aquanet официальный сайт
Владельцы двух-трех гостиниц поменьше, а также кафе и баров здесь либо греки, либо армяне. ...
Гебби Императорская резиденция. представляет собой беспорядочное нагромождение зданий на высоком холме в восточной части города. По ночам, на протяжении всей праздничной недели, Гебби был освещен гирляндами электрических ламп, днем, однако, вид у него был слегка потасканный. Весь комплекс окружен высокой стеной, и проникнуть внутрь можно через одну-единственную бдительно охраняемую двойную дверь, предназначенную равно и для мясников, и для послов. Внутри тем не менее полным-полно каких-то побродяжек, они сидят на корточках, бранятся между собой и глазеют на визитеров. ...
Неабиссинцев в городе хватало и помимо дипломатического состава представительств, и публика была разнообразна до крайности. Кавказец, управляющий казино "Хайле Селассие"; француз, издатель "Courier d'Ethiopie", человек удивительно сердечный, всегда готовый прийти на помощь, вникающий во всякую мелочь, и притом скептик; англичанин, на жалованье у правительства Абиссинии; архитектор-француз, женатый на абиссинке; разорившийся немец-плантатор, ушедший с головой в свои печали; дряхлый пьяненький австралиец, старатель, который подмигивал вам поверх стакана с виски и намекал на горы, чуть не целиком состоящие из платины, о коих он мог бы вам рассказать, если бы захотел. Был еще некий мистер Холл, в чьем офисе я провел целую череду совершенно невероятных часов; он был торговец смешанных германо-абиссинских кровей, поразительно красивый, прекрасно одетый, неизменно спокойный и вежливый человек, в монокле и с удивительным талантом к языкам. На время коронации его поместили в маленький обитый жестью домик бок о бок с казино и назначили шефом и, насколько можно было судить, единственным сотрудником bureau d 'etrangers. В обязанности ему вменялось выслушивать жалобы всех как есть иностранцев, официальные и неофициальные, снабжать новостями прессу, распределять билеты и составлять списки приглашенных на различные торжества; если итальянской телеграфной компании приходило вдруг на ум часок-другой передохнуть, претензии выслушивал мистер Холл; если не в меру исполнительный офицер полиции препятствовал той или иной персоне в доступе на какую-нибудь особо важную трибуну, мистер Холл должен был проследить, чтобы офицеру поставили на вид; если канцелярия Его Величества забывала распространить текст торжественной службы, мистер Холл обещал всем и каждому копию текста; если автобус, который должен был отвезти оркестр на ипподром, не приезжал вовсе, если выбитых в честь коронации медалей не хватало на всех желающих, если по какой-то причине или безо всякой на то причины у кого-нибудь в Аддис-Абебе случался приступ дурного расположения духа - а в подобном случае даже самый уравновешенный человек способен ни с того ни с сего выйти из себя, - направлялись прямиком к мистеру Холлу. И на каком бы языке он ни заговорил, мистер Холл был готов понять, и посочувствовать, и, с деликатностью почти что женской, успокоить, и наговорить комплиментов, и чисто мужским решительным росчерком оставить заметку в блокноте, и встать, и поклониться, и, не жалея улыбок и самых искренних уверений в готовности всегда прийти на помощь, выставить умиротворенного посетителя за дверь - и тут же обо всем забыть.
Самих абиссинцев нам видеть приходилось достаточно редко, за исключением бесстрастных и достаточно мрачных фигур на разного рода официальных приемах. Там бывал рас Хайлу, хозяин богатейшей провинции Годжам, который, по слухам, был богаче самого императора; властный человек с очень темной кожей, маленькой, острой, выкрашенной в черный цвет бородкой и дерзкой искоркой в глазах. Среди прочих его богатств значился ночной клуб в двух милях от Аддис-Абебы по дороге на Алем. Он сам его спроектировал и, желая идти в ногу со временем, решил назвать на английский манер. Так и назвали: "Робинзон". Был еще почтенный рас Касса-и-Мулунгетта, главнокомандующий абиссинской армией, человек-гора с седой бородой и налитыми кровью глазами, в парадном мундире (алый с золотом плащ, кивер, увенчанный львиной гривой), утративший едва ли не всякое сходство с человеческим существом.
