Тут есть все, достойный сайт
Запад со своей стороны восстанавливает способность к плюралистическому поведению посредством усиливающейся дифференциации позиций своих основных регионов: Северной Америки, Атлантической Европы, Центральной Европы. Обретенные таким образом гибкость и поливариантность препятствуют реставрации двухблокового мышления, ориентированного на тот или иной вариант «конца истории» (окончательной победы одной из сторон).
2. В ответ на игнорирование Западом законных геополитических интересов России и общей неудачи западнически настроенных реформаторов в России приходит к власти антизападническая, антилиберальная коалиция. Она круто поворачивает курс внешней политики на Восток, на союзничество с неудобными Западу режимами – и по возможности на прочный альянс с Китаем. Эта политика в мировоззренческом и идейном плане подкрепляется альтернативным вариантом постиндустриального общества, более соответствующим духу незападных цивилизаций. В мире постепенно кристаллизуется проект информационного общества незападного типа, посредством которого Россия и другие страны «вторичной модернизации» избавляются от комплекса неполноценности. Вместо эпигонской концепции «догоняющего развития» они берут на вооружение концепцию «опережающего развития», в рамках которой классическое индустриальное наследие рассматривается как помеха смелым инновационным скачкам.
Одно из направлений такого скачка – критика «цивилизации заменителей», культ натуральных продуктов и естественных образцов. Учитывая богатство своих природных ресурсов, Россия могла бы усмотреть в этом реванше естественного над искусственным шанс и выхода на рынки богатых стран – потребителей натуральных изделий, и создания альтернативного проекта постиндустриального будущего. Миф новой, «натуральной», экономики мог бы стать основой воссоздания мощного сибирского мифа русской культуры. Сибирский миф не раз выручал Россию в труднейшие времена, последний раз это произошло осенью 1941 года. Сегодня сибирский миф мог бы сыграть роль идейной основы для поворота России к союзу с Китаем. Экономика натуральных продуктов требует не только изобилия сырья, но и изобилия рабочих рук. На этой базе мог бы сложиться экономический и геополитический союз России и Китая, в рамках которого эти страны обогащали и дополняли бы друг друга.
В целом можно сказать: главной опасностью для стран, принадлежавших к бывшему «второму миру», является перспектива их выталкивания в «третий мир». Поэтому их геополитическая стратегия в ближайшую четверть века наверняка будет представлять «геополитику развития», связанную с поиском путей роста и эффективных альтернатив тенденциям деиндустриализации. Чем более Запад демонстрирует свою готовность воспрепятствовать восстановлению постсоветского пространства – необходимому условию экономического развития России и стран СНГ, – тем более вероятно, что «геостратегия развития» в ближайшем будущем будет формироваться как антизападная.
Кризис либерализма и этносуверенитеты
Для долгосрочного геополитического прогнозирования необходимо сопоставить несколько перспектив. Ясно, что генеральной перспективой является развитие: оно представляет собой способ существования человечества как вида. Поэтому основным критерием при сопоставлении различных геополитических сценариев, несомненно, является критерий развития.
Геополитические условия формирования новых независимых государств на территории СНГ – это одно; условия для быстрого социально-экономического развития соответствующих регионов – это другое. Процесс производства власти новыми политическими элитами и процесс развития по экономическим, социальным и культурным критериям отнюдь не всегда совпадают. Но политическим элитам стран СНГ необходимо было убедить население в неизбежности такого совпадения. Для этого был взят на вооружение миф об эксплуатации Россией других народов. В частности, подобный миф активно использовался националистами Украины. Населению внушали, что неудовлетворительное состояние экономики этой бывшей «житницы СССР» связано с тем, что ее богатства расхищались «имперским центром». Достаточно освободиться от «хищника», как социально-экономическая ситуация мгновенно изменится. Она в самом деле изменилась, но – к худшему.
