Я снова готова была разрыдаться. Люди работали в этих магазинчиках, жили нормальной жизнью – почему я так не могу? Просто жить как все, обыкновенно, тратить жизнь на ерунду?
Я снова набрала скорость, из-за морозного воздуха становилось тяжело дышать. Я прокручивала в голове факты – словно колонки баланса:


1) Шон – лжец, буйный псих и жестоко изуродовал моего друга.
2) Он извращенец и садомазохист, который трахается с собственной тетушкой и, возможно, вовлекает мою лучшую подругу в свои садистские игры.
3) О господи, первых двух пунктов достаточно.


Меня волновал не садомазохизм как таковой. Многие люди играют в «свяжи меня, Брайан» с амуницией из сети порномагазинов «Энн Саммерс» и считают, что это чертовски оригинально. Некоторые заходят дальше. Тем не менее в садомазохизме по взаимному согласию существуют четкие правила: стоп-слова, ролевые игры, ритуалы. Залог безопасности игроков, если угодно. Даже та парочка, которая вчера по телику прокалывала гениталии, – то, чем они занимались, большинству людей неприятно, но они получали удовольствие. Почему или как, я не знаю – я не психиатр. Как бы грубо или отвратительно это ни выглядело, участники были счастливы.
А Шон никого не делал счастливым. Его правила – принуждение, манипулирование и жестокость. Вряд ли в его играх имелись стоп-слова – или, если уж на то пошло, милосердие. В этом вся разница: его сексуальные фантазии вертелись вокруг жестокости и насилия; густым ядовитым зельем бурлили в Шоне, отравляя всех вокруг.
Я почти добралась до центра. Вокруг, будто стрелки крокусов из земли, среди зданий шестидесятых торчали готические башни из песчаника. Пятнадцать минут за город – и я на болотах, свободная как птица.
И вновь мне захотелось убежать. Убежать и все бросить. Я не могу помочь Моджо – у его друга для этого больше времени и, что намного важнее, денег.
Дьявол ухмыльнулся мне в лицо. Давай, сматывайся. Спасай свою шкуру. Джейми – дохлый номер. Шон – венец зависимости всей ее жизни, ее Немезида, возлюбленный палач. Она жаждет этой боли. Она любит эту боль. А ты милая нормальная девушка – беги.
– НЕТ! НЕТ! Она мой друг! – вслух заорала я, напугав секретаршу с пакетом жирных бутербродов.
Сообразив, что почти бегу, и увидев испуганное лицо метнувшейся в здание девушки, я резко затормозила и устало прислонилась к фонарю. Ну вот, наверное, теперь она целый день будет вспоминать, как еле успела скрыться от психа непонятного пола в белой куртке, который летел на нее и спорил сам с собой.
Без толку. Я не могу оставить Джейми в беде. Вдобавок – с точки зрения чистого эгоизма, – что обо мне подумает Габриель? Я слишком долго его любила, я не могла рисковать его мнением на этом этапе. И еще я любила Джейми. На самом деле. Я ей нужна. Ее нужно спасти. Так что седлай коня, дева-рыцарь отправляется в поход против ветряных мельниц.
Завтра все будет кончено, решила я. Как только они вернутся, я им выдам все, что знаю. Открою карты. Хватит ползать по углам – дезинфицируем эту грязь на свету. Я не боялась Шона Пауэрса. Одно неверное движение – и я спущу на него копов. Да, молодец, девочка!
В неукротимом оптимизме я завернула в новый модный книжный магазин в здании бывшей шерстяной биржи и направилась в ультрамодный кофе-бар на балконе пить американо.
В тот вечер, ужасно проголодавшись, я приготовила красные спагетти с чесноком – если Шон меня достанет, я на этого урода просто дыхну. Как-то нервно: настроение скакало от истерики до непонятного спокойствия. Я еще несколько раз звякнула Гейбу и оставила чуть более связное сообщение Лонни и Бен. Потом позвонила родителям. Мы поговорили об их предстоящей поездке в испанскую крепость Альгамбру на мюзикл – мама хотела пересечься со мной в городе в субботу и выбрать какой-нибудь топик на выход, что-нибудь эдакое вечернее. Мы договорились встретиться в книжном кафе – я рассказала, как там мило, и ей захотелось посмотреть.
Выпив чаю, я врубила телик и села вяло смотреть «Криминал», программу, в которую «могут позвонить все ваши друзья». Подразумевается, что это «общественная служба», но на практике очередной толстяк клеймит с экрана преступность. Сплошные сплетни и вуайеризм – в таком качестве шоу мне и нравилось. Особенно занимательно разглядывать на пленках видеонаблюдения расплывчатых серых парней, неумело пытающихся обнести какое-нибудь строительное общество. Большинство из них напоминали нашего соседа Гэри. С другой стороны, Гэри походил на Рядового Гражданина образца двадцатого века.
На этот раз коренастый полицейский с приятным голосом просил позвонить всех, кто видел «темный фургон» Ночного Душегуба. У парня был мягкий акцент жителя средней части Англии, навевавший мысли о вереске и барашках, а не о злобном психе, который режет женщин в тихих подворотнях. Милый был коп. Утешительный. Мне он понравился, но времени ему не дали. Скелетообразная ведущая локтем вытолкала его из кадра и пустилась в пространные рассуждения о том, что «вы должны помочь нам найти убийцу до того, как он совершит очередное зверство». Судя по ее виду, она лишь сегодня научилась изображать «обеспокоенность» и теперь постигала суть концепции. Мне стало неинтересно.
Я переключала каналы, задумчиво грызя губной пирсинг – плохая привычка, у меня из-за нее крошатся передние зубы. Я посмотрела одно, другое, а потом решила вырубить ящик и заняться дневником. Вот почему я столько всего помню. Каждый день я записываю свою жизнь в гудящую коробку компьютера, безжалостно ее препарируя – зачем? Для потомков? Никому не полагается это видеть. Забавно, хотя не смешно: все это время, каждый раз садясь за компьютер, я думала: хватит писать, какой смысл, моя жизнь скучна.
О, Джейми, ты не виновата в том, в чем тебя обвиняют. Мы с тобой были – и остались – последними жертвами Шона, он не прикончил нас, чтобы мы превратились в его живой мемориал. Мы виновны только в том, что верили: в нашей крошечной жизни мы в безопасности. Верили, что мы такие странные и альтернативные, настоящая богема – такие крутые, такие умные и всезнающие. Либеральные, открытые, свободные от предрассудков и неспособные удивляться. Слепые дети в зоне военных действий.
В ту ночь я написала в дневнике: «Я ненавижу Шона Пауэрса. Ненавижу его. Ненавижу. Я ненавижу этого мудака. Я хочу, чтоб он сдох, сдох, сдох».
Ну да.