До самого вечера предшествующего коронации дня гости терялись в догадках насчет того, где эта самая коронация состоится. В дипломатических миссиях никто ничего не знал. Мистер Холл тоже ничего не знал, а его контора находилась в перманентной осаде отчаявшихся журналистов, чей единственный шанс успеть дослать репортаж ко времени, когда его еще не поздно будет вставить в понедельничный номер, состоял в том, чтобы написать и отправить написанное задолго до начала мероприятия. А что они могли написать, не зная даже, где, собственно, все это будет происходить?
Едва скрывая раздражение, они взялись-таки в конце концов задело, пытаясь выжать все, что можно, из имеющегося в их распоряжении скудного материала. Горгис Собор Св. Георгия, главная церковь эфиопской столицы. и его окрестности были оцеплены и недоступны; сквозь ограждение можно было различить очертания большого шатра, притулившегося к одной из стен церкви. Кое-кто из репортеров уже описывал коронацию, происходящую в этом самом шатре; другие избрали его местом официального - светского - приема по случаю коронации и рисовали фантастические картины церемонии "в сумеречном храме, полном запахов ладана и густого, удушающего чада сальных свечей" (Ассошиэйтед пресс); специалисты по коптскому богослужению уверяли, что, поскольку в силу сложившейся традиции коронация имеет место быть во внутреннем святилище, в которое ни один мирянин не то чтобы войти, а даже и заглянуть не имеет права, нечего даже и надеяться кому-либо из нас хоть что-нибудь увидеть. Киношники, коих только доставить в Аддис-Абебу вместе со всей их аппаратурой кинокомпаниям влетело в изрядную копеечку, начали проявлять признаки беспокойства, а от некоторых корреспондентов, судя по всему, ожидать приходилось чего угодно. Мистер Холл тем не менее был сама невозмутимость. Делается все возможное, заверил он нас, для нашего же удобства и комфорта; вот только где и когда, этого он наверняка не знает.
Наконец, часов за четырнадцать до начала церемонии, в миссиях были распространены пронумерованные билеты; места хватило всем, за исключением, как выяснилось впоследствии, самих абиссинцев. Расам и придворным чинам достались золоченые кресла, а вот о местных вождях, кажется, просто-напросто забыли; большая их часть осталась снаружи тоскливо глазеть на бывший Его Величества Кайзера экипаж и на цилиндры европейских и американских визитеров; тех же, кому удалось протиснуться внутрь, оттеснили на самые зады, где они и просидели все время на корточках бок о бок или же, завернувшись в свои роскошные праздничные одеяния, дремали в дальних углах огромного шатра.
Ибо церемония в конце концов состоялась именно в шатре. Он был высокий и светлый и покоился на двух рядах драпированных легких колонн; перед сидячими местами был натянут шелковый занавес, за коим скрывалось импровизированное святилище, куда из храма перенесли киот. Застланный коврами подиум в половину ширины шатра. На подиуме стол под шелковой скатертью, а на нем императорские регалии и корона, аккуратно упакованные в картонные коробки из-под дамских шляп; по обе стороны - двойные ряды позолоченных кресел для придворных и дипломатического корпуса, а в самом конце, спиной к залу, - два трона под балдахином. Их величества провели всю ночь в неусыпном бдении, окруженные - в стенах собора - духовенством, а по периметру стен - вооруженными силами. Один смышленый журналист назвал свой репортаж "Медитация за щитками пулеметов" и был на седьмом небе от счастья, когда его наконец допустили в святая святых и он убедился, что угадал на все сто: на ступенях собора был расположен пулеметный взвод - так, чтобы простреливались все возможные подходы. ...
