы. Эва. О милостивый Боже, он должен добраться до Эвы…
Впереди замаячил поворот дороги, которая здесь проходила в опасной близости к обрыву. Сквозь тьму Люсьен различил карету, которая по-прежнему лежала на боку, снег уже заметал перепутанную кучу сбруи поблизости. Люсьен подошел к обрыву и заглянул вниз…
Эва лежала на камнях, как сломанная кукла, снег уже прикрыл ее тело.
— Эва! Эва, отзовись! — что есть силы закричал Люсьен.
Снег крутил поземку вокруг нее. Она не пошевелилась, не подняла головы, не издала ни звука. Она, должно быть, мертва.
Его сердце сжалось. Перехватило горло. Он повернулся к перевернутой карете, к валяющейся сбруе, и, только наклонившись и начав распутывать ее, он понял, что влага, которую он ощущал на щеках, была слезами.
«Я убил ее». Его бесчувственные, замерзшие пальцы развязывали один узел, второй. «Я убил ее, и ребенка вместе с ней. Она была права. Я ничему не научился. Стремясь контролировать других, я потерял любовь сестры, а теперь и жену». Он связал два ремня, отстегнул еще одну часть сбруи и привязал к первому куску. «Я убил ее… О, Эва, наконец ты освободилась от меня. Освободилась навсегда».
Люсьен яростно смахнул слезы. Упряжь теперь была разобрана на части, ремни с трудом поддавались его окостеневшим пальцам. Кусок за куском он вытягивал ременные веревки, связывал их друг с другом и в конце концов получил веревку нужной длины. Он отнес ее на край обрыва, готовя себя к выполнению долга перед своей герцогиней, который заключался в том, чтобы привезти ее тело домой.
Люсьен привязал один конец веревки к дереву, обмотал другой вокруг запястья и начал опасный спуск.
Он не давал воли чувствам. Он не боялся, хотя понимал, что достаточно один раз поскользнуться, оступиться — и смерть. Он убил ее. Жизнь ничего не стоит без нее. Ему нечего бояться.
Люсьен медленно спускался с обрыва, осторожно ставя ногу на каждый уступ. Далеко внизу бушевало, кипело море, белой пеной отскакивая от скал.
Он почти добрался до места. Из-под ног срывались камни и куски льда и скатывались вниз, некоторые из них ударялись о неподвижную, завернутую в плащ фигурку и, отскакивая от нее, продолжали свой бег в сторону моря. Люсьен морщился каждый раз, когда камень ударялся о неподвижное тело Эвы, хотя понимал, что она этого не чувствует.
Еще восемь футов — и он доберется до нее.
Еще шесть…
Люсьен поскользнулся, боль пронзила ногу, и на мгновение он повис на кожаной веревке.
Он посмотрел вниз и увидел, чего стоило ему падение. Чулок пропитался кровью. Люсьен приказал себе не чувствовать боли. Это ничто по сравнению с мукой, которая терзала его сердце.
Он продолжал спускаться, ругаясь, так как нога совершенно не слушалась. Должно быть, он вывихнул ее. Или сломал. Нога его больше не волновала. Единственное, что его занимало в этот момент, — добраться до Эвы.
Люсьен спускался последние несколько футов на одной ноге, осторожно пробуя выступ, на котором она лежала, чтобы убедиться, что каменная терраса выдержит его вес.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33