Зазвонил черный телефон Элиота.— Фонд Розуотера. Чем могу помочь?— Мистер Розуотер, — сказал дрожащий женский голос, — говорит Стелла Вэйкби. — Голос умолк в ожидании ответа.— А-а, здравствуйте, — ласково сказал Элиот. — Как мило, что вы позвонили! Рад вас слышать! — Он понятия не имел, кто такая эта Стелла.— Мистер Розуотер, вы сами знаете, что я… я никогда ни о чем вас не просила.— Знаю, конечно, знаю.— У других людей бед меньше, а беспокоят они вас куда чаще.— Я это за беспокойство не считаю. Правда, одни чаще обращаются, другие реже.С Дианой Луун Ламперс Элиот так часто возился, что перестал отмечать в книге, когда и чем он ей помог. Сейчас он наугад добавил:— А я часто думал, какое тяжкое бремя вам выпало на долю, очень тяжко…— Ох, мистер Розуотер, если бы вы только знали… — Она громко зарыдала: — Ведь мы всегда говорили — мы за сенатора Розуотера, а вовсе не за этого Элиота . Мы всегда жили самостоятельно, чего бы это ни стоило. Сколько раз, бывало, прохожу на улице мимо вас и нарочно отворачиваюсь. И вовсе не потому, что я против вас, просто хотелось показать, что мы, Вэйкби, ни в чем не нуждаемся .— Я так и понимал. И очень за вас радовался. Элиот, конечно, не помнил, чтобы какая-то женщина от него отворачивалась на улице, да и выходил он из дому так редко, что у этой бедной Стеллы вряд ли была возможность проявлять свои чувства по отношению к нему. Он правильно догадывался, что живет она в горькой нужде где-то на окраине, редко показывается на людях в своем отрепье и только воображает, что и она как-то причастна к жизни города, и что все ее знают, вполне возможно, она как-то раз и прошла по улице мимо Элиота, но этот единственный раз превратился в ее воображении в тысячу небывших встреч, и, как игра светотеней, перед ней возникали самые разнообразные драматические ситуации.— Нынче ночью мне никак не спалось, вот и вышла побродить…— Видно, вы часто так прогуливаетесь.— Господи, мистер Розуотер, я и в полнолуние брожу, и когда месяц молодой, да и темной ночью расхаживаю.— А сегодня еще и дождь идет.— Дождь люблю.— И я тоже.— Нынче вышла, смотрю — у соседей свет горит.— Слава богу, что соседи близко.— Постучала я к ним, они меня впустили. И я им говорю: «Мне помочь надо, мне без помощи никак нельзя, не знаю, куда мне деваться, так дальше жить нельзя, да и неохота мне жить, если сейчас меня не выручат. Не могу я больше стоять за сенатора Розуотера, больше мне невмоготу…»— Полно, полно, не плачьте!— Вот они и посадили меня в машину, повезли к телефонной будке и говорят: «Ты позвони Элиоту, он тебе поможет». Вот я и позвонила .— Хотите сейчас ко мне зайти, голубушка, или подождем до завтра?— До завтра… — неуверенно повторил голос.— Вот и чудесно. В любое удобное для вас время, дорогая моя.— Значит, до завтра.— До завтра, голубушка. И день, наверное, будет славный.— Слава Богу !— Что вы, что вы!— Ох, мистер Розуотер, спасибо Господу, что вы живете на свете!
Элиот повесил трубку. Тут раздался телефонный звонок.— Фонд Розуотера. Чем могу помочь?— Во-первых, пойди к парикмахеру. Во-вторых, купи себе новый костюм.— Что, что?— Элиот!— Я.— Ты даже не узнал мой голос.— Я… я… виноват…— Да это же твой отец , черт побери!