Император и императрица должны были выйти из собора в семь часов утра. Нам надлежало собраться в шатре примерно за час до того. По сей причине, одевшись при свечах, мы с Айрин Айрин Рейвенсдейл - близкая знакомая Во. были там около шести. Задолго до рассвета улицы, ведущие к центру города, были запружены представителями окрестных племен. Мы видели, как мимо отеля (улицы в ту ночь были, против обыкновения, освещены) движутся густые, одетые в белое толпы, кто на муле трусцой, кто пешком - если в свите вождя. Как и следовало ожидать, вооружены были все поголовно. Наш автомобиль, беспрерывно сигналя, медленно продвигался в сторону Горгис. Машин было много; частью с европейцами, частью с местными чинами. В конце концов мы добрались до церкви и, после тщательной проверки документов и собственных наших персон, были допущены за ворота. Площадь перед церковью была относительно пустой; с церковных ступеней, с поистине епископским нелюбопытным спокойствием, на нас смотрели дула пулеметов. Из храма доносились голоса священнослужителей: всенощная близилась к концу. Сбежав от многочисленных солдат, полицейских и чиновников, которые пытались загнать нас в шатер, мы проскользнули во внешнюю галерею храма, где целый хор бородатых священников в полном церковном облачении танцевал под тамтамы и маленькие серебряные погремушки. Барабанщики сидели на корточках вокруг танцующих, погремушкой каждый священник орудовал сам, размахивая одновременно зажатым в другой руке молитвенным посохом. У некоторых в руках вообще ничего не было, эти хлопали в ладоши. Они сходились и расходились, они пели и раскачивались на ходу; двигались в основном не ноги, а руки и верхняя часть тела. Танцем они наслаждались от всей души, а некоторые - едва ли не до экстаза. Яркий свет восходящего солнца лился сквозь окна на них самих, на их серебряные кресты, на серебряные же набалдашники посохов и на большую, богато изукрашенную рукописную книгу, по которой один из них, не обращая никакого внимания на музыку, читал из Евангелия; в косых столбах света поднимались и набухали клубы ароматного дыма.
Потом мы отправились в шатер. Он был почти полон. Публика оделась более чем пестро. Большая часть мужчин явились в визитках, но некоторые были во фраках, а двое или трое - в смокингах. Одна из дам была в солнцезащитном шлеме и воткнула в него сверху американский флажок. Младшие члены миссий в полном составе и при полном параде суетились между кресел, проверяя, все ли там в порядке. К семи часам прибыли официальные делегации.
Императорская чета, однако, вышла из церкви лишь много времени спустя, после того как последний приглашенный занял отведенное ему место. Из-за шелкового занавеса все так же доносилось пение. Фотографы, любители и профессионалы, проводили время, снимая исподтишка все, что попадалось на глаза. Репортеры отправили боев на телеграф, послать дополнения к переданным ранее шедеврам. Однако из-за неверно понятых указаний соответствующего чиновника телеграф был закрыт и открываться, судя по всему, не собирался. Следуя обычной манере туземных слуг, посланцы, вместо того чтобы известить хозяев о данном обстоятельстве, обрадовались возможности передохнуть и расселись на ступеньках телеграфной конторы - обменяться текущими сплетнями и подождать - а вдруг да откроется. Правда выплыла наружу едва ли не к вечеру, прибавив хлопот все тому же мистеру Холлу.
