Положительные эмоции магазин Wodolei.ru 
А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 


– За два года, – сказал он, – я выполнил все приказы, которые мне давались. Потом подумал: не могу я так жить больше!!! Не могу жить в этом обмане! Господи, думал я, ведь он меня будет преследовать всю оставшуюся жизнь. Я постараюсь, конечно, залить ложь водкой. Но найти себя не смогу. Даже написать о пережитом не смогу. Ведь тогда, в восьмидесятом году, замполит говорил, что по возвращении из Афгана мы не имеем права рассказывать про войну.
Я решил уйти, когда мне оставалось всего десять дней до отъезда, когда, собственно, все бумаги и документы уже были у меня на руках. Я написал последнее письмо домой, собрал всю свою амуницию, взял оружие и ушел.
В кишлаке неподалеку меня приютили партизаны. Мы сидели и пили чай. В какой-то момент я спиной понял, что кишлак окружают наши. Меня схватили, вернули на кундузскую гауптвахту. Началось четырехмесячное следствие.
31 июля 1982 года я попытался уйти опять. Пошел в сортир, отодрал доску от стены, пролез в дыру и рванул. На этот раз я победил. Четыре долгих года провел я в повстанческом отряде. Теперь я здесь. Все.
Ковальчук сидел молча, устало опустив голову. Я ждал несколько секунд, перехватил тяжелый взгляд Ковальчука, посмотрел на него в упор: глаза – в глаза.
– А теперь, – попросил я, – попытайся объяснить мне свой уход как можно более компактно. В двух-трех предложениях.
Он глядел на меня не моргая, словно вдаль. В его черных глазах я видел два собственных отражения.
Скоро я почувствовал резь в глазах, но усилием воли продолжал удерживать веки. Мне удавалось это еще секунд пятнадцать.
– Я понял, – медленно сказал Ковальчук, – что не смогу смотреть в глаза матерям погибших в Афганистане солдат. Поэтому я ушел. И на этот раз – окончательно…
– …Интересный тип, – задумчиво произнес лейтенант. – Только вот никак не пойму, почему он не смог бы смотреть в глаза матерей. Не вижу логики.
– Я тоже.

XIV

Ранние сумерки омрачили небо над Пули-Хумри. Ветер долго гонялся за тучами, словно собака за голубями во дворе. Разогнав их и решив, что на сегодня хватит, он улегся и теперь лишь изредка, во сне, завывал где-то далеко в горах.
Какие сны видел он?
Очень долго над головой не видно было ни одной звезды, но вот наконец, разливая вокруг себя мягкий зеленый свет, зажглась одна. Снега здесь не было: он остался на Саланге. Под ногами сыто чавкала грязь.
– Если хочешь жить в грязи, поезжай в Пули-Хумри, – сказал с недоброй угрюмостью лейтенант, спрыгнув с бронетранспортера и поводя по сторонам мутным взглядом.
Он плюнул в ладонь, стряхнул серые брызги с бушлата.
– Приехали? – зачем-то спросил я, хотя прекрасно знал ответ.
– Механик-водитель взял тряпку и принялся счищать ею грязь с того места на броне, где был номер машины.
– Иди вон в том направлении, – лейтенант указал на контуры далекого модуля. – Там штаб полка. А мы двинем к медикам.
Из-за каменной ограды появилась миниатюрная женская фигурка. Она выскользнула из ворот, нагнувшись, взяла что-то в руки и пошла обратно.
– Фьюи-ить! – присвистнул лейтенант. – А я думал, всех баб уже отправили.
Улыбка застыла на его лице. Несколько мгновений он молча стоял, провожая женщину мечтательным взглядом.
Вдруг заговорил стихами:

Красивое имя-отчество
Для подвига и для ночи.
Помощница и обуза –
Со всех уголков Союза.
Приехали, чтобы сражаться.
Приехали, чтоб развлекаться.
Связисты, врачи и старшины –
Перед вами ломались мужчины…

