Вы и вверенная вам охрана будете сторожить и охранять бывшего царя и Семью, пока участь его не решит Учредительное собрание, — напутствовал его Керенский.14 лет в одиночном заключении в Шлиссельбургской крепости просидел революционер Панкратов, потом путешествие в сибирскую ссылку, этапы под суровым конвоем, поселение в Вилюйске… И вот он — надзиратель над царем!В отличие от императрицы деликатный Николай безукоризненно вежлив с комиссаром. Но главным содержанием их бесед постепенно становится просьба (точнее, мечта) Николая: «Ну почему вы не отпустите нас погулять в город? Неужто вы боитесь, голубчик, что я убегу?»Панкратов записал весь этот разговор. «Маленький человек» не ощущает скрытой насмешки. Он отвечает серьезно:— У меня нет в том ни малейшего сомнения, Николай Александрович. И вообще, попытка побега только ухудшила бы положение — и ваше и вашей семьи (все-таки — предупреждает, на всякий случай!).— Ну так в чем же дело, милостивый государь? Я уже бывал в Тобольске в дни своей юности, я помню, это очень красивый город, и мне так хотелось бы осмотреть его — вместе с семьей.Но комиссар не разрешает прогулку.Из дневника: «На днях Е.С.Боткин получил от Керенского бумагу, из которой мы узнали, что прогулки за городом нам разрешены… Панкратов, поганец, ответил, что теперь о них не может быть речи из-за какой-то непонятной боязни за нашу безопасность…»Панкратов не хотел огорчать царя. Он не объяснил ему «непонятную боязнь»: вся его канцелярия была завалена письмами, телеграммами со всех концов России. С угрозами и похабщиной. Посылали гнусные изображения царицы и Распутина. И что особенно тревожило комиссара — немало писем было из Тобольска. Солдаты, ушедшие с фронта, слонялись по городу. Голодные и ожесточенные — «которые из-за царя кровушку проливали»… Нет, он не мог выпустить Семью в город.И за это Николай его не любил.И свита — то есть Долгоруков и Татищев — к изумлению Панкратова, также ничего не понимала. Они не переставали требовать разрешить царю прогулки, они указывали на обещание Керенского… Меж тем их собственные прогулки по городу уже начали вызывать ропот. Солдатики на улице со смешком предупреждали комиссара, что, если князь Долгоруков не перестанет шататься по городу, они его для начала — изобьют. Разгулялась Русь…Добрейший Панкратов (Керенский в нем не ошибся) переживал неприязнь Николая. Он простил ему крепость и 14 загубленных лет своей жизни. Сейчас он был для него просто отец большой семьи, совершенно не понимающий этой новой страшной жизни. Панкратов привязался к его детям, он подарил княжнам свою книгу о заточении и странствиях по Сибири. Они читали ее вслух. Панкратов даже вызвался быть учителем географии Алексея… И все-таки Николай не любил его.Он не мог забыть: это был революционер, один из тех, кто убил деда и кто создал весь этот нынешний ужас — Смутное время.Так же как не смогли они простить новому обитателю Зимнего дворца — Керенскому, несмотря на все его заботы…В бумагах доктора Боткина есть длинное стихотворение, видимо пользовавшееся в те дни большим успехом в Доме Свободы. Стихотворение написано элегантным почерком, похожим на почерк императрицы. Вот оно:«Шепот зеркал.Зеркала в тиши печальной Зимнего дворца, Отражают взгляд нахальный Бритого лица.В каждом зале, безразлично, В каждом уголке, На свое глядит величье Некто в пиджаке.И, предавшись ослепленью, Мнит герой страны, Что в покорном преклоненье Пасть пред ним должны.Что дорога славы пышной Перед ним легла, Но в ответ ему чуть слышно Шепчут зеркала:«Что твои пустые речи, Дерзостный пришлец, Торжеством былых столетий Защищен дворец.Славна сила и нетленна Царственных теней.Не прогонит гость мгновенный Вековых гостей…Брось! Забудь, пока не поздно, О венце царя, Встанет скоро, встанет грозно Желтая заря».Так, свидетели былого, Чуть настанет мгла — О грядущей правде слово Шепчут зеркала. Тобольск, 1917».И еще: для Николая Панкратов — типичный штатский, осмелившийся руководить солдатами. Николай, как истинный гвардеец, не жаловал людей без военной выправки.Вот почему он так и остался для него — «маленьким человеком».И солдаты охраны, вслед за Николаем, презирали добрейшего комиссара. Практически солдаты подчинялись в это время только полковнику Кобылинскому.Полковник Кобылинский был назначен комендантом в Царское Село генералом Корниловым. Кобылинский зарекомендовал себя преданным сторонником Февральской революции и Думы.Но за это время полковник очень изменился. Нет-нет, он старался исполнять свой долг, но… странное очарование Николая… его мягкость, деликатность… и эти прелестные девочки, и беззащитная в своей надменности несчастная императрица… Таков теперь для полковника портрет этой Семьи. И он все больше начинает ощущать — ответственность за их судьбу.