Второй миф – об автоматическом повышении статуса народов при выходе их из поля геополитического притяжения России. Здесь скрыт определенный софизм: статус народа смешивается со статусом политических элит. Бывший первый секретарь ЦК компартии той или иной республики, ставший президентом независимого государства, в самом деле повышает свой статус. Отделение от Москвы автоматически превращает вторых лиц государственной иерархии (ибо первые лица находились в Москве) в первых. С народами дело обстоит сложнее. Статус украинского народа как составной части славянского триумвирата в бывшем СССР следует сопоставить с его возможным статусом в Центральной Европе, которая сегодня формируется под эгидой объединенной Германии. Украину, бесспорно, ожидает статус маргинального государства в геополитической системе Центральной Европы. Это предопределяется многими факторами: господством в Центральной Европе германского этнического элемента, экономическим отставанием Украины, несходством культурной традиции. Украину буквально тащат в чужой дом. Разумеется, само понятие своего и чужого дома может восприниматься всего лишь как метафора, если предполагать, что процессы экономической интеграции, модернизации, международного разделения труда являются культурно нейтральными. Многое, однако, заставляет в этом усомниться. Турцию до сих пор не принимают в ряд институтов ЕС по причине ее цивилизационной инородности романо-германскому миру. Следовательно, «европейский дом» отнюдь не является чисто технологической конструкцией, скроенной по меркам одной только социально-экономической рациональности. Он включает неформальные, непроговариваемые компоненты. Но при анализе будущего статуса народа в тех или иных геополитических новообразованиях их необходимо «проговаривать», дабы не сеять трагических заблуждений и иллюзий.
Статус народа в том или ином цивилизационном ареале дает определенные гарантии, то есть относится к критерию устойчивости. Следует прямо сказать: по этому критерию Украина и Белоруссия явно выигрывают в геополитическом союзе с Россией и, напротив, резко понижают свой статус, будучи вовлеченными в чуждую для них романо-германскую систему.
Несколько иной расклад получается при рассмотрении отношений России с другими частями постсоветского пространства – Закавказьем и Центральной Азией. По критериям развития мы и здесь видим явный регресс в результате постсоветских геополитических сдвигов. Дистанцирование от России ознаменовалось для этих регионов не только резким падением уровня жизни в результате экономической дезинтеграции. Оно привело также к заметной архаизации всего образа жизни народов, включая и собственно политические показатели.
Возврат к авторитарно-патриархальной модели социального устройства и сужение пространства автономной личности – вот наглядные симптомы этого процесса.
Теперь уже можно сделать вывод: отступление России в Закавказье и Центральной Азии стало отступлением европейской идеи перед азиатской, сужением ареала европейского Просвещения. Холодная война искажала наше видение: противоборство либерализма и коммунизма воспринималось как главный и «окончательный» мировой конфликт. И только теперь мы начинаем понимать, что этот конфликт был формой идейно-политической дифференциации внутри европеизма. С этой точки зрения конфликт между СССР и Западом можно сравнить с Пелопоннесской войной между Афинами и Спартой. Спартанский коллективизм и афинский индивидуализм развертывались в рамках общих универсалий греческой цивилизации, ослабление которой дало новый шанс Востоку. Понятно, почему Запад мог разыгрывать «мусульманскую карту» в противоборстве с СССР как сверхдержавой. Непонятно, почему он продолжает разыгрывать ее против России. Отступление России в тюрко-мусульманском ареале означает не победу западноевропейской версии Просвещения над коммунизмом, а поражение Просвещения как такового, вытесняемого мусульманской допросвещенческой архаикой.
Статус той или иной державы в определенном регионе мира, несомненно, связан с ценностью той культурной системы, которую она олицетворяет сама и распространяет в окружающем пространстве. С этой точки зрения геополитика становится гуманитарной наукой. Гуманитаризация геополитики, как и гуманитаризация экономических и социологических дисциплин, осуществляется по мере осознания культурных детерминант общественной жизни. С учетом этого резкое снижение статуса России как традиционного проводника европейского Просвещения в Евразии – факт настораживающий.
Необходимо поставить вопрос: почему коммунистической России удалась роль просвещенческого центра Евразии, а посткоммунистической России, выступающей с либеральными лозунгами, это явно не удается, как не удается это и западному либерализму?