Лейтенант, выдержав паузу, спросил:
– Слыхал такие стишата?
Я кивнул.
Фигурка почти растворилась в темноте. Женщина шла по яркой лунной дорожке, лежавшей в мокрой грязи, словно полоска сильно измятой фольги.
– Ну, Бог даст – свидимся. Пока! – Придерживая рукой шапку, лейтенант побежал туда, где ночь прятала второй бронетранспортер.
Он скрылся, а я вдруг понял, что так и не спросил его имени.
Показав на КПП удостоверение, я зашагал по лунной дорожке и вскоре нагнал миниатюрную женщину, что вдохновила лейтенанта на чтение стихов.
– Простите, где штаб полка? – спросил я.
Женщина обернулась, показав лунно-бледное лицо.
– Вон там, – медленно ответила она, указав рукой на запад. – Но в штабе сейчас только дежурный.
– Она была красива той броской, вызывающей красотой, на которую нельзя не обратить внимания.
– Вы откуда? – поинтересовалась она.
– С Саланга.
– Я иду в столовую. Есть хотите?
– До смерти. Вы – официантка?
Она кивнула, чуть заметно улыбнувшись.
В столовой было пустынно и гулко. Холодно горели лампы дневного света. Женщина ушла на кухню, долго гремела посудой, хлопала дверьми. Появилась она опять минут через десять с алюминиевым чайником и тарелкой лапши в маленьких смуглых руках.
– Вот, – сказала она, присев на стул рядом. – Прямо с пылу.
– Вы давно здесь?
– Кажется, всю жизнь.
– Надоело?
– И да и нет.
– «Да» понятно. А почему «нет»? – В Союз страшновато возвращаться, – сказала она, подперев кулачком подбородок. – Я, собственно и уехала-то от проблем: семейных, денежных, сами знаете…
– Как же вас муж отпустил? – спросил я, подлив в кружку горячего чаю.
– Понимаете, так я устала от нашей с ним бедности, от долгов, что однажды не выдержала и сказала ему: "Ты бы, Коль, съездил на Север. Подзаработал, а?
– А он?
– А он наотрез отказался… – Какая-то детская растерянность вошла в ее серые глаза и застыла в них. – Тогда я сказала, прекрасно понимая, что он не позволит: «Если ты не хочешь, я сама поеду и привезу денег».
Женщина нервно постучала вишневыми ногтями по столу и добавила:
– Но он ничего не возразил. Просто повернулся на другой бок. Даже не поинтересовался – куда?
Она достала из правого кармана бушлата пачку папирос «Беломорканал», долго распечатывала ее. Закурила.
– Но подзаработать не удалось. – Женщина выпустила тонкую струйку дыма, он ударился о поверхность стола и медленно растекся по ней, обволакивая, словно туман, две кружки и опустевшую тарелку. – В прошлом году здесь взорвались армейские склады: все накопленное добро сгорело. Потому-то наш полк и называют «погорельцами»…
От ее лица исходил едва приметный запах сладковатой пудры и легких ландышевых духов. Поежившись от налетевшего сквозняка, женщина обняла себя за плечи.
– Всяко тут было, – задумчиво сказала она. – Последний месяц повадился ходить к нам в часть один афганский майор. На днях он мне вдруг заявил: "Ханум Женщина (дари).

, я тебя женюсь!" «Аллах с тобой! – говорю ему. – Я замужем». А он: «Женюсь – все!» Потом поняла: он этого добивается, чтобы уехать со мной в Союз. Боится оставаться один на один с «духами»… И смех, и грех, ей-богу…
Ночь я провел в летном модуле неподалеку от столовой.
Крысы нагло, с отчаянным весельем, пировали под дощатым полом, не давая спать. Бессмысленно проворочавшись часа полтора на скрипучей койке, я закурил.
За тонкой стенкой офицеры допоздна смотрели видеомагнитофон, и время от времени раздавался их громовой смех. Скоро все звуки стихли, и в комнату, перегороженную пополам парашютной материей, вернулся ее хозяин, старший лейтенант Вареник. Он сел на стул и долго матерился по поводу того, что «соляру отправляют в первую очередь, а летчиков – во вторую». Вареник зло ударил роскошным ботинком на шнуровке и «молнии» по электроплитке, но успел поймать слетевшую с нее кастрюлю. Потом достал из-под своей койки чемодан и принялся запихивать в него бесконечный свадебно-белый парашют.
– Это зачем? – поинтересовался я.
– Устрою тент на садовом участке, – огрызнулся он.
Часа в четыре начала бить безоткатка. В такт ей вздыхал целлофан на окне, позвякивали танковые колеса, которыми были обнесены стены летного модуля, – самодельная защита от реактивных снарядов.
Я опять лег, но скоро почувствовал, как мне на лицо падают капли ржавой воды из кондиционера. Пришлось поменять положение и лечь головой в противоположную сторону.
Промаявшись всю ночь, я под утро потерялся – забылся в нервном, неглубоком сне.
Снилась бесконечная взлетно-посадочная полоса, уходившая за горизонт, взлетавшие и садившиеся истребители-бомбардировщики. От их рева даже во сне ломило в висках.
…Сколько часов я провел на наших авиабазах в Афганистане под яростным солнцем Баграма и Джелалабада, Шинданда и Кундуза, Кандагара и Герата? Сейчас уж не сосчитать. Острым саднящим клинком врезались в память 39 минут и 42 секунды боевого вылета на МиГ-23 в июне восемьдесят шестого. Тогда, три с лишним года назад, полет вызвал во мне пьянящее чувство странного восторга: представьте, что вы катаетесь со сверхзуковой скоростью на «американских горках», установленных в аду. Но прошло время, и вместе с ним – восторг. Образовалась серая, холодная пустота, постепенно наполнившаяся невнятной смесью тоски и вины. Мы летали четверкой на северо-восток, к границе с Пакистаном, прячась в рельефе гор от паковских радиолокационных станций. Подполковник Карлов и я шли в «спарке», под крыльями которой не было ни одной «пятисотки». И хотя наш МиГ не бомбил, сегодня от этого не легче. Вернувшись тогда на авиабазу в Баграм, я лег на койку в комнате отдыха летного состава и долго слушал, как пиликает на своей миниатюрной скрипке афганский сверчок.
Играл он виртуозно и самозабвенно. Его-то музыка как раз и родила первые сомнения, тоску. Несопоставимость МиГа и сверчка раскалывала сознание, словно попытка понять бесконечность или постичь фразу: «Я часть той силы, что вечно жаждет блага, но совершает зло».
Последний или, как говорили наши в Афганистане, крайний раз я был на баграмской авиабазе неделю назад, в самом начале января. Жил в модуле прямо у ВПП и не мог спать, потому что штурмовики давали форсаж над моей крышей и головой. Познакомился с Антоном – бравым военным летчиком, ходившим вразвалочку, руки – в карманы роскошной, вкусно пахнувшей кожаной куртки. Как-то раз сидели мы с ним в ЦБУ Центр боевого управления.