32

В ту ночь я крепко спала – наверное, слишком вымоталась. Проснулась поздно и долю секунды не соображала, где я. Мне снилось, что я дома и снизу доносятся голоса родителей. Я резко проснулась: снизу и впрямь доносились голоса – Джейми и Шона.
Накинув ночнушку, я спустилась с чердака и услышала, как хлопнула дверь. Не задумываясь, я влетела в старую комнату Моджо и выглянула из бокового окна на Харди-стрит, как в ту ночь на вечеринке. Я шпионила за Шоном тогда и шпионю сейчас.
Он открыл дверь своего побитого синего фургона; высветленные пряди волос сверкали в холодном морозном свете. Чтобы лучше было видно, я наклонилась к стеклу, опершись на подоконник. Шон открыл дверь фургона. Что-то было в этой сцене – что-то неуловимое, оно вертелось в голове. Что-то связанное с… нет, улетело.
Я уже собралась уйти, как вдруг он посмотрел наверх. Прямо на меня. Взгляд его слепых ледяных глаз сомкнулся с моим, и мое сердце бешено заколотилось. Он знал, что за ним наблюдают. Но как? Откуда?
Наверное, он запомнил, как я подглядывала за ним на вечеринке. Нет, странно – такое обычно не запоминают. Да, но это же Шон. Он помешан на всякой военщине – слежка, неизменная готовность, никто не застанет врасплох. Он часами распинался о спецназовцах, проводящих «разведку» в «зоне боевых действий» или «операции под глубоким прикрытием», в ходе которых «оперативники» постоянно должны быть начеку и ни о чем не забывать. Ничего не оставлять на волю случая. Значит, он у нас оперативник. А я тогда кто? Враг?
Все это промелькнуло в голове за долю секунды. Наверное, я выглядела как полная идиотка, а вот Шон показался мне… Невозмутимым. Спокойным. Даже задумчивым. Словно что-то высчитывал по ходу дела. Или взвешивал. В белесом зимнем свете его мрачное лицо было мертвенно-бледным, а прозрачные глаза – холодными и пугающими. Да, я испугалась. Теперь, когда я смотрела на него, и половины моей храбрости не осталось, а ведь он был за окном.
Я отвела взгляд и попятилась – подальше от Шона. Тот развернулся, залез в фургон и уехал. Слава богу, не бросился в ярости обратно в дом. По нему не скажешь, что он злился, – скорее наоборот. Но я знала, что Шон бурлил от ярости, – знала, и все тут. Не знаю почему. Может, потому, что я тоже бурлила. Да уж, два сапога пара.
Но Шона переполняло бешенство, потому что он злобный ублюдок. А я кипела праведным гневом мстителя – да! Конечно, я себя немного успокоила этой мыслью, но, если честно, я разозлилась, потому что этот козел меня напугал.
Внезапно мне стало дурно в темной отвратительной комнате – в комнате, где страдал Моджо. Я взлетела наверх, разделась, залезла в душ, а потом, немного успокоившись, пошла вниз к Джейми – делиться новостями и планом побега.

