Однако ничего не обнаружил. Деревянный ларь, или аргаз на еврейском, оказался девственно чист. При внимательном изучении его нутра Чернов не нашел даже крошек. Ну, ничего в аргазе никогда не хранилось! Сюрприз! Примитивное чувство голода позволило замечательной логике Чернова сделать вывод: этот Вефиль – липовый. Дубль. Декорация. Фантом… Хотя не спеши с выводами, тут же подумал он, уж коли людей изъяли, то и следы их пребывания – по той же логике! – следовало уничтожить. Что и сделано… А что насчет одежды?.. Обыскал дом – нет одежды…
Все та же замечательная логика тащила за собой: странно, что дом (и все остальные дома, ясный пень…) был девственно пуст. Ну хоть бы нитку неизвестные Чистильщики где-нибудь обронили, хоть бы тряпка какая в углу завалялась – так нет ничего, все подмели-подобрали. Понятно, что Режиссеру или Декоратору сей очистительный процесс – с Его-то возможностями! – нетруден, но зачем огород городить?.. Четыре Вефиля, все – без людей! Да Чернов уже на стену от всего увиденного влез и по ней в панике мечется…
И опять продекларированная логика настойчиво долбила: дубль, декорация, фантом. Потому долбила, что круто замешана оказалась на интуиции Бегуна, коей – в отличие от логики – всякий профессиональный спортсмен должен быть наделен по определению. Интуиция игры, борьбы, соревнований – как же без нее?..
А посему плюнем на голод и рванем на север, но не по катетам треугольника, через лес, а прямо по гипотенузе. В конце концов, заблудиться в этом квадрате сцены, где углами стоят декоративные города, вряд ли возможно, да заодно не мешает разнообразить маршрут.
Любимый и наиболее часто употребляемый глагол в этой истории – «бежать». Но в чем здесь беда? Герой – бегун со строчной буквы и Бегун с прописной, что ему еще делать, как не бежать бесконечно либо по дистанции (как было), либо по Пути (как есть)? Он и бежит. Как теперь – по полю, в обход леса, вниз с горушки… А это что такое? А это – дорога. Причем вынырнула откуда-то сбоку и потянулась вдаль, круто забирая вправо от того маршрута, куда направлялся Чернов. То есть Вефиль-северный явно оставался слева, дорога вела не к нему. Но – дорога! И Чернов, забыв о голоде, забыв о желании исследовать остальные три города, забыв обо всем, потому что любопытство, которое оказалось сильнее здравого замысла, перевесило оный замысел, – неугомонный Чернов понесся по дороге, поскольку ясно было и ежу: всякая дорога куда-то ведет. И раз есть дорога, значит, есть люди. И в конце концов, Чернов все-таки – не крыса, чтоб гонять между «кормушками-городами, кто бы их там ни расставил для него. Он – человек, это, как известно, звучит гордо, у него есть право выбора. И он выбрал дорогу.
Хотя есть хотелось смертельно.
Он бежал по дороге и вдруг с удивлением отметил, как быстро и резко, а главное, незаметно для глаз поменялся пейзаж по ее сторонам. Куда делась зелень?.. Вдоль дороги тянулись вроде бы те же поля, но будто над ними вот уже многие недели лили сплошные ливни, превратив их – и дорогу, кстати, – в месиво грязи, в болота. А дождь и вправду моросил, будто выдохся уже, залив округу водой, или взял короткую передышку, чтобы пополнить небесные водные запасы. И холодно стало Чернову в легкой рубашке, холодно и отвратительно мокро. И что, еще раз повторим, странно: Чернов действительно не заметил, когда климат из среднеевропейского стал среднерусским, осенним, октябрьским. Как-то вся эта перемена сразу случилась, даже более того: Чернов понял, что она случилась, когда и волосы, и рубаха, и тело стали мокрыми, а в кроссовках захлюпала вода, а он все бежит по одной и той же дороге, которая не стала ни уже, ни шире. И бежит при этом минимум десять минут по грязи под дождем, мило представляя, что вокруг по-прежнему – солнце и лето. Помня тезис о логике нелогичности, стоило предположить, что Чернов просто не понял, как проскочил Сдвиг. Ни тебе встречи со Зрячим, ни тебе дополнительных эффектов в виде, например, полетов и падений – бежал в одном ПВ, прибежал в другое. Как у классика: «Шел в комнату, попал в другую»… Кстати, очень точное и емкое описание Сдвига.
А просторы в этом ПВ – поистине бескрайние! От горизонта до горизонта, куда ни кинь взгляд – равнина грязи. Что было на ней до прихода ненастья? Сущий знает… Только сдавалось Чернову, что ненастье не приходило, а существовало здесь изначально. Пространство дождя! И повезло Чернову, что дорога из лета в осень привела его сюда в краткий, наверно, момент, когда дождь действительно приустал. Но есть вариант: коли ненастье здесь – с сотворения мира, то такая мелкая морось за такой бескрайний срок что угодно в болото превратит, даже камень.
И как следовало ожидать, впереди сквозь дымную пелену дождя замаячил Вефиль. Пятый! Даже он здесь выглядел не белым, а серым, мокрым насквозь.
