Аксессуары для ванной, удобная доставка 
А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 


OCR: д.сОЛОВЬЕВ
«из 5-го тома собрания сочинений,»: СП «Старт»; Москва; 1990
Аннотация
Ожидая наказание за содеянное преступление ветеран Вьетнама профессор колледжа Юджин Дебс Хартке неожиданно понимает, что он убил столько же людей, сколько раз занимался сексом. Эта ироничная параллель вкупе с критикой правительства, больших денег, средств массовой информации, наркотиков, расизма в очередной раз демонстрирует число воннегутовский стиль изложения.
Курт Воннегут
Фокус-покус
Предисловие Издателя.
В распоряжении автора не было стандартной писчей бумаги. он писал в библиотеке, где хранилось тысяч восемь разных книг, абсолютно никому, кроме него, не нужных. Большинство из них так никто и не прочел, и вряд ли это им грозило в будущем, поэтому он мог бы с чистой совестью использовать вместо писчей бумаги вырванные из книг титульные листы. Но он этого не сделал. Почему — нам не известно. Так или иначе, он писал эту книгу карандашом на всем, что попадалось под руку, — от темной оберточной бумаги до конторских бланков с чистой обратной стороной. Поэтому здесь, вопреки обыкновению, появились сплошные линии, указывающие, где кончается один клочок и начинается другой. Если абзац совсем маленький, значит, и клочок был маленький.
Можно подумать, что автор, роясь в мусоре в поисках годных для писания листков, надеялся, что это поможет ему представиться существом безобидным или вовсе невменяемым — ведь он ждал суда. Но не менее вероятно и то, что он бросился писать, даже и не помышляя о том, что пишет книгу на чем попало, исписывая любой клочок, оказавшийся под рукой. Возможно, ему показалось, что очень удобно писать на одном клочке, потом на другом — как будто перед ним бутылки и пузырьки, которые надо наполнить. И когда очередная бутылка была наполнена, независимо от размера, он, должно быть, чувствовал удовлетворение: все, что стоило писать про то или про это, было написано.
Все странички он пронумеровал, так что можно не сомневаться ни в том, что они составляли цельную рукопись, ни в том, что он все же надеялся: эту книгу кто-нибудь прочтет, несмотря на растрепанный и жалкий вид. Собственно, он сам упоминает об этом то там, то тут — и чем ближе к концу, тем увереннее он говорит, что пишет книгу.
Здесь изображены несколько надгробий. Собственноручно автор нарисовал лишь одно из них. Остальные — копии, сведенные, очевидно, при помощи прозрачной бумаги, наложенной поверх оригинала, прижатого к оконнему стеклу, освещенному солнцем. На пустой поверхности надгробного камня он потом писал разные слова, а на одном — всего лишь вопросительный знак. Воспроизвести их на странице книги сложно, поэтому надписи набраны типографским шрифтом.
Автор лично несет ответственность за то, что некоторые слова почему— то написаны с заглавной буквы, хотя дотошный редактор предпочел бы это исправить. Кроме того, Юджин Дебс Хартке решил, по непонятным для нас причинам, что все числительные надо изображать цифрами, кроме тех случаев, когда с них начинается фраза, например, «2» вместо «два». Может быть, ему казалось, что если цифры разбавлять буквами, они потеряют свою силу.
Поразмыслив, я решил отнестись ко всем его пристрастиям и чудачествам с уважением. Помню, другой автор как-то сказал мне, что есть одно, самое священное слово в громадном запасе редакторских значков и закорючек. Вот оно: «OCT.», то есть «оставить, как есть».
К.В.
Эта книга — чистый вымысел, и посвящается вам.

1

* * *
Меня зовут Юджин Дебс Хартке, родился я в 1940м. По требованию дедушки с материнской стороны, Бенджамена Уиллса, Социалиста и Атеиста, простого дворника в Институте Батлера, что в Индианаполисе, штат Индиана, меня назвали в честь Юджина Дебса из Терр Отт, тоже в Индиане. Дебс был Социалист и Пацифист, и Профсоюзный Деятель, несколько раз выставлявший свою кандидатуру на выборах президента Соединенных Штатов Америки, и голосов он получил больше, чем любой другой кандидат, выдвинутый третьей партией, за всю историю нашей страны.
Дебс умер в 1926м, когда мне было —14 лет.
Теперь у нас 2001 год.
Если бы исполнились надежды и чаяния большинства людей, к нам снова пришел бы Иисус Христос, а американский флаг развевался бы на Венере и на Марсе.
Да что-то не повезло…
* * *
Но Конец Мира все же настанет, и многие заранее радуются от всей души. Ждать осталось совсем недолго, но все же в 2000 году конца мира не было. Я полагаю, что Всевышний просто не очень-то увлекается Нумерологией.
* * *
Дедушка Бенджамен Уиллс умер в 1948, когда мне уже было + 8 лет, и он успел убедиться, что я выучил наизусть слова, изреченные Дебсом:
«Пока существует угнетенный класс, я в его рядах.
Пока существует преступность, я к ней причастен.
Пока хоть одна живая душа томится в тюрьме, я не свободен».