— Отец ? Неужели ты? — Голос Элиота был полон любви, нежности, изумления. — До чего же я рад тебя слышать!— Но ты меня даже не узнал!— Прости… Тут мне звонят без конца, сам знаешь.— Ах, звонят, и даже без конца?— Ну ты же знаешь…— Да, к сожалению, знаю.— Ну, а ты как?— Блестяще! — Голос сенатора был полон сарказма. — Лучше некуда!— Как я рад за тебя.Сенатор послал его подальше.— Что с тобой, отец?— Не смей со мной разговаривать как с пьяным дураком. Я тебе не сутенер какой-то! Я тебе не идиотка-прачка!— Но что я такого сказал ?— Тон у тебя противный!— Прости.— Чувствую, сейчас начнешь советовать: «Примите таблетку аспирина, запейте глотком вина». Не смей со мной разговаривать свысока !— Прости.— Мне не нужно, чтоб за меня вносили деньги на покупку мотоцикла.Элиот действительно сделал последний взнос за одного клиента в уплату за мотоцикл. Через два дня клиент разбился насмерть вместе со своей подружкой около Блумингтона.— Конечно, знаю.— Конечно, он все знает! — сказал сенатор кому-то в сторону.— Отец… Голос у тебя такой сердитый , такой несчастный. — В голосе Элиота звучала искренняя тревога.— Пройдет.— Тебя что-то беспокоит?— Пустяки, Элиот, мелочи. Мелочи, например, то, что семейство Розуотеров вымирает.— Почему ты так решил ?— Только не говори мне, что ты забеременел.— Но ведь есть еще наши родственники с Род-Айленда.— Спасибо, утешил. А я совсем было запамятовал, что они существуют.— Сколько иронии у тебя в голосе.— Видно, телефон испорчен. А ты расскажи мне, что там у вас хорошего? Подбодри старого пердуна.— Мэри Моди родила близнецов.— Отлично! Отлично! Превосходно! Лишь бы хоть кто-то служил продолжению рода человеческого. Лишь бы хоть у кого-то появлялось потомство. Лишь бы хоть кто-то продолжал размножаться. Как же мисс Моди назвала новорожденных, этих маленьких граждан?— Фокскрофт и Мелоди.
— Элиот…— Да, сэр?— Пожалуйста, посмотри хорошенько на самого себя.Элиот послушно оглядел себя со всех сторон. Насколько можно было видеть себя без зеркала.— Посмотрел.— А теперь спроси себя: «Может быть, это сон? Неужели я мог дойти до такого жуткого состояния?»И Элиот послушно и без всякой иронии громко повторил:— Может быть, это сон? Неужели я мог дойти до такого жуткого состояния?— Что же ты ответишь?— Что это не сон, — сказал Элиот.— Разве тебе не хочется, чтобы все оказалось сном?— А каким бы я проснулся?— Таким, каким тебе следует быть. Каким ты всегда был .— Хочешь, чтобы я снова стал покупать картины в дар музеям? Ты стал бы мной гордиться, если бы я выдал два с половиной миллиона долларов на покупку картины Рембрандта «Аристотель созерцает бюст Гомера» ?— Зачем доводить наш спор до полного абсурда?— Это не моя вина. Виной те люди, которые отдают такие деньги за такие картины. Я показал репродукцию этой вещи Диане Луун Ламперс, и она сказала: «Может, я темный человек, мистер Розуотер, но я бы такую картинку у себя в комнате ни за что не повесила».— Слушай, Элиот…— Да, сэр?— Ты бы узнал, что о тебе думают в Гарварде.— А я отлично знаю.— Вот как?— Они меня обожают. Посмотрел бы, какие письма мне оттуда пишут.Сенатор подумал, что зря хотел поддеть Элиота насчет Гарварда и что Элиот действительно говорит правду про письма из этого университета, полные глубочайшего уважения.— Бог мой, — сказал Элиот. — В конце концов, с самого основания фонда Розуотера я этим людям выдавал по триста тысяч долларов в год, аккуратно, как часы. Ты бы почитал их письма.