Думается, главная причина здесь коренится в том, что современный европеизм, провозгласивший «конец истории», разучился вдохновлять человечество большими историческими перспективами. Он все больше обращается к «избранным», объявляя остальных «неадаптированными», а значит – безнадежными.
В постсоветском пространстве либерализм выступил в значительной мере как идеология реставрации, так как вместо обанкротившегося коммунистического эксперимента он предложил возврат к капитализму. В Западной Европе такой реставрационный ход никого не шокирует, так как капитализм там со времен Просвещения отождествляется с естественным состоянием, а «экономический человек» – с естественным человеком. Но в не-западных цивилизационных ареалах капитализм и либерализм вовсе не воспринимаются как естественные. Напротив, зачастую они оцениваются как импортированные феномены, навязываемые остальному миру в корыстных экономических и геополитических целях.
Если в ближайшем будущем в европейской и мировой культуре не произойдет новой реабилитации истории – открытия новых формационных возможностей человечества, то поражение Просвещения представляется неминуемым. На месте больших суперэтнических пространств будут формироваться малые этнические пространства, плохо совместимые друг с другом, заряженные перманентной конфликтностью. Вместо людей, готовых к определенным жертвам и самодисциплине во имя будущего, то есть к накоплению в широком смысле слова, станут задавать тон сиюминутно ориентированные люди, временщики и прожигатели жизни, не способные выстраивать иерархию целей, интерпретирующие либерализм исключительно как потакание безудержному гедонизму и реабилитацию вседозволенности.
Все это порождает парадокс, с которым уже сегодня сталкивается мировая цивилизация: современность, лишенная строгой нормативной базы и большой исторической мотивации, становится разлагающей средой, и при столкновении более «современных» обществ с архаичными зачастую выигрывают и в дальнейшем будут выигрывать последние.
Дискредитация России в Евразии связана с тем, что Россия не смогла расстаться с коммунизмом самостоятельно, на основе собственной культурной традиции, не смогла противопоставить ему новую большую формационную идею. Начав задыхаться в объятиях обанкротившегося коммунизма, Россия снова обратилась за помощью к Западу, подтвердив тем самым его социокультурное превосходство над собой, его гегемонию. Именно эта гегемония в области духа и ценностей предопределила и геополитическую гегемонию Запада по отношению к постсоветской России.
Поэтому надо прямо сказать: сохраняя свою духовно-идеологическую зависимость от Запада и разделяя с ним его неверие в Историю и в возможность нового планетарного формационного сдвига, Россия не сможет восстановить свою роль интегрирующего центра в постсоветском пространстве. Сразу после 1991 года Россия не ставила перед собой такой цели: она надеялась раньше других стран СНГ и даже в обход их попасть в «европейский дом», предоставив оставшиеся части постсоветского пространства их собственной судьбе. Однако эта геополитическая безответственность дорого обошлась России. Ее не только не приняли в «европейский дом», но и пытаются осуществить ее блокаду и изоляцию в самом постсоветском пространстве, организованном на антироссийской основе. Тем самым Россию возвращают к необходимости заново определить свою геополитическую позицию в Евразии.
Перед фактом глобального вызова
Рассмотрим два возможных сценария: Россия в условиях отсутствия большой формационной идеи и при ее наличии.
1. Мы исходим из того, что элиты вновь образованных государств не могут вести себя в духе перманентно длящегося статус-кво. В условиях явно ухудшающегося социально-экономического положения им придется изобретать мобилизующие политические мифы, которые не смогут не носить антироссийского характера. Ведь и сам процесс формирования новых суверенитетов является процессом дистанцирования от России, выходом из сферы ее влияния. В то же время ресурсная и инфраструктурная зависимость от России в большинстве случаев сохраняется. Отсюда стратегия новых правительств: претензия на экономическую и нередко военную помощь России при повсеместной готовности обвинить ее в империализме и гегемонизме.
Положение осложняется тем, что почти все новые государства сами являются полиэтническими. В геополитическом плане их население можно классифицировать по трем типам: титульный этнос, нетитульные этносы, русскоязычная группа. Титульные этносы, даже проигрывая по реальным показателям качества и уровня жизни, могут утешаться тем, что их политический и культурный статус повысился в условиях обретенного государственного суверенитета, чего не скажешь о двух других типах населения.
