– Простите, простите…
Уже в своей комнате, опомнившись, она поняла, что везде и всюду чувствует себя парией, и это чувство настолько завладело ею, что не поддается никакому разумному объяснению; его лишь можно констатировать. Второпях она накинула на себя одно из своих лучших летних платьев – ни дать ни взять скелет в шатре, – сделала безуспешную попытку пригладить волосы, чтобы они не торчали во все стороны, и, махнув рукой, вышла на улицу. Под фонарями, подпирая стены, стояли группами парни в надежде чем-нибудь позабавиться; пивные, должно быть, только что закрылись.
«Не могу, не могу пройти мимо них», – подумала она: в каждой группе мужчин, даже в мальчиках, остановившихся поболтать, ей чудилась опасность. Но она все-таки заставила себя сделать шаг, другой, превозмогла желание нырнуть обратно в квартиру и укрыться с головой одеялами. Улица была бескрайней, бесконечной, и каждый предмет на ней таил в себе угрозу – Кейт казалась сама себе уязвимой со всех сторон и незащищенной. Она шла, глядя прямо перед собой, как будто была в Италии или в Испании, где женщина чувствует себя выставленной напоказ.
Никто, однако, не обращал на нее внимания. Смотрели равнодушными глазами и тут же отводили взгляд в поисках чего-нибудь более вдохновляющего.
У нее было такое чувство, будто она снова превратилась в невидимку.
Небольшое кафе с таким же в точности набором блюд, что и ресторанчик, где она хотела пообедать днем, было еще открыто. Но рядом с самыми ординарными, чисто английскими блюдами было другое меню, скромно указывавшее на то, что владельцы кафе – греки. Предлагалось типичное меню греческого ресторана за границей: гумус, тарама-салат, шиш-кебаб. Кафе было битком набито молодежью из окрестных многоквартирных домов – спать им еще не хотелось, а кино и пивные уже закрылись. Ни одна душа не обратила на Кейт внимания, хотя она вся сжалась в комочек, со страхом ожидая насмешливых взглядов. Теперь она уже знала наверняка – рано или поздно она должна была прийти к такому выводу, – что всю свою сознательную жизнь черпала силы в невидимых флюидах, внимании со стороны других людей. Но сейчас флюиды эти куда-то испарились. Ее качнуло, и она вынуждена была присесть на ближайшее свободное место за столиком, где уже сидели трое: молодая чета и девушка, по всей видимости, сестра жены. Девушка из-за чего-то дулась и получала от этого большое удовольствие: она делала вид, что ее обидели, но что это ее нисколько не задевает; молодая супруга нудно тянула мужа домой, к ребенку, потому-де, что соседке, на которую его оставили, пора ложиться спать; ее молодой супруг уныло смотрел по сторонам, сравнивая свою былую холостяцкую свободу с теперешней кабалой.
Грек, подавший им шиш-кебаб, кокетничал с шестнадцатилетней родственницей молодой пары, поэтому Кейт не стала спрашивать у него, отчего в ресторане такие пресные блюда; не сказала, что далеко не все англичане любят пресную пищу; не попросила приготовить ей греческое национальное блюдо так, как они делали бы его для себя.
Она поела кое-как и покинула этот шумный приветливый уголок, где страсти по мере приближения часа закрытия все разгорались и, словно закипающая жидкость, вот-вот готовы были выплеснуться через край, на улицу.
Войдя в квартиру, Кейт увидела, что дверь в кухню открыта; Морин стояла, прислонившись к стене у двери, рядом с ней стоял незнакомый молодой человек, державший ее за руку. При виде Кейт Морин сказала:
– Куда вы исчезли? Можете заходить на кухню в любое время, когда нужно. На нас не обращайте внимания.
Морин еще не кончила говорить, а Кейт уже размякла от благодарности и готова была расплакаться.
– Это Филип, – отрекомендовала Морин и, высвободив свою руку, подтолкнула юношу к Кейт со словами:– А это Кейт. Она мой друг.
Филип послушно приветствовал Кейт улыбкой и кивком головы и двинулся через холл к двери на улицу, бросив на ходу:
– Значит, завтра. – Его слова прозвучали как приказ, почти ультиматум.
Морин пожала плечами, и на лице ее появилось какое-то напряженное выражение.
– Ладно, – откликнулась она. – Обещаю. Но я все время думаю об этом. А ты всегда так железно уверен в своей правоте?
– Точно, уверен. Кто-кто, а уж я-то знаю, чего хочу, – ответил Филип и, ни на кого не глядя, шагнул в темноту.
Морин шумно вздохнула, давая понять, какой груз свалился с ее плеч, и пошла на кухню. За те полчаса, что Кейт отсутствовала, обстановка в доме изменилась до неузнаваемости. Молодежь куда-то исчезла, все стаканы, тарелки с едой были убраны. В кухне осталась только гитаристка – пряди распущенных волос падали на гитару, пальцы порхали по струнам. Когда Кейт появилась, девушка даже не взглянула на нее.