— Элиот…— Да, сэр?— Сейчас, по странной иронии судьбы, наступает некий исторический момент, когда сенатор Розуотер, представитель штата Индиана, сам задаст собственному сыну вопрос: «Не коммунист ли ты сейчас или не был ли ты когда-либо коммунистом?»— Бог ты мой. Как сказать, многим, конечно, мои мысли могут показаться близкими к коммунизму, — сказал Элиот простодушно. — Когда общаешься с бедняками, нельзя не столкнуться с тем, о чем писал Маркс, а кстати, и с тем, о чем говорится в Библии. Честное слово, по-моему, сущее безобразие, что у нас в стране люди не хотят делиться всеми благами. И со стороны правительства просто жестоко разрешать одним детям с самого рождения владеть огромной долей национального богатства — я сам тому пример, — а другим ничего не давать и держать в нищете с первых дней жизни. По-моему, государство могло бы, по крайней мере, оделять всех младенцев поровну с самого рождения. Жизнь и так трудная штука, зачем же людям еще мучиться из-за каких-то денег? У нас в стране всего хватит на всех, если только делиться между собой по справедливости.— Что же тогда будет для людей движущей силой?— А что, по-твоему, движет ими сейчас? Страх, что есть нечего будет, доктору платить нечем, что ребятам надеть нечего, что нет хорошей, удобной, уютной квартиры, настоящего образования, нет возможности хорошо отдохнуть, развлечься. Или стыд за то, что не знаешь, где Денежный Поток?— Это еще что такое?— Там, где деньги текут рекой, откуда потоком льются богатства нашей страны. Мы родились на его берегах, как и многие ничем не примечательные люди. С ними мы росли, с ними ходили в привилегированные частные школы, плавали на яхтах, играли в теннис. Мы могли вволю налакаться из этого Денежного Потока. И даже учились, как бы вылакать побольше.— Как это «учились лакать»?— Да брали уроки у адвокатов. Консультировались у специалистов по налогам, у биржевиков. А родились мы настолько близко к этому Потоку, что и мы сами, и поколений десять наших потомков могут хоть захлебнуться в этом богатстве, запросто черпать оттуда деньги ковшами, ведрами, чем угодно. А нам все мало, приглашаем специалистов, а они нас обучают, как пользоваться акведуками, плотинами, затонами, резервуарами, механическими ковшами, рычагом Архимеда. И к нашим наставникам тоже течет богатство, а их дети тоже платят, чтобы их научили, как вылакать денежек побольше.— А я и не подозревал, что лакаю деньги.Но Элиот так увлекся своими обобщениями, что отвечал отцу как-то бесчувственно, мимоходом:— Оттого, что лакаешь с самого рождения. Такой человек не понимает, когда бедняки про нас говорят: «Вот налакался!», не поймет, если при нем скажут: «Деньги текут рекой». А ведь многие утверждают, что никакого Денежного Потока нет. А я, как их услышу, всегда думаю: «Бог мой, какая наглая ложь, какая безвкусица!»
