У него получилось.
День уступил место вечеру. Как и предсказывал Зверь, челюсть снова начала болеть. Так что вместе с ужином обаятельный убийца принес отцу Алексию какое-то зелье в бутылочке и несколько марлевых тампонов.
– Подержите с полчасика. Это снимет боль. Иначе не заснете.
Его заботливость изумляла. Так же, как и спокойное дружелюбие.
– Я правильно понял, что вы собираетесь меня убить? – спросил священник, осторожно прихлебывая горячий, крепкий чай. Зверь сидел напротив, разглядывал небо сквозь узкое окошко.
– Правильно.
– В таком случае к чему это? – Отец Алексий показал на бутылочку. – Так ли важно мое самочувствие, если жить мне осталось два дня?
– Конечно, важно, – убийца перевел взгляд на собеседника. – Мне хотелось бы видеть вас бодрым и полным сил. Слабая жертва очень быстро сдается. Покоряется. Прекращает борьбу. Это плохо. Смерть должна приходить медленно, неспешно, страшно. Вы будете драться до конца, отдавая себя по капле, и в каждой этой капле будет вдесятеро больше силы, чем в разом отнятой жизни какого-нибудь перепуганного ничтожества.
– Значит ли это, – спокойно произнес священник, – что вы собираетесь убивать меня медленно?
– Значит, – кивнул Зверь. – Есть определенный набор правил, и я придерживаюсь их по возможности. Ваша смерть затянется на несколько часов. Полагаю, вы пройдете, умирая, все стадии от ненависти до отчаяния, от сопротивления до рабской покорности. В конце концов, вы разуверитесь даже в своем Боге.
– Неужели?
– Мне нравится ваша ирония, – черные глаза убийцы потеплели, – и ваша вежливость. Но, помнится, даже Христос незадолго до смерти упрекал Бога в том, что тот оставил его. Жаль, не было на Голгофе никого, кто смог бы оценить это.
Отец Алексий покачал головой:
Нынче немодно богохульствовать.
– Убивать священников тоже не в моде. Но ведь кто-то должен.
– Зачем?
– Зачем священников или зачем именно вас?
– Ну, на меня, полагаю, выбор пал совершенно случайно.
– Случайно ничего не делается. – Зверь разглядывал своего собеседника так же внимательно, как утром. – Я же сказал, что вы жертва. Жертва моя, но убить вас я собираюсь по приказу того, кому служу.
– Сатана! – Отец Алексий откинулся в кресле. Рассмеялся чуть слышно. – Подумать только, а я спрашивал, кто ваш хозяин! Как вы сказали тогда? Он далеко, и я вряд ли с ним встречусь? Ну конечно. Теперь понятно, почему священники. И прозвище ваше… Послушайте, но это же детство. Сколько вам лет, Зверь?
– Конечно, детство, – спокойно улыбнулся Зверь. – Дьяволу все равно, кого убивают, как убивают и убивают ли вообще. Но многие верят, что ему нужны смерти, особенно смерти тех, кто служит тому, другому. А я, уж поверьте, получаю свой маленький кусочек радости от хорошо выполненного убийства.
– Обыкновенный садизм, – понимающе кивнул священник. – Взращенный на почве какого-нибудь застарелого комплекса.
– Надо полагать, – легко согласился Зверь, – Я иногда пытаюсь понять, откуда что взялось. Но, знаете, это довольно слабая зарядка для ума. Слабее даже, чем устный счет.
– Не боитесь?
– Чего?
– Вы признаете существование Сатаны, следовательно, признаете и существование ада. Что ждет вас после смерти?
– Да уж не то, что вас. – Зверь задумчиво опустил взгляд. – И, конечно, если бы все жертвы были такими шустрыми, как вы, святой отец, я бы не зажился. Однако мне везет. Просто безобразно везет, и вы сегодня столкнулись с этим на практике, не так ли? Так что проживу я еще долго. И достаточно счастливо.
– А потом придется платить.
– Так ведь потом. Какое чудное средневековье получается, не находите? Христианский священник пугает ужасами загробной жизни погрязшего в грехах сатаниста.
– Большинство грехов – это соблазны. – Отец Алексий поставил пустую чашку. – И вполне понятно, что люди не находят в себе ни сил, ни желания противостоять им. Однако убийство – это не то, что может привлекать, и не то, без чего трудно обойтись.
– Слаб человек, – вздохнул Зверь, – А смерть, своя или чужая, это самый большой соблазн, какой только есть в мире. И если уж прощает церковь самоубийства…
– Простите? – Священник чуть приподнялся в кресле, но тут же опустился обратно. – Что значит прощает самоубийства?
– А разве не самоубийство совершил наш финансовый патриарх? – невинным тоном поинтересовался Зверь. Он словно и не заметил движения отца Алексия, как сидел, так и остался сидеть, – Сам выбрал день и час своей смерти и умер в срок. А вы, как я понимаю, отпустили ему все грехи. По неведению, конечно, но отпустили ведь. И похоронят самоубийцу на освященной земле, ведь так? И попадет он в рай… хотя в этом я сомневаюсь, но в любом случае, если и не пустят его на небеса, то уж не за такую ерунду, как добровольный уход из жизни.
– Вы хотите сказать, этот человек…
– Испортил собственные системы жизнеобеспечения. Да. Именно так.
– Я не знал об этом, – отец Алексий чуть скривился, – и отпустил грехи. Обмануть священника легко – он всего лишь человек, – но Бога обмануть невозможно. А покаяние совершается именно перед…
– Я вас перебью, простите. – Зверь поднялся. – Время позднее. Спать пора. Что же до грехов и соблазнов, вспомните лучше, что и вы сами когда-то готовы были убивать. Да еще как убивать. Ничуть не хуже, чем делаю это я. И сдается мне, не умерла в вас эта готовность, а просто затаилась до времени. Спокойной ночи.
Темно в комнате. Тусклые лунные лучи белесыми потоками льются сквозь узкие окна. Закрыта дверь. Отец Алексий задумчиво посмотрел на скрытый в резьбе выключатель. Спать пора. И вправду поздно уже.