1 2 3 4 5 6 7
2. В ответ на игнорирование Западом законных геополитических интересов России и общей неудачи западнически настроенных реформаторов в России приходит к власти антизападническая, антилиберальная коалиция. Она круто поворачивает курс внешней политики на Восток, на союзничество с неудобными Западу режимами – и по возможности на прочный альянс с Китаем. Эта политика в мировоззренческом и идейном плане подкрепляется альтернативным вариантом постиндустриального общества, более соответствующим духу незападных цивилизаций. В мире постепенно кристаллизуется проект информационного общества незападного типа, посредством которого Россия и другие страны «вторичной модернизации» избавляются от комплекса неполноценности. Вместо эпигонской концепции «догоняющего развития» они берут на вооружение концепцию «опережающего развития», в рамках которой классическое индустриальное наследие рассматривается как помеха смелым инновационным скачкам.
Одно из направлений такого скачка – критика «цивилизации заменителей», культ натуральных продуктов и естественных образцов. Учитывая богатство своих природных ресурсов, Россия могла бы усмотреть в этом реванше естественного над искусственным шанс и выхода на рынки богатых стран – потребителей натуральных изделий, и создания альтернативного проекта постиндустриального будущего. Миф новой, «натуральной», экономики мог бы стать основой воссоздания мощного сибирского мифа русской культуры. Сибирский миф не раз выручал Россию в труднейшие времена, последний раз это произошло осенью 1941 года. Сегодня сибирский миф мог бы сыграть роль идейной основы для поворота России к союзу с Китаем. Экономика натуральных продуктов требует не только изобилия сырья, но и изобилия рабочих рук. На этой базе мог бы сложиться экономический и геополитический союз России и Китая, в рамках которого эти страны обогащали и дополняли бы друг друга.
В целом можно сказать: главной опасностью для стран, принадлежавших к бывшему «второму миру», является перспектива их выталкивания в «третий мир». Поэтому их геополитическая стратегия в ближайшую четверть века наверняка будет представлять «геополитику развития», связанную с поиском путей роста и эффективных альтернатив тенденциям деиндустриализации. Чем более Запад демонстрирует свою готовность воспрепятствовать восстановлению постсоветского пространства – необходимому условию экономического развития России и стран СНГ, – тем более вероятно, что «геостратегия развития» в ближайшем будущем будет формироваться как антизападная.
Кризис либерализма и этносуверенитеты
Для долгосрочного геополитического прогнозирования необходимо сопоставить несколько перспектив. Ясно, что генеральной перспективой является развитие: оно представляет собой способ существования человечества как вида. Поэтому основным критерием при сопоставлении различных геополитических сценариев, несомненно, является критерий развития.
Геополитические условия формирования новых независимых государств на территории СНГ – это одно; условия для быстрого социально-экономического развития соответствующих регионов – это другое. Процесс производства власти новыми политическими элитами и процесс развития по экономическим, социальным и культурным критериям отнюдь не всегда совпадают. Но политическим элитам стран СНГ необходимо было убедить население в неизбежности такого совпадения. Для этого был взят на вооружение миф об эксплуатации Россией других народов. В частности, подобный миф активно использовался националистами Украины. Населению внушали, что неудовлетворительное состояние экономики этой бывшей «житницы СССР» связано с тем, что ее богатства расхищались «имперским центром». Достаточно освободиться от «хищника», как социально-экономическая ситуация мгновенно изменится. Она в самом деле изменилась, но – к худшему.