Морин с неприкрытым осуждением смотрела на Кейт. Она окинула взглядом ее космы с широкой полосой седины посередине. Обошла со всех сторон и оглядела ее платье. Потом сказала: «Минутку» – и вышла из кухни. Вернулась она с охапкой платьев в руках и стала с озабоченным видом прикладывать их по одному к Кейт. Обе тут же громко рассмеялись – даже гитаристка подняла голову, чтобы посмотреть, что их так развеселило. Увидев узкое платье с оборочками, приложенное к костлявому торсу Кейт, она усмехнулась и снова с головой ушла в свою музыку.
Среди принесенных платьев была так называемая «рубашка» темно-зеленого цвета, и Кейт примерила ее.
Морин обрадовалась, увидев, что платье пришлось Кейт в самую пору.
– Возьмите его себе. Нет, носите, пока снова не пополнеете. Право же, вы выглядите, как мешок костей в этих своих шикарных тряпках. Вы, наверно, богатая – я сразу заметила.
Кейт захлестнула волна острой жалости к себе: ей и в голову не приходило, что ее могут назвать «мешком костей». Но не слова вызвали слезы на ее глазах, а доброта девушки. Стремясь скрыть свои чувства, она занялась заваркой чая, а когда с чашкой в руке обернулась, гитаристки в кухне уже не было, и звуки гитары неслись из другой комнаты, а Морин, разметав свои черные кружевные воланы, поставив ноги в белых зашнурованных сапожках каблуками в разные стороны, сидела за столом и сосредоточенно вглядывалась в Кейт.
– Вы носите обручальное кольцо?
– Да.
– Вы разведены?
– Нет.
Кейт опасалась, что такие лаконичные ответы могут оттолкнуть девушку, но спустя минуту Морин снова спросила:
– Вы жалеете, что вышли замуж?
При этих словах Кейт издала нервный смешок, как бывает, когда тебе задают бестактный вопрос; а спустя мгновение неожиданно для самой себя села и расхохоталась.
– Смешно, когда тебе задают такие вопросы, понимаете? Ведь я замужем почти столько лет, сколько помню себя.
– Что же тут смешного? – спросила Морин.
– Да у меня же дети. Четверо. И младшему девятнадцать лет.
Несколько мгновений Морин сидела не шевелясь, все так же пристально глядя на Кейт. Затем поднялась, передернула плечами, как бы стряхивая с себя разочарование от откровений квартирантки, и принялась скручивать сигарету из тщательно истолченных листьев какого-то растения с едким запахом. А затем отправилась туда, откуда неслась музыка, не попрощавшись с Кейт, не пожелав ей доброй ночи.
Кейт пошла спать. Когда она проснулась, был уже полдень. Она лежала в постели, глядя в окно на белую стену ограды, вдоль которой стояли горшки с цветами, и поверх нее – на деревья, на их кроны, все залитые ярким солнечным светом. В квартире царила тишина; по дороге в ванную Кейт не встретила ни души; помывшись, она прошла на кухню. Со вчерашнего вечера там никого не было. В холле зазвонил телефон. Трубку сняла Морин и, поговорив, встала в дверях кухни. На девушке была белая пляжная пижама, волосы заплетены в две косицы, перетянутые белыми ленточками.
Войдя в кухню, Морин подошла к столу, отрезала себе кусок хлеба, намазала его джемом и стала есть.
– А вы собираетесь снова красить волосы?
– Пока не решила. У меня в распоряжении еще около полутора месяцев.
– Какого цвета они были у вас в молодости?
– Такого же. – Потом, увидев на правом плече прядь медного цвета, поправилась: – Нет, каштановые.
– Вы, наверно, были красавицей, – сказала Морин.
– Спасибо.
– Если я уеду и оставлю на вас квартиру, вы присмотрите за ней? Никого лишнего не будет, никаких хождений, только вы.
Кейт невольно рассмеялась – так все это было не похоже на условия и стиль ее прежней жизни.
– Значит, вы не хотите?
– Нет. – Кейт еле удержалась, чтобы не добавить: «Но если нужно, то я, конечно, останусь». Вместо этого она сказала: – Не так уж часто мне удается быть абсолютно свободной, никуда не спешить, ни о ком не хлопотать. И я не знаю, когда еще подвернется такой счастливый случай.
– А давно это?
– Что – давно?
– Давно вы вырвались на свободу?
– Впервые в жизни.
Морин бросила на нее взгляд, который показался Кейт недружелюбным; но потом Кейт поняла, что в нем сквозил страх, а не враждебность. Морин поднялась из-за стола, закурила сигарету – обычную на этот раз – и стала расхаживать своими пружинистыми шагами по кухне, вырисовывая на полу невидимые узоры танца.
– И никогда раньше?
– Никогда.
– Вы молоденькой вышли замуж?
– Да.
Снова долгий, глубокий вздох – страха или предчувствия? – девушка прекратила выделывать па, словно птица на песке, и снова с пристрастием стала допытываться:
– Но ведь вы жалеете об этом? Да? Жалеете?