Чернову хотелось прибавить темп, но тонны грязи, налипшие на когда-то белые кроссовки, еле позволяли переставлять ноги. Поэтому он перешел на шаг, что, к слову, дало возможность поразмыслить в неторопливости об очередной «логичной нелогичности» Верховного Метеоролога, в которой Чернов ну никак не усматривал логики. Кажется, он польстил Верховному. Ну, попробуйте отыскать хоть что-то разумное в том, чтобы сутки гонять «крысу» по квадрату между четырьмя моделями любимого Вефиля, а потом, ничего от «крысы» не дождавшись, перебросить ее к настоящему Вефилю. (Если он настоящий, а то Чернов еще не дотопал до него…) Всякий эксперимент имеет цель, продолжительность и результат, пусть и отрицательный. «Крыса» Чернов только-только сумела найти подтверждение того, что ее дурят, что города не просто безлюдны, но пусты, как бочки, в которых никогда не было вина. А тут ее раз – и в другое ПВ!.. Или цель эксперимента заключалась как раз в том, чтобы узнать: сообразит «крыса» про бочки или нет?.. Вряд ли. Уж больно просто. Думать так – Чернова не уважать, а ему очень хотелось считать, что Сущий к нему относится особенно: ведь он – Бегун, он – один у Сущего на все времена.
Короче, все, что происходило с Черновым в минувшие сутки, казалось ему сейчас бредом сумасшедшего, причем сумасшедшим он считал не себя: Кого? Этого он предпочитал не знать.
И сразу нашел подтверждение мысли: нет, не он – сумасшедший, он – умница, потому что понял! Он понял, что была подсказка: детский рисунок черным пятном в ослепших глазах. Домик с острой крышей. Четыре угла «сруба» – четыре липовых Вефиля, угол острой крыши – дорога к Вефилю настоящему, Путь, дверь в Сдвиг. Он выбрал!.. Правда, не подозревая о том, что выбирает. Так называемый неосознанный выбор, но ведь выбор же!
Спасибо за толковую подсказку, милая Книга. Жаль только, что неясна по-прежнему цель твоего автора, который, как опять – не впервые! – отмечаем, повторяется в приемчиках, меняя их форму, но не суть. Можно сказать: однообразие. Можно иначе: единообразие. Вроде синонимы, а все ж второй термин звучит покрасивее, подостойнее. Речь-то о Сущем идет, о Его фантазии, которая должна по логике быть, как и все у Него, бесконечной, ан нет…
А тут и дорога к Вефилю подползла и вползла в город. Никто Чернова опять не встречал, но сие не означало, что город мертв, как и те, что углами у домика. Город жил, несмотря на дождь, превративший улицы в такое же, как и за стенами, грязное месиво. Насквозь промокшие горожане (все, от мала до велика) работали под дождиком, буквально пахали: сравнивали землю, заваливали траншеи, которые вырыли смерчи, латали дыры в оградах, вешали двери, пытались посадить в водяную почву те несчастные растения, которые вихрь выдрал с корнями.
Кто-то первым заметил Бегуна, крикнул:
– Смотрите, Бегун!
И еще – мальчишеский голос:
– Где ты пропадал так долго. Бегун?
Где он пропадал так долго? Долго? Вот странный вопрос!.. А люди оставляли работу, тяжело выпрямлялись, смотрели на бредущего Бегуна, и не было в их взглядах ни радости, ни ненависти, которую, если честно, ожидал Чернов. Только усталость, одна бесконечная, как этот дождь, усталость, а еще полное безразличие к вошедшему в город, как будто не Бегун это никакой, а обычный прохожий. Чужой и ненужный. И только женщина, тяжко опершаяся на черенок лопаты, сказала, когда Чернов проходил мимо:
– Уведи нас отсюда, Бегун. Скорей уведи. Сил больше нет…
Так и шел до дома Кармеля-Хранителя – опять «сквозь строй». Только никакой силы не чувствовал. Ни в себе, ни в людях.
Кармеля дома не было, что следовало ожидать. Наверно, он – в Храме. Или на площади. Со всеми. Надо бы и Бегуну туда – ко всем, но сил не осталось. Были и – разом кончились. Понимал, что у горожан тоже почему-то нет сил, а работы еще – невпроворот. Понимал, что лишние руки – его руки! – лишними как раз не будут. Понимал, что просто жизненно необходимо понять очередную непонятку – про свое долгое отсутствие. Но фантастически хотел поесть – раз, напиться воды, благо ее теперь, в отличие от ПВ пустыни, вдосталь – два, переодеться и хоть десять минут пожить в сухом – три. А потом – на площадь, это само собой разумеется.
Кармель появился, когда Чернов, почти не жуя, заглатывал куски вяленого мяса и влажного от сырости хлеба. Он бросился к Бегуну, обнял его, упав перед ним на колени, причитал:
– Мы думали, что потеряли тебя… Так долго, так долго… Я знаю Книгу, я даже смотрел в нее, но ничего не нашел о том, что Бегун может оставить ведомый народ… Нет там таких слов…
– Что ты несешь, Кармель, – прожевав и судорожно проглотив кусок мяса, сказал Чернов. – Что значит – долго? Одно солнце и одна луна – это, по-твоему, долго?