Церемония предполагалась невероятно долгой, даже если судить по изначальному плану-распорядку, но святые отцы с успехом растянули ее еще на полтора часа. Следующие шесть праздничных дней были в основном отданы на откуп военным, но день коронации всецело принадлежал Церкви, и священники старались вовсю. Псалмы, распевы и молитвы следовали бесконечной чередой, зачитывались длинные отрывки из Писания, и все это на древнем священном языке, на гиз. По порядку, одна задругой, зажигались свечи; произносились и принимались престольные клятвы; дипломаты ерзали на своих позолоченных креслах, а у входа в шатер то и дело разгорались шумные ссоры между императорской гвардией и свитами местных вождей. Профессор Y., известный по обе стороны Атлантики специалист по коптскому обряду, время от времени комментировал происходящее: "Вот, начали литургию", "Это была проскомидия", "Нет, кажется, я ошибся, это было освящение даров", "Нет, я ошибся, это, наверное, была тайная заповедь", "Нет, должно быть, это было из Посланий", "Н-да, как странно, а это, кажется, и вовсе была не литургия", "А теперь они начинают литургию..." и далее в том же духе. Но вот священики засуетились у шляпных коробок - инвеститура началась. Императору вручили мантию, потом, выдерживая всякий раз долгую паузу, - державу, шпоры, копье и, наконец, корону. Громыхнул артиллерийский салют, снаружи заполонившие все возможное пространство людские толпы разразились приветственными криками; императорская упряжка взбрыкнула, лошади зашлись курбетами, сшибли позолоту с передка кареты и оборвали постромки. Кучер соскочил с облучка и принялся с безопасного расстояния охаживать лошадей кнутом. В шатре также царили радость и облегчение; все удалось на славу, оч-чень впечатляет, а теперь бы выкурить по сигарете, и чего-нибудь выпить, и снять с себя эту сбрую. Но не тут-то было. На очереди значились коронация императрицы и наследника престола; еще один салют, и грума-абиссинца, пытавшегося распрячь императорских лошадей, унесли с переломом двух ребер. Мы снова нашарили было перчатки и шляпы. Но коптский хор пел не переставая; епископы с подобающими молитвами, речитативами и распевами принялись возвращать регалии на место.
"Я обратил внимание на ряд весьма любопытных отклонений от канона литургии, - заметил профессор, - в особенности в том, что касается поцелуя".
И тут началась литургия.
В первый раз за все утро император и императрица оставили свои троны; они исчезли за шелковым занавесом, в святилище; большая часть священников также нас покинула. На сцене остались сидеть одни дипломаты - с застывшими, отупелыми лицами и в позах, лишенных всякой элегантности.
1 2 3
Гебби Императорская резиденция. представляет собой беспорядочное нагромождение зданий на высоком холме в восточной части города. По ночам, на протяжении всей праздничной недели, Гебби был освещен гирляндами электрических ламп, днем, однако, вид у него был слегка потасканный. Весь комплекс окружен высокой стеной, и проникнуть внутрь можно через одну-единственную бдительно охраняемую двойную дверь, предназначенную равно и для мясников, и для послов. Внутри тем не менее полным-полно каких-то побродяжек, они сидят на корточках, бранятся между собой и глазеют на визитеров. ...
Неабиссинцев в городе хватало и помимо дипломатического состава представительств, и публика была разнообразна до крайности. Кавказец, управляющий казино "Хайле Селассие"; француз, издатель "Courier d'Ethiopie", человек удивительно сердечный, всегда готовый прийти на помощь, вникающий во всякую мелочь, и притом скептик; англичанин, на жалованье у правительства Абиссинии; архитектор-француз, женатый на абиссинке; разорившийся немец-плантатор, ушедший с головой в свои печали; дряхлый пьяненький австралиец, старатель, который подмигивал вам поверх стакана с виски и намекал на горы, чуть не целиком состоящие из платины, о коих он мог бы вам рассказать, если бы захотел. Был еще некий мистер Холл, в чьем офисе я провел целую череду совершенно невероятных часов; он был торговец смешанных германо-абиссинских кровей, поразительно красивый, прекрасно одетый, неизменно спокойный и вежливый человек, в монокле и с удивительным талантом к языкам. На время коронации его поместили в маленький обитый жестью домик бок о бок с казино и назначили шефом и, насколько можно было судить, единственным