– Ну, что тебе сказать? Неужели ты сама не видишь, что я не знаю?
– Не вижу. Почему не знаете?
– Ты что, собираешься замуж?
– Не исключено.
И она снова пустилась плести по полу свой узор-танец, словно девочка, которой слишком много в жизни запрещали, а теперь она отводит душу в танце, переступая через преграды, барьеры, линии на полу, видимые только ей одной. В другом конце комнаты на полу лежал яркий квадрат солнечного света. Морин стала шагать вокруг него на носках – как солдат: раз-два, раз-два.
– Если я уеду, то в Турцию, к Джерри.
– Чтобы выйти за него замуж?
– Нет. Он не хочет на мне жениться. Это Филип хочет.
– И ты собираешься бежать к Джерри, потому что боишься выходить за Филипа?
Морин рассмеялась, продолжая быстрым шагом маршировать вокруг солнечного квадрата.
– Выходит, я не имею права отказываться стеречь квартиру, а то, чего доброго, ты по моей вине действительно выскочишь за Филипа.
Морин снова рассмеялась и внезапно присела к столу.
– У вас дочери есть?
– Одна.
– Замужем?
– Нет.
– А она хочет выйти замуж?
– Когда хочет, когда нет.
– А вы чего бы для нее хотели?
– Ну, как же ты не понимаешь, что у меня нет ответа на этот вопрос!
– Нет! – крикнула Морин. – Нет, нет, нет, нет. Я действительно не понимаю. Почему нет ответа?
И она выскочила из кухни с разлетевшимися в разные стороны косичками.
Весь день миссис Браун бродила по парку. До нее не сразу дошло, что она снова превратилась в миссис Браун, она сообразила это лишь тогда, когда стала ловить на себе заинтересованные взгляды – и все оттого, что на ней было надето платье по фигуре; оттого, что оно уложила и взбила волосы в красивую прическу, которая шла к ее «пикантному» лицу; оттого, что она, как говорится, «стала приходить в себя» морально, а осанка и лицо тоже пришли в соответствие со всем остальным?
Когда она присела на скамейку отдохнуть, к ней пристроился какой-то мужчина и предложил вместе поужинать.
Домой она возвращалась в летних сумерках, окрыленная взглядами, которые бросали на нее встречные мужчины.
Гусенок, едва вылупившийся из яйца, слепо следует за предметом или звуком, которые он увидел или услышал в определенный, решающий момент своей птичьей жизни и которые отныне воспринимает как «мать».
Тяга мужчин стимулируется сигналами не более сложными, нежели те, которым следует гусенок; а она, Кейт, только и делала всю свою сознательную жизнь – сознательную в вопросах секса, скажем, лет с двенадцати, – что приспосабливалась к этим сигналам…
Утром Морин нигде не было видно, – может, она уехала в Турцию? – и Кейт весь день проходила в ее темно-зеленом платье и весь день была миссис Майкл Браун, ибо вместе с маской, с загадочностью к ней вернулась и привычная манера держаться.
На следующий день Кейт в бакалейном магазине обратила внимание на стоявшую у кассы впереди нее молодую женщину с выкрашенными – весьма неровно – в ярко-медный цвет волосами, в туфлях на очень высоких каблуках и в узкой, обтягивающей юбке. Она стояла перед продавцом, неестественно выпрямившись, широко улыбаясь, и без умолку болтала, всячески стараясь привлечь внимание к собственной персоне; но продавец лишь изредка бросал: «Да?», «Неужели?», «Подумать только!»
Она трещала не закрывая рта, эта одинокая женщина, глаза ее блестели напускной живостью, и в голосе звучала нарочитая жеманность, пока, наконец, продавцу не надоело ее кривляние и он не положил ему конец, обратившись к Кейт.
Когда женщина вышла из магазина на улицу, Кейт последовала за ней; она медленно шла за своим двойником по Эджвер-роуд, наблюдая, как та пристально вглядывается в лица прохожих, чтобы прочесть в их глазах, какое впечатление она производит, отвечает ли ее внешность принятому стандарту, в духе ли времени ее облик. Кейт видела, как женщина останавливалась у витрин и с интересом рассматривала туалеты, более пригодные для девушек возраста Морин или Эйлин; как с каждым шагом она все больше горбилась, ибо высокие каблуки измотали ее вконец, потом, словно опомнившись, вдруг встряхивалась, распрямляла плечи, и взгляд ее становился агрессивным и в то же время молящим о снисхождении.
Вернувшись домой, Кейт обнаружила Морин в холле: она лежала на подушках, уставившись в одну точку. На ней было какое-то длинное алое одеяние вроде халата, алые сапожки, волосы распущены. Она походила на куклу.
– А я уж думала, ты вышла замуж, – заметила Кейт.
– Этим не шутят!
Кейт пошла к себе в комнату, сняла платье Морин, надела свое, которое так безобразно на ней сидело, и умышленно растрепала прическу.
Морин посмотрела на нее и спросила:
– Зачем?
– Я уже кое-что начинаю нащупывать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30