«Я отдал вам самое дорогое, Ваше Величество, мою честь», — с полным правом он скажет Николаю в конце своего пребывания рядом с Семьей. Полковник становится самым близким человеком к Николаю и Семье.Итак, в тихом городке, где единственной военной силой были эти 330 стрелков, охранявших Семью, их командир — всей душой на стороне царя.И вот здесь возникает одна из загадок.Начальник охраны — с царем. Стрелки («хорошие стрелки», как их зовет Николай) получают от Семьи бесконечные подарки, большинство в охране — «хорошие стрелки». Дочь доктора Боткина совершенно определенно пишет: «В эти месяцы (то есть с августа до Октябрьского переворота. — Авт.) семья могла бежать». И охрана, безусловно, помогла бы им.Тихий Тобольск, влияние архиепископа Гермогена — все должно было способствовать успеху бегства.Возможно, Керенский и посылал их в Тобольск с тайной мыслью создать им условия для освобождения (как бы их бегство упростило его жизнь!). Может быть, оттого он избрал добродушнейшего Панкратова надзирать за Семьей.И все-таки они не бежали. Но почему?Заместителем Кобылинского в охране был некто капитан Аксюта. Он заведовал хозяйством всего отряда — личность весьма заметная. Когда случится Октябрьский переворот и в газетах появятся сведения о возможном освобождении царя, «Известия» опубликуют ответ из Тобольска — где от имени стрелков охраны письмо подпишет капитан Аксюта (7 ноября 1917 года).Через два года, в разгар гражданской войны, в 1919 году, белый офицер граф Мстислав Гудович был проездом в заштатном городе Ейске.Здесь, в Ейске, граф Гудович увидел знакомое лицо. Это и был капитан Аксюта, с которым граф был знаком еще по службе в Царском Селе.Аксюта пригласил его на ночлег в свой дом и всю ночь рассказывал графу о житье Царской Семьи в Тобольске. Подробно описал Аксюта и всю историю отъезда Царской Семьи из Тобольска. И как перед отъездом они передали ему: царица — жемчужное ожерелье и бриллианты, а Государь — свою шашку. Вещи эти Аксюта спрятал в окрестностях Тобольска в тайнике. Об этом тайнике знают теперь только двое: он сам и генерал Деникин, которому он все рассказал на дознании (Аксюта был арестован по возвращении из Тобольска, его обвинили в большевизме, но выпустили, не найдя за ним никакой вины).Этот ночной рассказ Аксюты мы можем проверить — по дневнику царя.2(15) апреля 1918 года, незадолго до отъезда царя из Тобольска, в доме был обыск, и результаты этого обыска царь записал в дневнике:«2 апреля. Утром комендант с комиссией из офицеров и двух стрелков обходил часть помещений нашего дома, результатом этого „обыска“ было отнятие шашек у Вали и Жильяра, а у меня кинжала…»Но как и князь Долгоруков и даже месье Жильяр, царь, конечно же, взял с собой гордость военного — шашку. Но у него шашку не отняли. Значит, кто-то его предупредил об обыске и кому-то он отдал ее на сохранение. И этот кто-то, видимо, действительно был капитан Аксюта.Но безнадежно далек южный городок Ейск от затерянного в сибирских пространствах Тобольска. И вряд ли в кровавом месиве гражданской войны кому-то из двух посвященных удалось достичь тайника…Итак, мы можем доверять свидетельствам капитана Аксюты. Вот почему так интересен его ответ на важнейший вопрос, который задает ему Гудович: «Почему вы не дали возможности бежать Государю?»Аксюта отвечает, что у них с полковником Кобылин-ским был проект освободить Государя, но тот отказался, сказав: «В такое тяжелое время, переживаемое Россией, ни один русский не должен покидать Россию. И я не собираюсь куда-либо бежать и буду ожидать здесь своей участи…»Отражение тех же мыслей мы найдем в «Воспоминаниях» Панкратова, где он рассказывает о беседе с одной из великих княжон:«— Папа читал вчера в газетах, что нас вышлют за границу, как только соберут Учредительное собрание. Это правда?— Мало ли что пишут в наших газетах!— Нет-нет. Папа говорит — мы лучше в России останемся. Пусть нас сошлют подальше в Сибирь».Что же Аликс?Неужели она смирилась, «Шпицбубе» — вечная забияка? Никогда! Тысячу раз — никогда. Но она не собирается бежать, как несчастная арестантка — из милости охраны. Она продолжает верить в освобождение Народом и Армией. Она по-прежнему живет мечтами и собирается бежать в окружении «300 офицеров»!Она рассказывает Жильяру об этих 300 офицерах, которые собрались в Тюмени и готовятся их освободить.Этот миф был создан… «Святым чертом». Да, уже за гробом он опять сумел обмануть ее.Осенью в Тобольске появился Борис Соловьев. Он был послан Вырубовой и приехал вслед за ними… «СКУКА ЗЕЛЕНАЯ» (ЦАРЬ ИГРАЕТ ЧЕХОВА) Но вернемся к дневнику Николая.