сотрудником bureau d 'etrangers. В обязанности ему вменялось выслушивать жалобы всех как есть иностранцев, официальные и неофициальные, снабжать новостями прессу, распределять билеты и составлять списки приглашенных на различные торжества; если итальянской телеграфной компании приходило вдруг на ум часок-другой передохнуть, претензии выслушивал мистер Холл; если не в меру исполнительный офицер полиции препятствовал той или иной персоне в доступе на какую-нибудь особо важную трибуну, мистер Холл должен был проследить, чтобы офицеру поставили на вид; если канцелярия Его Величества забывала распространить текст торжественной службы, мистер Холл обещал всем и каждому копию текста; если автобус, который должен был отвезти оркестр на ипподром, не приезжал вовсе, если выбитых в честь коронации медалей не хватало на всех желающих, если по какой-то причине или безо всякой на то причины у кого-нибудь в Аддис-Абебе случался приступ дурного расположения духа - а в подобном случае даже самый уравновешенный человек способен ни с того ни с сего выйти из себя, - направлялись прямиком к мистеру Холлу. И на каком бы языке он ни заговорил, мистер Холл был готов понять, и посочувствовать, и, с деликатностью почти что женской, успокоить, и наговорить комплиментов, и чисто мужским решительным росчерком оставить заметку в блокноте, и встать, и поклониться, и, не жалея улыбок и самых искренних уверений в готовности всегда прийти на помощь, выставить умиротворенного посетителя за дверь - и тут же обо всем забыть.
Самих абиссинцев нам видеть приходилось достаточно редко, за исключением бесстрастных и достаточно мрачных фигур на разного рода официальных приемах. Там бывал рас Хайлу, хозяин богатейшей провинции Годжам, который, по слухам, был богаче самого императора; властный человек с очень темной кожей, маленькой, острой, выкрашенной в черный цвет бородкой и дерзкой искоркой в глазах. Среди прочих его богатств значился ночной клуб в двух милях от Аддис-Абебы по дороге на Алем. Он сам его спроектировал и, желая идти в ногу со временем, решил назвать на английский манер. Так и назвали: "Робинзон". Был еще почтенный рас Касса-и-Мулунгетта, главнокомандующий абиссинской армией, человек-гора с седой бородой и налитыми кровью глазами, в парадном мундире (алый с золотом плащ, кивер, увенчанный львиной гривой), утративший едва ли не всякое сходство с человеческим существом.
До самого вечера предшествующего коронации дня гости терялись в догадках насчет того, где эта самая коронация состоится. В дипломатических миссиях никто ничего не знал. Мистер Холл тоже ничего не знал, а его контора находилась в перманентной осаде отчаявшихся журналистов, чей единственный шанс успеть дослать репортаж ко времени, когда его еще не поздно будет вставить в понедельничный номер, состоял в том, чтобы написать и отправить написанное задолго до начала мероприятия. А что они могли написать, не зная даже, где, собственно, все это будет происходить?
Едва скрывая раздражение, они взялись-таки в конце концов задело, пытаясь выжать все, что можно, из имеющегося в их распоряжении скудного материала. Горгис Собор Св. Георгия, главная церковь эфиопской столицы. и его окрестности были оцеплены и недоступны; сквозь ограждение можно было различить очертания большого шатра, притулившегося к одной из стен церкви. Кое-кто из репортеров уже описывал коронацию, происходящую в этом самом шатре; другие избрали его местом официального - светского - приема по случаю коронации и рисовали фантастические картины церемонии "в сумеречном храме, полном запахов ладана и густого, удушающего чада сальных свечей" (Ассошиэйтед пресс); специалисты по коптскому богослужению уверяли, что, поскольку в силу сложившейся традиции коронация имеет место быть во внутреннем святилище, в которое ни один мирянин не то чтобы войти, а даже и заглянуть не имеет права, нечего даже и надеяться кому-либо из нас хоть что-нибудь увидеть. Киношники, коих только доставить в Аддис-Абебу вместе со всей их аппаратурой кинокомпаниям влетело в изрядную копеечку, начали проявлять признаки беспокойства, а от некоторых корреспондентов, судя по всему, ожидать приходилось чего угодно. Мистер Холл тем не менее был сама невозмутимость. Делается все возможное, заверил он нас, для нашего же удобства и комфорта; вот только где и когда, этого он наверняка не знает.