Кармель встал с колен.
– Не понимаю тебя, Бегун. Может, ты был в месте, где тебя лишили новой памяти?.. В Книге сказано: «Но бойтесь мест вне Пути, где память сокращает время». Скажи, где ты был, и я смогу помочь тебе и всем нам. Очень сложно жить, не зная истины…
Чернов, любитель логики, не преминул заметить, что фраза из Книги, говоря научно, дуалистична. Кто что сокращает? Память – время или наоборот?.. Впрочем, одно другому, похоже, не противоречит, а, скорее, дополняет друг друга.
– Я был в месте, – честно признался он, – где рядом стоят четыре одинаковых города. Догадайся с трех раз, Кармель, что это за города?
Кармель видимо озадачился: воздел очи горе, губами зашевелил, что-то повторяя про себя.
– Я думаю, – сказал, – что это были знакомые тебе города. Любой из тех, что уже встречался нам на Пути. Может быть, Панкарбо, может быть, город Небесного Огня, может быть, даже наш Вефиль.
Обалдевший от супердогадливости Хранителя, Чернов поинтересовался:
– Как ты догадался?
И получил стандартный до скуки ответ:
– Сказано в Книге: «Каждый человек по воле Сущего обладает правом выбора – выбора судьбы, выбора надежды, выбора воли, выбора поступка, и лишь один Бегун наделен правом выбора Пути – на все времена. Но бесконечная жизнь вечного Бегуна вне Пути сложена из бесконечного числа конечных жизней смертных людей, а они не наделены правом выбора Пути, как и все смертные во все времена. Но право выбора Пути не дается Бегуну с начала Света и до прихода Тьмы: ведь он каждый раз встает на Путь, как в первый раз, ибо нет у вечного вечной памяти. В каждом новом Пути Бегун проходит испытание выбором, и Сущему знать, чем испытать своего Бегуна»…
Замолчал. Почему-то вздохнул тяжело.
Чернов встрял тут же:
– Про выбор – это понятно. Я другого не ждал, вечной памяти у меня и вправду нет, проверено опытом. Но, Кармель, родной, где в этой цитате хоть слово про знакомые города?
– Ты не дослушал, – с обидой сказал Кармель. Там, где он стоял, образовалась на полу приличная лужа. Под Черновым было посуше: он же переоделся. – Ты Бегун, я понимаю, но зачем так торопиться, когда ты никуда не бежишь? – объяснил обиду Кармель. – Дай мне досказать…
– Извини, – повинился Чернов. – Я весь – внимание.
– Это я из одного места в Книге сказал слова. А вот что сказано в другом месте: «И тогда Сущий поставил Бегуна перед непростой загадкой… – Слово „загадка“ он произнес почему-то по-латыни – enigma. Видимо, у народа Гананского не было такого термина. – Он положил перед ним несколько предметов и сказал: „Выбери тот, что принадлежит тебе по праву. Но не ошибись, иначе ты не сможешь закончить Путь“. И Бегун долго выбирал тот, что принадлежит ему по праву, и не мог остановить свой выбор ни на одном. И тогда сказал ему Сущий: „Ты забыл посмотреть на Солнце…“ И Бегун посмотрел на Солнце и увидел знак, как и говорил ему Сущий в прежних Путях, и сказал Сущему: „Владыка Вечности, положи передо мной еще один предмет, и он будет тем, что принадлежит мне по праву“. И спросил Сущий: „Но где я возьму для тебя еще один Предмет? Руки мои пусты…“ И сказал Бегун Сущему: „Руки твои – как Пути, мне тобою назначенные: неисповедимы и полны невидимым. Раскрой мне правую. Что увижу в ней, то и принадлежит мне“. И раскрыл Сущий Бегуну правую руку и сказал: „Ты понял знак Солнца, хотя и нет у тебя вечной памяти…“
Кармель опять замолчал, но теперь смотрел на Чернова вопросительно: мол, что ты на все это скажешь. Бегун?
А Чернов, хоть и устал донельзя, все ж не отказал себе, любимому, в удовольствии показать Хранителю, что и Бегун тоже кое-что умеет, кроме бега по сильно пересеченным местностям. Напрягся, вспомнил текст, выдал его на память:
– Что скажу? Да ничего не скажу. Разве добавлю пару фраз из Книги: «А когда новый Сдвиг принес двойное отражение предмета в дымном стекле, растерялся Бегун. Он теперь не мог узнать, где настоящее, а где отраженное, и не мог снова встать на Путь, потому что дымное стекло туманило взор и искажало пропорции. Но сказал Бегуну Зрячий: „Посмотри на солнце, оно тоже отражает все, что под ним, но никогда не отразится в нем то, чего нет под ним“. И посмотрел Бегун, и ослеп от солнечного огня, и в слепоте своей увидел истинное, и поразился тому, как прост ответ, и вновь прозрел, чтобы видеть и вести». Это, так я понимаю, было совсем в другой раз, на другом Пути.
Хранитель смотрел на Чернова как на чудо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54