Тянется, тянется время… Долгожданное вино, прибывшее из Царского Села, вылили из бочек на пристани. (Как мухи на сладкое, слетелись на пристань серые шинельки, заслышав о вине. И, боясь «визита» солдатиков в Дом Свободы и чтобы не было кривотолков, повелел Панкратов все вино уничтожить…) Из дневника:«Было решено все вино вылить в Иртыш… Отъезд телеги с ящиками вина, на которых сидел помощник комиссара с топором в руках… мы видели из окон перед чаем».Тогда же случилась и неудачная попытка генерала Лавра Корнилова свергнуть в Петрограде правительство Керенского, захватить власть: «5 сентября… Видно в Петрограде неразбериха большая… По-видимому из предприятия генерала Корнилова ничего не вышло…»В заточении эти события соразмерны, разве что огорчение от потери вина больше.17(17!) сентября, незадолго до Октябрьского переворота, Николай заканчивает 50-ю тетрадь дневника — последнюю, которую он доведет до конца. И начинает новую, которую допишет только до середины… 51 — нумерует ее царь. «Начата в Тобольске».«18 сентября 1917 года. Понедельник».Этой записью начинается роковая последняя тетрадь. «Осень в этом году здесь замечательная. Сегодня в тени было 15 градусов, и совсем южный теплый воздух. Днем играл с Валей в городки, чего не делал много лет… Нездоровье Ольги прошло, она сидела на балконе долго с Аликс… Написала мамґа письмо через цензуру Панкрато-ва».Продолжается монотонная жизнь. И они развлекают себя любительскими спектаклями. Месье Жильяр и, конечно, девочки, и сам царь — актеры. «Репетили пьесу… Сыграли очень дружно маленькую пьесу… много смеху было».Николай выступает в главной роли в чеховском «Медведе». Он играет «нестарого помещика», приехавшего получать долг у вдовушки с ямочками на щеках и влюбившегося в нее.«18 февраля… Шла наша пьеса („Медведь“), в которой играли: Ольга, опять Мария и я. Волнений в начале представления было много, но, кажется, сошло хорошо».Он стоит на коленях перед Ольгой, играющей вдовушку. «Люблю, как никогда не любил: двенадцать женщин я бросил, девять бросили меня, но ни одну я не любил так, как вас».Можно представить смех сидящих в зале при этих его словах. Смеется даже Аликс. Как она теперь редко смеется!Там же, в красном с золотом томике чеховских пьес (издание Маркса), находившемся в тобольском доме, вместе с «Медведем» были напечатаны «Три сестры» и «Вишневый сад»…Я все воображаю их голоса — там, за дверью комнаты, где живет царица. Горит камин, но холодно. Сибирские морозы. Николай мерным гвардейским шагом меряет комнату, Ольга и Мария готовят роли… А царица, как всегда, полулежит в кресле-каталке. Ее скорбный профиль.Голос Ольги: — Сегодня Евгений Сергеевич (доктор Боткин. — Авт.) рассказал на прогулке, что где-то в этих краях находится усадьба, которую описал писатель Чехов в пьесе «Три сестры».Голос Аликс: — Я думаю, вернее будет сказать — «находилась». Все усадьбы давно сожгли.Ольга: — Папа любит Чехова, и почему бы нам не сыграть большую пьесу «Три сестры»?— Неудачная мысль. — (Это Аликс. Это ее голос.) — Я хорошо ее помню: эти «три сестры» все жаловались, как им плохо живется, все ждали будущего… Надеюсь, они довольны теперь тем, что получили?Ольга смеется, а может быть, это Мария смеется.— У господина Чехова есть еще пьеса: продают старинное имение. Там есть сцена: госпожа — хозяйка имения спрашивает: «Кто купил наше имение?» И тогда мужик, сын их бывшего лакея, гордо кричит ей: «Я купил». — (Это голос Ольги.)— Ну что же, эта пьеса очень ко времени. И почему бы, действительно, не сыграть ее вам? — (Голос царицы.)— А кто же будет играть сына лакея? — (Это Мария.)— Эту роль сейчас сыграют многие. Множество лакейских детей заправляют теперь поместьями, которые они еще не успели сжечь.— Там есть еще недоучившийся студент.— На эти роли вам уже актеров не сыскать. Все в Петрограде комиссарами.— О нет, здесь ходит такой… В студенческой тужурке, и все время норовит столкнуться с Татьяной в коридоре. Я сама видела. — (Это, конечно, опять смешливая Анастасия.) Мы запомним эту фразу о студенте в тужурке. Мы его еще вспомним: молодой человек в студенческой тужурке, который бродил по дому зимой 1918 года.— Кстати, Ваше Величество. И у меня в этой пьесе тоже возможна роль. — (Это его голос с гвардейским акцентом — то есть с неожиданными ударениями, как при словах команды.) — Я хорошо помню эту пьесу: там есть человек, с которым все время случаются беды. До смешного все идет прахом. И все называют его — «Тридцать три несчастья»…Я слышу их голоса — там, в темноте, в исчезнувшем доме, в исчезнувшем времени.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66