Вразуми, Господи!
Вертится мысль на самом краю сознания. Осознание. Знание. Вот оно, тут, рядом, поймать бы только. Но как тень, что ловится на пределе видимости и исчезает, стоит присмотреться, как тень мысли…
Нет ничего. Но ведь было. Поблазнилось?
Привиделось?
Вразуми! Господи!

А утро ясное и свежее. Жить интересно и весело. Даже в одной клетке с хищным и опасным животным. С человеком. Он тоже мог бы назваться Зверем. Или его могли так назвать. Что снилось ночью? А что хорошего могло присниться, если этот, там, наверху, взывал к своему Богу с отчаянной страстностью первохристиан? Убить такого – дело чести, если бы была честь у экзекутора. Дело принципа, если бы были у него принципы. Убить такого интересно. И полезно. Во всех отношениях.
Немалая доля отнятой у трех позавчерашних покойников силы ушла на то, чтобы устоять на ногах после того удара. И еще больше на то, чтобы за несколько секунд залечить разбитые губы. Молодец священник. Это додуматься надо – одеколоном в глаза брызнуть. Впредь тебе, господин палач, наука. Не расслабляйся. Самому-то и в голову не пришло, что безобидные, мягкие и легкие бутылочки могут быть опасны. Все-то ты расцениваешь с точки зрения грубой силы.
Олег закончил разминку. Вымылся. Позавтракал. Настроение, несмотря на дрянные сны, было прекрасным. Прожить сегодня. А завтра вечером – все. Хорошая жертва будет хорошо умирать. И щенки из «Черного Ритуала» пачками станут валиться в обморок от страха. А те, кто не упадет, кто сумеет почувствовать и принять из его рук чудесный дар чужой смерти, из них люди вырастут. И новое убийство через месяц. Большое и красивое, как то, что предстоит завтра. А там до дня Всех Святых можно будет оставаться в небе, сил от двух церемоний хватит надолго. Если, конечно, не поступит еще какой-нибудь внеочередной заказ от магистра… магистр. Нет, плохо пахнет это дело. Разумом не понять, чутье звериное, Звериное, покою не дает.
Но ведь как раз в этом и дело.
Испугаешься сейчас, так и останешься на всю жизнь человеком. Будут, конечно, бояться. И нуждаться в тебе отчаянно тоже будут. Но при всем при том будут и знать, что ты, экзекутор, так же слаб, как все другие. Что сердце у тебя есть и душа какая никакая.
Пройти Посвящение, что ли? Продаться с потрохами. Интересно, сам-то магистр верит во все эти глупости с продажей души? Верит не верит, а уговорить пытается. Зачем, интересно? Хочет, чтобы убийца его прикормленный ручным стал? Нет уж. Много чести. Понять магистр не может, что палачу без него так же, как и ему без палача, не прожить.
Смерти нужны. Кровь нужна. Четырежды в году – это как минимум, а сколько еще убийств промежуточных, быстрых, почти незаметных. И еще, нередкие во время церемоний смерти тех, кто приходил в Орден, чтобы разнюхать, разведать, рассмотреть и рассказать не там, где следует, и не тем, кому стоит знать слишком много. Не так-то легко будет утолять голод, когда не окажется к услугам экзекутора всего прекрасно отлаженного механизма Ордена. Без сети «нор», без смены машин, без надежного прикрытия, долго ли проживет такой наркоман?
Долго. Положа руку на сердце – достаточно долго. Потому что есть уже свое. Не столь могучее, не столь широко раскинутое, но есть. Однако лениво ведь. Лениво.