Наконец, часов за четырнадцать до начала церемонии, в миссиях были распространены пронумерованные билеты; места хватило всем, за исключением, как выяснилось впоследствии, самих абиссинцев. Расам и придворным чинам достались золоченые кресла, а вот о местных вождях, кажется, просто-напросто забыли; большая их часть осталась снаружи тоскливо глазеть на бывший Его Величества Кайзера экипаж и на цилиндры европейских и американских визитеров; тех же, кому удалось протиснуться внутрь, оттеснили на самые зады, где они и просидели все время на корточках бок о бок или же, завернувшись в свои роскошные праздничные одеяния, дремали в дальних углах огромного шатра.
Ибо церемония в конце концов состоялась именно в шатре. Он был высокий и светлый и покоился на двух рядах драпированных легких колонн; перед сидячими местами был натянут шелковый занавес, за коим скрывалось импровизированное святилище, куда из храма перенесли киот. Застланный коврами подиум в половину ширины шатра. На подиуме стол под шелковой скатертью, а на нем императорские регалии и корона, аккуратно упакованные в картонные коробки из-под дамских шляп; по обе стороны - двойные ряды позолоченных кресел для придворных и дипломатического корпуса, а в самом конце, спиной к залу, - два трона под балдахином. Их величества провели всю ночь в неусыпном бдении, окруженные - в стенах собора - духовенством, а по периметру стен - вооруженными силами. Один смышленый журналист назвал свой репортаж "Медитация за щитками пулеметов" и был на седьмом небе от счастья, когда его наконец допустили в святая святых и он убедился, что угадал на все сто: на ступенях собора был расположен пулеметный взвод - так, чтобы простреливались все возможные подходы. ...
Император и императрица должны были выйти из собора в семь часов утра. Нам надлежало собраться в шатре примерно за час до того. По сей причине, одевшись при свечах, мы с Айрин Айрин Рейвенсдейл - близкая знакомая Во. были там около шести. Задолго до рассвета улицы, ведущие к центру города, были запружены представителями окрестных племен. Мы видели, как мимо отеля (улицы в ту ночь были, против обыкновения, освещены) движутся густые, одетые в белое толпы, кто на муле трусцой, кто пешком - если в свите вождя. Как и следовало ожидать, вооружены были все поголовно. Наш автомобиль, беспрерывно сигналя, медленно продвигался в сторону Горгис. Машин было много; частью с европейцами, частью с местными чинами. В конце концов мы добрались до церкви и, после тщательной проверки документов и собственных наших персон, были допущены за ворота. Площадь перед церковью была относительно пустой; с церковных ступеней, с поистине епископским нелюбопытным спокойствием, на нас смотрели дула пулеметов. Из храма доносились голоса священнослужителей: всенощная близилась к концу. Сбежав от многочисленных солдат, полицейских и чиновников, которые пытались загнать нас в шатер, мы проскользнули во внешнюю галерею храма, где целый хор бородатых священников в полном церковном облачении танцевал под тамтамы и маленькие серебряные погремушки. Барабанщики сидели на корточках вокруг танцующих, погремушкой каждый священник орудовал сам, размахивая одновременно зажатым в другой руке молитвенным посохом. У некоторых в руках вообще ничего не было, эти хлопали в ладоши. Они сходились и расходились, они пели и раскачивались на ходу; двигались в основном не ноги, а руки и верхняя часть тела. Танцем они наслаждались от всей души, а некоторые - едва ли не до экстаза. Яркий свет восходящего солнца лился сквозь окна на них самих, на их серебряные кресты, на серебряные же набалдашники посохов и на большую, богато изукрашенную рукописную книгу, по которой один из них, не обращая никакого внимания на музыку, читал из Евангелия; в косых столбах света поднимались и набухали клубы ароматного дыма.