* * *
Но я, названный в честь Дебса, вовсе не унаследовал его чувствительное сердце. С того времени, как мне исполнился 21, и до 35 я был профессиональным военным, кадровым офицером Армии Соединенных Штатов. За эти 14 лет я бы ничтоже сумняшеся укокошил и Самого Сына Божия, и любого другого сына любого другого отца и матери, да и вообще все и вся, по приказу вышестоящего офицера.
Внезапный, унизительный и позорный конец Вьетнамской войны застал меня в чине подполковника, и у меня были ЮООчи и ЮООчи подчиненных.
* * *
Во время этой войны, в которой главным был вопрос о запасах вооружения, существовала совершенно микроскопическая вероятность того, что именно я дал сигнал той газовой атаке или напалмовому штурму с воздуха, который встретил возвратившегося к нам Иисуса Христа.
* * *
Я вовсе не собирался стать профессиональным солдатом, хотя из меня вышел хороший солдат, если можно поставить эти два слова рядом. Мысль послать меня в Уэст-Пойнт, неожиданная, как конец Вьетнамской войны, явилась откуда ни возьмись, когда я доучивался последний год в школе. Я давно и твердо решил, что пойду в Мичиганский Университет, буду изучать Английский, Историю и Политологию и работать в студенческой ежедневной газете, чтобы набить руку в журналистике.
Но тут мой родитель, инженер-химик, принимавший участие в производстве пластика с периодом полураспада в 50 000 лет, и нашпигованный дурацкими идеями, что твоя рождественская индейка, заявил, что я поступаю в Уэст-Пойнт. Сам он никогда в армии не служил. Во время 2 мировой войны его сочли слишком ценным «мыслителем» в области химии, чтобы позволить напялить на него солдатскую форму и превратить его за 13 недель в придурка, одержимого манией убийства и самоубийства.
Меня уже приняли в Мичиганский Университет, когда мне на голову точно с неба свалилась идея поступить в Военную Академию Соединенных Штатов. Это предложение застигло моего отца в тяжелое для него время, когда он попал в полосу неудач, и ему было необходимо хоть чемто похвалиться, чтобы вернуть себе уважение наших простоватых соседей. Для них приглашение в Уэст-Пойнт было великим везеньем — все равно что приглашение в профессиональную бейсбольную команду.
Он мне так и сказал, а я всегда повторял это зеленым новичкам из пехотного пополнения, как только они сходили на землю Вьетнама с корабля или с самолета:
— Перед вами открываются грандиознейшие возможности.
* * *
А вот если бы наш мир был устроен получше, знаете, кем я хотел бы стать? Джазовым пианистом. Я говорю о джазе. Никакого рок-н-ролла. Я говорю о той музыке, в которой ни одна нотка не повторяется — ее подарили миру американские чернокожие. Мне пришлось играть на рояле в чисто белом джазбанде, в моей школе для белых в Мидленд Сити, Огайо. Мы называли себя «Продавцы душ».
Хорошо ли мы играли? Приходилось играть популярную музыку для белых, иначе нас бы вообще никуда не приглашали. Но мы частенько срывались с привязи и играли настоящий джаз. Похоже, что никто никакой разницы не замечал. Но мы-то знали. Мы были от себя в восторге. Мы сами в себе души не чаяли.
* * *
Не стоило отцу заставлять меня учиться в Уэст-Пойнте.
Мало того, что он поганил окружающую среду своими сверхустойчивыми пластиками. Подумайте, что он со мной сделал! Какой он был простофиля! А моя мамочка подпевала ему во всем, что бы он ни придумал, а значит, и у нее тоже были не все дома.
Их обоих убило в дурацкой катастрофе, в лавке сувениров на канадской стороне Ниагарского водопада, который местные индейцы раньше называли «Гремящей Бородой», — на них обвалился потолок.
* * *
В этой книге нет слов, входящих в непечатные выражения, кроме «черт» и «Бог», — так что не бойтесь, невинное дитя не найдет здесь ни одного ругательства. Время от времени я, говоря о вьетнамской войне, буду выражаться так:
— Это было тогда, когда экскременты влетели в вентилятор.
Пожалуй, единственный принцип, который мне внушил Дедушка Уиллс, принцип, который я чтил всю свою сознательную жизнь, заключался в том, что сквернословие и богохульство дают право людям, не желающим получать неприятную информацию, затыкать уши и закрывать глаза, когда вы к ним обращаетесь.
* * *
Самые наблюдательные солдаты из моих подчиненных во Вьетнаме поражались, что я никогда не ругаюсь — второго такого они в Армии не встречали. Иногда они меня спрашивали: может, это из религиозных соображений?
А я отвечал, что к религии это не имеет ни малейшего отношения. Признаться, я почти законченный атеист, как мамин папаша, хотя этого я им не говорил. Стоит ли спорить с человеком, лишая его надежды хоть на какую-нибудь Жизнь за гробом?