Второй миф – об автоматическом повышении статуса народов при выходе их из поля геополитического притяжения России. Здесь скрыт определенный софизм: статус народа смешивается со статусом политических элит. Бывший первый секретарь ЦК компартии той или иной республики, ставший президентом независимого государства, в самом деле повышает свой статус. Отделение от Москвы автоматически превращает вторых лиц государственной иерархии (ибо первые лица находились в Москве) в первых. С народами дело обстоит сложнее. Статус украинского народа как составной части славянского триумвирата в бывшем СССР следует сопоставить с его возможным статусом в Центральной Европе, которая сегодня формируется под эгидой объединенной Германии. Украину, бесспорно, ожидает статус маргинального государства в геополитической системе Центральной Европы. Это предопределяется многими факторами: господством в Центральной Европе германского этнического элемента, экономическим отставанием Украины, несходством культурной традиции. Украину буквально тащат в чужой дом. Разумеется, само понятие своего и чужого дома может восприниматься всего лишь как метафора, если предполагать, что процессы экономической интеграции, модернизации, международного разделения труда являются культурно нейтральными. Многое, однако, заставляет в этом усомниться. Турцию до сих пор не принимают в ряд институтов ЕС по причине ее цивилизационной инородности романо-германскому миру. Следовательно, «европейский дом» отнюдь не является чисто технологической конструкцией, скроенной по меркам одной только социально-экономической рациональности. Он включает неформальные, непроговариваемые компоненты. Но при анализе будущего статуса народа в тех или иных геополитических новообразованиях их необходимо «проговаривать», дабы не сеять трагических заблуждений и иллюзий.
Статус народа в том или ином цивилизационном ареале дает определенные гарантии, то есть относится к критерию устойчивости. Следует прямо сказать: по этому критерию Украина и Белоруссия явно выигрывают в геополитическом союзе с Россией и, напротив, резко понижают свой статус, будучи вовлеченными в чуждую для них романо-германскую систему.
Несколько иной расклад получается при рассмотрении отношений России с другими частями постсоветского пространства – Закавказьем и Центральной Азией. По критериям развития мы и здесь видим явный регресс в результате постсоветских геополитических сдвигов. Дистанцирование от России ознаменовалось для этих регионов не только резким падением уровня жизни в результате экономической дезинтеграции. Оно привело также к заметной архаизации всего образа жизни народов, включая и собственно политические показатели.
Возврат к авторитарно-патриархальной модели социального устройства и сужение пространства автономной личности – вот наглядные симптомы этого процесса.
Теперь уже можно сделать вывод: отступление России в Закавказье и Центральной Азии стало отступлением европейской идеи перед азиатской, сужением ареала европейского Просвещения. Холодная война искажала наше видение: противоборство либерализма и коммунизма воспринималось как главный и «окончательный» мировой конфликт. И только теперь мы начинаем понимать, что этот конфликт был формой идейно-политической дифференциации внутри европеизма. С этой точки зрения конфликт между СССР и Западом можно сравнить с Пелопоннесской войной между Афинами и Спартой. Спартанский коллективизм и афинский индивидуализм развертывались в рамках общих универсалий греческой цивилизации, ослабление которой дало новый шанс Востоку. Понятно, почему Запад мог разыгрывать «мусульманскую карту» в противоборстве с СССР как сверхдержавой. Непонятно, почему он продолжает разыгрывать ее против России. Отступление России в тюрко-мусульманском ареале означает не победу западноевропейской версии Просвещения над коммунизмом, а поражение Просвещения как такового, вытесняемого мусульманской допросвещенческой архаикой.
Статус той или иной державы в определенном регионе мира, несомненно, связан с ценностью той культурной системы, которую она олицетворяет сама и распространяет в окружающем пространстве. С этой точки зрения геополитика становится гуманитарной наукой. Гуманитаризация геополитики, как и гуманитаризация экономических и социологических дисциплин, осуществляется по мере осознания культурных детерминант общественной жизни. С учетом этого резкое снижение статуса России как традиционного проводника европейского Просвещения в Евразии – факт настораживающий.
Необходимо поставить вопрос: почему коммунистической России удалась роль просвещенческого центра Евразии, а посткоммунистической России, выступающей с либеральными лозунгами, это явно не удается, как не удается это и западному либерализму?
Думается, главная причина здесь коренится в том, что современный европеизм, провозгласивший «конец истории», разучился вдохновлять человечество большими историческими перспективами. Он все больше обращается к «избранным», объявляя остальных «неадаптированными», а значит – безнадежными.