Потом мы отправились в шатер. Он был почти полон. Публика оделась более чем пестро. Большая часть мужчин явились в визитках, но некоторые были во фраках, а двое или трое - в смокингах. Одна из дам была в солнцезащитном шлеме и воткнула в него сверху американский флажок. Младшие члены миссий в полном составе и при полном параде суетились между кресел, проверяя, все ли там в порядке. К семи часам прибыли официальные делегации.
Императорская чета, однако, вышла из церкви лишь много времени спустя, после того как последний приглашенный занял отведенное ему место. Из-за шелкового занавеса все так же доносилось пение. Фотографы, любители и профессионалы, проводили время, снимая исподтишка все, что попадалось на глаза. Репортеры отправили боев на телеграф, послать дополнения к переданным ранее шедеврам. Однако из-за неверно понятых указаний соответствующего чиновника телеграф был закрыт и открываться, судя по всему, не собирался. Следуя обычной манере туземных слуг, посланцы, вместо того чтобы известить хозяев о данном обстоятельстве, обрадовались возможности передохнуть и расселись на ступеньках телеграфной конторы - обменяться текущими сплетнями и подождать - а вдруг да откроется. Правда выплыла наружу едва ли не к вечеру, прибавив хлопот все тому же мистеру Холлу.
Церемония предполагалась невероятно долгой, даже если судить по изначальному плану-распорядку, но святые отцы с успехом растянули ее еще на полтора часа. Следующие шесть праздничных дней были в основном отданы на откуп военным, но день коронации всецело принадлежал Церкви, и священники старались вовсю. Псалмы, распевы и молитвы следовали бесконечной чередой, зачитывались длинные отрывки из Писания, и все это на древнем священном языке, на гиз. По порядку, одна задругой, зажигались свечи; произносились и принимались престольные клятвы; дипломаты ерзали на своих позолоченных креслах, а у входа в шатер то и дело разгорались шумные ссоры между императорской гвардией и свитами местных вождей. Профессор Y., известный по обе стороны Атлантики специалист по коптскому обряду, время от времени комментировал происходящее: "Вот, начали литургию", "Это была проскомидия", "Нет, кажется, я ошибся, это было освящение даров", "Нет, я ошибся, это, наверное, была тайная заповедь", "Нет, должно быть, это было из Посланий", "Н-да, как странно, а это, кажется, и вовсе была не литургия", "А теперь они начинают литургию..." и далее в том же духе. Но вот священики засуетились у шляпных коробок - инвеститура началась. Императору вручили мантию, потом, выдерживая всякий раз долгую паузу, - державу, шпоры, копье и, наконец, корону. Громыхнул артиллерийский салют, снаружи заполонившие все возможное пространство людские толпы разразились приветственными криками; императорская упряжка взбрыкнула, лошади зашлись курбетами, сшибли позолоту с передка кареты и оборвали постромки. Кучер соскочил с облучка и принялся с безопасного расстояния охаживать лошадей кнутом. В шатре также царили радость и облегчение; все удалось на славу, оч-чень впечатляет, а теперь бы выкурить по сигарете, и чего-нибудь выпить, и снять с себя эту сбрую. Но не тут-то было. На очереди значились коронация императрицы и наследника престола; еще один салют, и грума-абиссинца, пытавшегося распрячь императорских лошадей, унесли с переломом двух ребер. Мы снова нашарили было перчатки и шляпы. Но коптский хор пел не переставая; епископы с подобающими молитвами, речитативами и распевами принялись возвращать регалии на место.
"Я обратил внимание на ряд весьма любопытных отклонений от канона литургии, - заметил профессор, - в особенности в том, что касается поцелуя".
И тут началась литургия.
В первый раз за все утро император и императрица оставили свои троны; они исчезли за шелковым занавесом, в святилище; большая часть священников также нас покинула. На сцене остались сидеть одни дипломаты - с застывшими, отупелыми лицами и в позах, лишенных всякой элегантности.
1 2 3