Утро ясное и свежее. Голова почти не болит. И челюсть как новая. А ведь Зверю ничего не стоило переломать ему все кости. Интересно, кто это придумал, что большой парень всегда уделает маленького парня? Шутник какой-то, не иначе.
Сатанист. Глупо-то как. И как страшно. Отец Алексий знал, что в большинстве случаев сатанизм – забава для детей. Многие проходят через это, но почти все излечиваются рано или поздно. Есть вещи куда более серьезные, интересы куда более жизненные. Разумеется, встречаются люди больные, с насквозь прогнившей душой, находящие какое-то извращенное удовольствие в служении злу.
В изуверских убийствах.
И, конечно, были, есть и будут люди, которые строят свое благополучие на чужой искренней вере. Люди, отбивающие хлеб у церкви.
Отец Алексий закончил отжиматься и отправился по комнате на руках, машинально считая шаги. Если быть честным с самим собой, то действительно, церковь занималась примерно тем же самым. Так повелось от века. Православие жило за счет подаяния и милостыни. Но церковь и отдавала сторицей. И не только в трудные для Отечества годы. Сколько пожертвований получили школы, больницы, дома престарелых и детские приюты…
Приюты…
«Оправдываешься?» – ехидно поинтересовался священник сам у себя.
И мысль ускользнула. Так же, как ускользала всю ночь.
Убийство. Убийство… Господи, он ведь действительно готов был убить. Тело действовало само, без проблеска мысли. Делал, как учили. И сейчас холодными мурашками по телу запоздалый страх. А если бы убил?! Как быть тогда?
О том, что его самого смерть ждала буквально на следующий день, священник не забывал ни на миг. Спасти себя было необходимо, но не ценой чужой жизни, пусть и жизни убийцы Смерть – таинство страшное и великое, и не людям решать, когда и к кому придет она.

В положенное время появился Зверь. Привез завтрак. Поинтересовался самочувствием. Спокойный и вежливый, как вчера.
Отец Алексий убедился уже, что в ванной не осталось ничего хоть сколько-нибудь опасного. Кран, да. Кран был поставлен на место и прикручен так, что снять его без инструментов было невозможно.
– Задним умом медведь умен, – пробормотал отец Алексий вместо «доброе утро».
– Да толку в нем, – вздохнув, продолжил Зверь. – Вы наверняка придумаете что-нибудь еще. Целый день впереди. Попробуйте порвать простыни на веревку. Если переставить вон то кресло сюда, к дверям, веревку можно будет зацепить за его ножки и протянуть у самого пола.
– Чтобы натянуть, когда вы войдете?
– Ну да.
– Ничего не выйдет. Я думал об этом. От моего кресла до того места, где вы споткнетесь, слишком далеко. А вчерашняя моя попытка нападения убедительно доказывает бесполезность прямой атаки даже с расстояния, куда более близкого. Кстати, ведь я вас ударил. Как же получилось, что на вас ни царапины?
Зверь покачал головой:
– Все разговоры после ужина. Вам принести что-нибудь почитать?
– Не хочу показаться банальным, но, может быть, здесь найдется Библия? Или вы таких книг не держите из принципа?
– Отец Алексий, – укоризненно протянул Зверь. – За кого вы меня принимаете? Не могу сказать, что священное писание – моя настольная книга, но уж для вас-то найдется экземпляр. Правда, без обложки. Очень она твердая и тяжелая. Это ничего?
– Без обложки, это не страшно, – в тон убийце ответил священник, – главное, чтобы без порнографических картинок между страницами.
– Хм… – Зверь, уже стоящий в дверях, задумался. – Удивительно, почему Библия с порнографией пришла в голову вам, а не мне? Ладно, принесу. Без обложки и без картинок.

Ветхий завет выучен уже, казалось бы, наизусть. Сколько же можно читать его и перечитывать, пытаясь открыть для себя что-то новое? До бесконечности, наверное. Особенно сейчас, когда горячим нетерпением налито тело. Когда хочется бить и убивать… как это страшно все-таки. Непривычно, но кажется почему-то таким естественным.
Очень важно понять, как случилось, что удар, который должен был если не убить, то хотя бы оглушить надолго, не нанес ни малейшего вреда.
И не менее важно найти оправдание этой своей готовности лишить жизни другого человека.
«Око за око».
Были времена, когда священники сражались, как солдаты. Погибали и убивали. Значит ли это, что сейчас, здесь, спасая свою жизнь, он, отец Алексий, может убить, чтобы выжить?
В общем, да. Допустимо убийство ради спасения близких или себя самого. Но невозможно служить после пролития крови. Литургия – важнейшая из служб, становится недоступна.
И, по правде сказать, убивать конкретного человека, этого самого Зверя, спокойного, обаятельного, дружелюбного, не хотелось совсем. Это нежелание исчезнет, как только вновь дойдет до дела. В бою очень легко забыть, кто перед тобой – друг или враг. В бою есть противник, и ты должен победить, или победят тебя. Должен убить, или тебя убьют.
Что же смущает?
За что так упорно цепляется разум, что за мысль не дает покоя?
Неприметная внешность.
Не столь уж и неприметная, если приглядеться внимательно. Очертания рта: короткая, словно срезанная верхняя губа. И четко очерченная нижняя. Подбородок выпирает вперед, вызывающий, но не тяжелый, тонкая переносица… Где он видел это?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10