— Я не сквернословлю, — говорил я обычно, — потому что и твоя жизнь, и жизнь тех, кто рядом с тобой, может целиком зависеть от того, понял ли ты, что я тебе говорю. О'кей? О'кей?
* * *
Я вышел в отставку в 1975, когда экскременты влетели в вентилятор, однако не пропустил возможности сделать сына по пути домой — во время короткой остановки на Филиппинах. Я сам об этом не догадывался. Я был в полной уверенности, что девушка, работавшая военным корреспондентом, пользовалась надежным противозачаточным средством.
Опять просчитался!
Повсюду понатыканы капканы и ловушки на дураков.
* * *
Но самая колоссальная мышеловка, какую мне подстроила Судьба, — это была прехорошенькая и обаятельная девушка по имени Маргарет Паттон, которая позволила мне ухаживать за ней и согласилась выйти за меня замуж — вскоре после окончания Уэст-Пойнта, — а потом родила мне двоих детишек, ни разу не заикнувшись о том, что в ее семье с материнской стороны имеется сильнейшее предрасположение к сумасшествию.
Так что сначала ее мать, которая жила с нами, сошла с ума, а потом и сама она потеряла рассудок. Более того, наши дети могут с полным основанием опасаться, что и они тоже в пожилом возрасте спятят.
Наши дети — а теперь все они взрослые люди — никогда в жизни не простят нам того, что мы имели потомство.
Да, влипли мы все, ничего не скажешь.
* * *
Я понимаю, что, сравнивая мою первую и единственную жену с таким бесчеловечным устройством, как ловушка для дураков, я рискую показаться столь же бездушным адским изобретением. Но множество женщин с удовольствием и без всяких осложнений общались со мной, и меня тоже интересовали их человеческие, а не чисто механические свойства. Я почти каждый раз был так же увлечен их душами, их умом, историями их жизни, как и их любовным пылом.
Но когда я вернулся домой с войны во Вьетнаме и задолго до того, как Маргарет и ее мать проявили со всей очевидностью для меня, и наших детей, и наших соседей явные и яркие симптомы своего наследственного безумия, эта дружная команда в игре в «дочки-матери» стала ко мне относиться как к докучному, но необходимому предмету бытовой техники — вроде пылесоса.
* * *
На меня неожиданно валились не только неприятности, были и удачи, можно сказать, «манна небесная», но все же их было явно недостаточно, чтобы жизнь показалась похожей на райские кущи, куда там… Но сразу же после моего возвращения с войны, когда я не имел ни малейшего представления о том, куда податься и что делать всю оставшуюся жизнь, я неожиданно встретил своего прежнего командира, который стал Президентом Таркингтоновского колледжа, в Сципионе, штат Нью-Йорк. Мне тогда было всего 35, и жена была еще в своем уме, а теща только слегка тронулась. Он предложил мне место учителя, и я согласился.
Я мог принять его предложение с чистой совестью, хотя у меня не было никаких ученых степеней, кроме диплома об окончании Уэст-Пойнта, — дело в том, что все ученики в Таркингтоне были так или иначе неспособны к учению, или вообще олигофрены и тупицы, и прочее в этом роде. Мой старый командир заверил меня, что я могу по любому предмету без труда дать им сто очков вперед.
Но он хотел, чтобы я преподавал в основном Физику, а у меня как раз были отличные отметки по физике в Уэст-Пойнте.
* * *
А самая-то главная удача для меня, самая полная поварешка манны небесной, заключалась в том, что в Таркингтоне был нужен человек, способный играть на Лютцевых колоколах. Это был набор колоколов, который помещался в башне над библиотекой, где я сейчас пишу.
Я спросил своего старшего командира, как надо звонить — за веревки дергать?
Он ответил, что раньше «приходилось и за веревки дергать, но потом туда провели электричество и теперь надо играть на клавиатуре, и все.
— А что за клавиатура? — спросил я.
— Как у рояля, — сказал он.
На колоколах мне играть не приходилось. Мало кому выпадает такая звонкая возможность. Но на рояле-то я играл! И я ему сказал:
— Пожмите руку вашему новому звонарю.
* * *
Нет сомненья: самые счастливые минуты моей жизни наступали дважды в день — утром и вечером, когда я играл на Лютцевых колоколах.
* * *
Я приехал в Таркингтон 25 лет назад, и с тех пор живу в этой чудесной долине. Это мой дом.
Здесь я учительствовал. И совсем недолго был Начальником тюрьмы — это когда Таркингтоновский колледж официально был объявлен Таркингтоновским Государственным Исправительным Заведением — в июне 1999, 20 месяцев назад.
Теперь я сам стал здешним заключенным, но живу довольно свободно.
1 2 3 4 5 6


А-П

П-Я