В постсоветском пространстве либерализм выступил в значительной мере как идеология реставрации, так как вместо обанкротившегося коммунистического эксперимента он предложил возврат к капитализму. В Западной Европе такой реставрационный ход никого не шокирует, так как капитализм там со времен Просвещения отождествляется с естественным состоянием, а «экономический человек» – с естественным человеком. Но в не-западных цивилизационных ареалах капитализм и либерализм вовсе не воспринимаются как естественные. Напротив, зачастую они оцениваются как импортированные феномены, навязываемые остальному миру в корыстных экономических и геополитических целях.
Если в ближайшем будущем в европейской и мировой культуре не произойдет новой реабилитации истории – открытия новых формационных возможностей человечества, то поражение Просвещения представляется неминуемым. На месте больших суперэтнических пространств будут формироваться малые этнические пространства, плохо совместимые друг с другом, заряженные перманентной конфликтностью. Вместо людей, готовых к определенным жертвам и самодисциплине во имя будущего, то есть к накоплению в широком смысле слова, станут задавать тон сиюминутно ориентированные люди, временщики и прожигатели жизни, не способные выстраивать иерархию целей, интерпретирующие либерализм исключительно как потакание безудержному гедонизму и реабилитацию вседозволенности.
Все это порождает парадокс, с которым уже сегодня сталкивается мировая цивилизация: современность, лишенная строгой нормативной базы и большой исторической мотивации, становится разлагающей средой, и при столкновении более «современных» обществ с архаичными зачастую выигрывают и в дальнейшем будут выигрывать последние.
Дискредитация России в Евразии связана с тем, что Россия не смогла расстаться с коммунизмом самостоятельно, на основе собственной культурной традиции, не смогла противопоставить ему новую большую формационную идею. Начав задыхаться в объятиях обанкротившегося коммунизма, Россия снова обратилась за помощью к Западу, подтвердив тем самым его социокультурное превосходство над собой, его гегемонию. Именно эта гегемония в области духа и ценностей предопределила и геополитическую гегемонию Запада по отношению к постсоветской России.
Поэтому надо прямо сказать: сохраняя свою духовно-идеологическую зависимость от Запада и разделяя с ним его неверие в Историю и в возможность нового планетарного формационного сдвига, Россия не сможет восстановить свою роль интегрирующего центра в постсоветском пространстве. Сразу после 1991 года Россия не ставила перед собой такой цели: она надеялась раньше других стран СНГ и даже в обход их попасть в «европейский дом», предоставив оставшиеся части постсоветского пространства их собственной судьбе. Однако эта геополитическая безответственность дорого обошлась России. Ее не только не приняли в «европейский дом», но и пытаются осуществить ее блокаду и изоляцию в самом постсоветском пространстве, организованном на антироссийской основе. Тем самым Россию возвращают к необходимости заново определить свою геополитическую позицию в Евразии.
Перед фактом глобального вызова
Рассмотрим два возможных сценария: Россия в условиях отсутствия большой формационной идеи и при ее наличии.
1. Мы исходим из того, что элиты вновь образованных государств не могут вести себя в духе перманентно длящегося статус-кво. В условиях явно ухудшающегося социально-экономического положения им придется изобретать мобилизующие политические мифы, которые не смогут не носить антироссийского характера. Ведь и сам процесс формирования новых суверенитетов является процессом дистанцирования от России, выходом из сферы ее влияния. В то же время ресурсная и инфраструктурная зависимость от России в большинстве случаев сохраняется. Отсюда стратегия новых правительств: претензия на экономическую и нередко военную помощь России при повсеместной готовности обвинить ее в империализме и гегемонизме.
Положение осложняется тем, что почти все новые государства сами являются полиэтническими. В геополитическом плане их население можно классифицировать по трем типам: титульный этнос, нетитульные этносы, русскоязычная группа. Титульные этносы, даже проигрывая по реальным показателям качества и уровня жизни, могут утешаться тем, что их политический и культурный статус повысился в условиях обретенного государственного суверенитета, чего не скажешь о двух других типах населения.
1 2 3 4 5 6 7