– просторной темной комнате, едва освещенной многочисленными приборами. На стенах были изображены свои боевые самолеты и самолеты вероятного противника, висели карта-решение командира полка на отражение воздушного нападения, карта группировки ВВС и ПВО вероятного противника на ТВД Театр военных действий.

, ТТХ Тактико-технические характеристики.

своих и чужих самолетов. В дальнем углу красовались опознавательные знаки истребителей-бомбардировщиков Афганистана, Пакистана, Ирана, Китая и Индии.
– У каждого из наших летчиков, – сказал Антон, хлопнув рукой по развернутой на столе карте, – сильно развито чувство профессионального самолюбия. Так что он стремится нанести точный удар, попасть именно туда, куда ему было приказано. Даже если это кишлак, в котором, помимо банды, возможно, есть и мирные. Раз взлетел, значит, надо точно нанести БШУ. Лично у меня такая позиция. Я запретил себе ощущать что-либо во время бомбардировок. Все свои личные чувства и сомнения следует оставлять на аэродроме.
Или держать при себе. Если действовать иначе, неизбежно возникнет вопрос: а для чего же тогда мы здесь?
Я посмотрел на стену и прочитал: F-16 – экипаж – один человек; практический потолок – 18 тысяч метров; максимальная скорость 1400 – 2100; максимальная перегрузка 7 – 8 единиц. Вооружение: пушка «Вулкан», бомбы, НУРСы. Потом подумал: неужели этот человек испугался журналиста?
Или история, рассказанная мне про него, – ложь?
Суть ее заключалась в следующем: несколько месяцев назад он в паре с ведомым пошел на север наносить БШУ по кишлаку, где засела банда. Через несколько секунд после сброса бомб ведомый крикнул в СПУТактико-технические характеристики. Самолетное переговорное устройство.

: «Кажись, промазали…» Оба штурмовика сделали противоракетный маневр, спрятались в облаках, развернулись, но пошли не на кишлак, а домой – в Баграм. Лишь на подлете ведомый дождался ответа: «Ну и слава богу, что промазали».
В июне 86-го, находясь здесь же, в Баграме, я, помнится, подсел к одному мальчиковатому летчику. Из кармана его бежевых летних брюк наивно торчала огоньковская книжечка повестей Экзюпери. Взгляд светлых, как небеса, глаз был мрачным. Потерянно кривились ранние горизонтальные морщинки на тонкой коже лба. Я открыл было рот, чтобы задать очередной вопрос, но не спросил, а выдохнул его: мне на плечо положил свою сильную руку политработник. "Оставь парня, – посоветовал он, – не бери у него интервью.
Это наш пацифист. Любит, понимаешь, думать".
…Баграмская авиация работала денно и нощно. В среднем она сбрасывала за сутки около 200 тонн боеприпасов.
Бывало и больше. Например, в период обеспечения операции «Магистраль» Кодовое название армейской операции 1988 года, позволившей выбить со стратегической дороги на г. Хост отряды вооруженной оппозиции и доставить в ранее блокированный город провизию и боеприпасы. Операцией руководил генерал-лейтенант Б.В.Громов.

. Тогда ежедневный расход боеприпасов достигал 400 тонн.
Непросто жилось баграмским летчикам. Они рисковали не только в воздухе, но и на земле. Обстрелы РСами участились со второй половины августа 88-го. Особенно тяжко пришлось 13 ноября и 26 декабря.
По другую сторону аэродрома обосновались афганские летчики. Им тоже приходилось несладко. Особенно если учесть, что недели через две вся советская авиация должна была подняться и уйти в Союз, оставив их наедине с оппозицией.
– Национальное примирение – что это? Почему? – спрашивали они, разводя сухими коричневыми руками. – Почему примиряемся с врагом? С врагом дерутся!
Двадцатисемилетний майор Амин медленно встал из-за стола, и все затихли.
– Я, – сказал он и утопил тонкие пальцы в густой бороде, – начальник ОТП Огневая и тактическая подготовка.

полка. Шесть лет назад окончил летное училище в Союзе. За пять лет я налетал тысячу пятьсот часов. Ты мне можешь верить. Я солдат Халька. Объясни, почему мы врага раньше звали бандитом, потом басмачом, потом террористом, затем экстремистом, дальше – непримиримым, а сейчас – оппозицией.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24


А-П

П-Я