— Ты меня радуешь — заговорил о хорошем вкусе, — съязвил сенатор.— Неужели ты хочешь, чтобы я снова слушал оперы? Неужели ты хочешь, чтобы я построил образцовый особняк в образцовом поселке и опять ходил на яхте с утра до вечера?— Кому какое дело, чего бы я хотел…— Допустим, что живу я сейчас не в Тадж-Махале. А почему мне жить хорошо, когда другие американцы живут так скверно?— Может быть, перестань они верить во всякую чепуху, вроде твоего Денежного Потока, да возьмись как следует за работу, они и жить стали бы не так скверно.— А если нет Денежного Потока, откуда же ко мне каждый день притекает десять тысяч долларов? Хотя вся моя работа — дремать да почесываться и еще изредка отвечать на телефонные звонки?— Пока еще у нас в Америке каждый может нажить капитал.— Конечно, лишь бы еще смолоду кто-то показал ему, откуда деньги льются рекой, разъяснил, что честным путем ничего не добиться, что настоящую работу лучше послать к чертят, забыть, что каждый должен получать по труду и всякую такую ерундистику, и просто подобраться к Денежному Потоку, «Иди туда, где собрались богачи, заправилы, сказал бы я такому юнцу, поучись у них, как обделывать дела. Они падки на лесть, но и запугать их легко. Ты к ним подольстись как следует или пугни их как следует. И вдруг они безлунной ночью приложат палец к губам — тише, мол, не шуми, и поведут тебя во тьме ночной к самому широкому, самому глубокому Денежному Потоку в истории Человечества. И тебе укажут, где твое место на берегу, и выдадут тебе персональный черпак — черпай себе вволю, лакай вовсю, только не хлюпай слишком громко, чтобы бедняки не услыхали…»
Сенатор крепко выругался.— Что ты, отец, зачем ты так? — Голос Элиота прозвучал очень ласково.Сенатор выругался еще крепче.— Почему в наших разговорах каждый раз возникает такая горечь , такая напряженность? Я так тебя люблю.— Ты похож на человека, который встал бы на углу с роликом туалетной бумаги, где на каждом квадратике написано: «Я вас люблю». И всякому, кто бы ни прошел, выдавал бы такой квадратик с надписью. Не нужна мне твоя туалетная бумажка.— Не понимаю, какое тут сходство с туалетной бумагой?— Пока ты не бросишь пить, ты вообще ничего не поймешь. — Голос сенатора дрогнул: — Передаю трубку твоей жене. Ты понимаешь, что ты ее потерял? Понимаешь, какой она была прекрасной женой?
— Элиот?.. — испуганно, чуть слышно окликнула его Сильвия.Бедняжка весила не больше, чем подвенечная фата.— Сильвия. — Голос звучал суховато, твердо, без волнения. Элиот писал ей тысячу раз, звонил без конца. И сейчас она с ним впервые заговорила.— Я… я понимаю, что вела себя нехорошо.— Зато вполне по-человечески.— А разве я могла иначе?— Нет.— А кто мог бы?— Насколько я понимаю, никто.— Элиот…— Да?— Как… как они все?— Здесь?— Везде.— Прекрасно.— Я рада.Пауза…— Если я начну расспрашивать про… про кого-нибудь, я заплачу.— Не спрашивай.— У кого-то родился ребенок?— Не спрашивай.— Ты, кажется, сказал отцу, что кто-то родил.— Не спрашивай.— У кого ребенок, Элиот? Скажи, я хочу знать.— О господи боже, не спрашивай.— Скажи, скажи мне!— У Мэри Моди.— Близнецы?— Ну конечно.И тут Элиот выдал себя с головой: он явно не питал никаких иллюзий насчет тех, кому посвятил свою жизнь.— И вырастут они, наверное, поджигателями, — добавил он, так как семейство Моди славилось не только частым рождением близнецов, но и преступными поджогами.— А малыши славные?— Да я их не видел, — сказал Элиот раздраженным тоном, которым он не говорил с ней при других.— А ты им уже послал подарок?— С чего ты взяла, что я все еще рассылаю подарки? — Речь шла о том, что Элиот обычно посылал в подарок каждому новорожденному в округе акцию одной из своих машиностроительных компаний.— Разве ты больше ничего не посылаешь?— Ну посылаю, посылаю. — По его тону было слышно, как ему это осточертело.— Голос у тебя усталый.— Телефон плохо работает.— Расскажи, какие у тебя новости?— Моя жена по совету врачей разводится со мной.— Неужели нельзя обойти эту новость?Сильвия не шутила, горечь звучала в ее голосе: зачем касаться этой трагедии? Не надо было обсуждать.— Топ-топ, обошли, — равнодушно сказал Элиот.Элиот отпил глоток «Южной услады», но не насладился, а закашлялся.Закашлялся и его отец. Это было случайное совпадение: отец с сыном, оба безутешные, оба — неудачники, одновременно раскашлялись. Кашель услыхала не только Сильвия, но и Норман Мушари. Мушари, незаметно выскользнув из гостиной, нашел отводную трубку в кабинете сенатора, и уши у него так и горели, когда он подслушивал разговор с Элиотом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22