33

Когда я спустилась в гостиную, Джейми, конечно же, заваривала чай. Я уселась на диван, а она хлопотала вокруг с чашками и тостами. Я ничего не стала говорить до еды – лучше на сытый желудок.
Наконец Джейми стряхнула на пол крошки со своей клетчатой фланелевой рубашки и устроилась в кресле у камина, подсунув голые ноги под себя. Она сияла, она была счастлива. Ох ты черт.
– Послушай, Лил, это так странно. – Джейми покачала головой, потом задумчиво кивнула. – То есть правда странно. Я думала, ну, знаешь… я же говорила, да? Я считала, Шон – напрасная трата времени, я собиралась его бросить, честно. Но, блин, – какой поворот. Невероятно. Совершенно другой человек! Он так и сказал: «Джей, я совершенно другой человек. Ты открыла мне глаза». Он долго говорил, как по-детски себя вел, как глупо убегал к этой Лизе; он хочет, чтобы у нас было будущее. Сказал, что не догадывался, как привязан ко мне, пока не понял, что может меня потерять. Ладно, ладно, я знаю, о чем ты думаешь, – но он совершенно не врал, я же видела – никакой лжи, все открыто и прямо. Он честно изменился. Конечно, у нас бывают разногласия – у кого их нет? Но, знаешь, компромисс, и если ты встанешь на позиции другого человека, – это ключ к зрелым отношениям…
– Он не видел Лизу несколько лет. Он трахается с тетушкой Ланой.
Слова упали из моих уст, словно камень в пруд. Джейми умолкла, не договорив.
– А еще он избил Моджо, Джейми. И изрезал ему лицо осколком от бутылки. Шрамы останутся на всю жизнь. Поэтому Моджо уехал. Господи, господи, Джейми, твой Шон – господи, он же монстр. Он постоянно врет, он постоянно тебе врет. Не… послушай, это правда. Я звонила Лизе. Честно. Это она мне рассказала… И я видела Моджо. Это ужасно. Его лицо… я…
И я все выложила Джейми. День к вечеру окрашивался золотом, приветливо шипела конфорка, но мы не могли согреться. Я рассказывала леденящие, холодные вещи, и Джейми слушала меня, как ребенок, которому объясняют, что такое смерть. Когда я договорила, нас обеих трясло, по щекам текли слезы. Чтобы хоть как-то отвлечься, я поставила чайник.
– Значит, это тоже ложь? – тихо спросила она. – Очередная ложь. О господи, Моджо. Не может быть. Где он, Лили? Почему не хочет меня видеть? Я люблю его – он мой друг… Лили, почему он не захотел встретиться со мной?
Я не могла сказать, что Моджо во всем винит ее. Просто не могла. Может, потом, когда все устаканится. Я принесла чайник, но нам было не до чая. Я пересказала ей разговор с Лизой – о Лане Пауэрс, о насилии, порнографии и садомазо. Джейми отвернулась и прикрыла глаза. Я не могла вычислить, о чем она думает, – ее лицо опало и словно скукожилось. Пару минут мы сидели в тишине.
– Она наверху, – прошептала Джейми.
– Кто?
– Сумка – сумка Шона. Та, которую он всегда носит с собой. Он оставил ее в нашей – в моей комнате. Когда мы вернулись, он куда-то опаздывал и бросил сумку на кровать. Она наверху.
Я встала:
– Пойдем, посмотрим. Проверим, правда ли это. Если Лиза все выдумала, я извинюсь или как-нибудь. Если нет – прости уж. Пойдем.
– Я… я не могу… он взбесится. Если Шон узнает, он взбесится. Я обещала ему не трогать его вещи. У него на эту тему пунктик – я не могу…
В ярости я развернула ее к себе:
– Забей, слышишь? Забей! И на него тоже. И на его ебаные игры. Джейми! Подумай о Моджо! Подумай о своих настоящих друзьях! Шон псих. Джейми, он ебнут на голову. Он опасен! Пойдем наверх и докажем это раз и навсегда!
Я дрожала от злости на нее – и на него. Мы медленно поднялись по ступенькам. Джейми тихо всхлипывала, вытирая слезы рукавом.
Ее двойная кровать стояла за дверью у окна. Занавески были отдернуты, и поднявшийся ветер сотрясал шаткие большие оконные рамы. Я всегда считала, что в комнате невыносимо сквозит.
Кровать у Джейми была дешевая, поставленная еще владельцем, с изголовьем и изножьем под медь – расходящиеся полукругом металлические трубки с большими полированными шарами. Кровать отражалась в единственном дорогом предмете мебели – зеркале в полный рост, купленном несколько лет назад на барахолке.
В комнате царил беспорядок – на полу, на комоде, на каминной полке, везде валялись книги, одежда, косметика, расчески, плюшевые медведи, грязные чашки и тарелки из-под тостов. Я бы здесь не выжила и пары секунд. Вот уж воистину, на вкус и цвет…
Я смотрела куда угодно, только не на чертову сумку, валявшуюся на кровати посреди бардака. Я знала, стоит мне – нам – ее открыть, и все. Все изменится, так или иначе. Переменятся наши жизни и наша дружба – к лучшему или к худшему. Я не знала, куда.
Джейми задумчиво нагнулась и зажгла маленький газовый камин – такие стояли во всех комнатах, кроме чердака. Мы их называли «брэдфордское центральное отопление».
Мы медлили – каждая по своим причинам. Но это нужно сделать. Я сгребла сумку – она оказалась довольно легкой, – и плюхнула на пол.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29