"Зачем?.. Зачем?.. Зачем?" - и опять жмурил глаза. Нырков, только что радовавшийся, что избавился от опасности потонуть на баркасе, старался скрыть свой ужас и страх перед надвигающейся несомненной смертью. Стыд показаться перед бесстрашным, казалось ему, капитаном, офицерами и матросами заставлял этого доброго, славного молодого мичмана делать невероятные усилия, чтоб казаться спокойным, готовым умереть, "как следует доблестному моряку". А между тем он чувствовал, что сердце его замирает в жгучей тоске и холодные струйки пробегают по спине. "Стыдно, стыдно!" - думает он, с безнадежной, безмолвной мольбой поднимая свои бархатные темные глаза на небо, по которому несутся черные, мрачные тучи. Но в них он видит все ту же смерть, которая, казалось, витает над клипером. Совсем юный мичман Арефьев, почти мальчик, не хотел верить, что приходится умирать... За что же? Он так молод, так полон жизни... "Только что произвели в мичмана, и вдруг умирать? Нет, это невозможно!" - думает он, вспоминая в это мгновение и мать-старушку, и сестру Соню, и гимназиста брата Костю, и эту маленькую столовую с кукушкой на стене, в которой так уютно и славно и где все его так любят, и чувствуя, как непроизвольно текут по его лицу слезы. Он отворачивается, чтобы другие не видели этих слез, и напрасно старается удержать их. Старший артиллерист и старший механик, оба пожилые люди, выбежав наверх и увидав положение клипера, бросились в свои каюты и стали прятать в карманы деньги и ценные вещи. У обоих у них семьи в Кронштадте... Оба они отказывали себе во всем, редко съезжали на берег, чтобы не тратиться и кое-что скопить в плаванье для близких. Наполнив карманы и как будто сделав самое главное дело, они вернулись наверх и только тогда, казалось, сознали, что не спасти им ни скопленных денег, ни ценных вещей и что семьи их осиротеют. И они с каким-то диким ужасом в глазах озирались вокруг, машинально в то же время ощупывая карманы. Отец Спиридоний, жирный, круглый и гладкий, словно кот, откормившийся после постной монашеской трапезы на обильном кают-компанейском столе, с развевающейся рясой и клобуком на голове, уцепившись за одну из стоек, поддерживающих мостик, громко и, казалось, бессмысленно произносил молитвы, вздрагивая челюстями и вытаращив в диком страхе свои большие круглые глаза.
И офицеры, сбившиеся в кучу на шканцах, и матросы, толпившиеся у грот-мачты, то и дело взглядывали на капитана.
И взгляды эти точно говорили:
"Спаси нас!"
V
Словно затравленный волк, бледный и озлобленный, с горящими глазами, все еще не теряя самообладания, капитан, точно приросший к мостику, жадно и сердито озирался вокруг, ища спасения людей и клипера. Казалось, он чувствовал эти взгляды, полные мольбы и укора, устремленные на него, и мысль, что он виноват в гибели, снова пронеслась в его голове, заставив болезненно дрогнуть мускулы его напряженного, страшно серьезного в эту минуту лица. Спасения, казалось, не было. Прошло не более минуты, как клипер понесся на гряду, и капитан, переживший в эту минуту целую вечность, к ужасу своему, не находил исхода... Еще десяток минут, и клипер вскочит на камни, и там общая смерть...
Но вдруг глаза его впились в небольшой заливчик, вдавшийся в берег справа, впились и блеснули радостным блеском, озарив все его лицо. И в то же мгновение он крикнул в рупор громким, уверенным и повелительным голосом:
- Паруса ставить! Марсовые к вантам!.. Живо! Каждая секунда дорога, молодцы! - прибавил он.
Этот уверенный голос пробудил во всех какую-то смутную надежду, хотя никто и не понимал пока, к чему ставятся паруса.
Только старый штурман, уже приготовившийся к смерти и по-прежнему спокойно стоявший у компаса, весь встрепенулся и с восторженным удивлением взглянул на капитана.
"Молодчага! Выручил!" - подумал он, любуясь, как старый морской волк, находчивостью капитана и догадавшись, в чем дело.
И штурман снова оживился и стал смотреть в бинокль на этот самый заливчик, почти закрытый возвышенными берегами.
- Я выбрасываюсь на берег! - отрывисто, резко и радостно проговорил капитан, обращаясь к старшему офицеру и к старшему штурману. - Кажется, там чисто... Камней нет? - прибавил он, указывая закостеневшей рукой, красной, как говядина, на заливчик, омывающий лощинку.
- Не должно быть! - отвечал старый штурман.
- А как глубина у берега?
- По карте двадцать фут.
- И отлично... В полветра мигом долетим...
- Как бы в эдакий шторм не сломало мачт! - вставил старший офицер.
- Есть о чем говорить теперь, - небрежно кинул капитан и, подняв голову, крикнул в рупор: - Живо, живо, молодцы!
Но "молодцы", стремительно качавшиеся на реях и цепко держась ногами на пертах*, и без подбадривания, в надежде на спасение, торопились отвязывать марселя и вязать рифы, несмотря на адский ветер, грозивший каждое мгновение сорвать их с рей в море или на палубу. Одной рукой держась за рею и прижавшись к ней, другой, свободной рукой каждый марсовой делал свое адски трудное дело на страшной высоте, при ледяном вихре. Приходилось цепляться зубами за мякоть паруса и рвать до крови ногти.
_______________
* П е р т ы - веревки под реями.
Наконец минут через восемь, во время которых клипер приблизился к бурунам настолько близко, что можно было видеть простым глазом черневшие по временам высокие камни, паруса были поставлены, и "Ястреб", с марселями в четыре рифа и под стакселем, снова, как послушный конь на доброй узде, бросился к ветру и, накренившись, почти чертя воду бортом, понесся теперь к берегу, оставив влево за собой страшную пенящуюся ленту бурунов.
Все перекрестились. Надежда на спасение засветилась на всех лицах, и боцман Егор Митрич уж ругался с прежним одушевлением за невытянутый шкот у стакселя и с заботливой тревогой посматривал наверх, на гнувшиеся мачты.
- Спасайте-ка свои хронометры, Лаврентий Иваныч, - сказал капитан, когда клипер был уже близко от берега, - удар будет сильный, когда мы врежемся.
Старый штурман пошел спасать хронометры и инструменты.
Клипер, словно чайка, летел с попутным штормом прямо на берег. Мертвое молчание царило на палубе.
- Держись, ребята, крепче! - весело крикнул канитан, сам вцепившись в поручни... - Марса-фалы отдай! Стаксель* долой!
_______________
* С т а к с е л ь - косой треугольный парус.
Паруса затрепыхались, и "Ястреб" со всего разбега выскочил носом в устье лощины, глубоко врезавшись всем своим корпусом в мягкий песчаный грунт.
Все, как один человек, невольно обнажили головы.
VI
- Спасибо, ребята, молодцами работали!.. - говорил капитан, обходя команду.
- Рады стараться, вашескородие! - радостно отвечали матросы.
- За вас вечно будем бога молить! - слышались голоса.
Капитан приказал выдать людям по две чарки водки и скорей варить им горячую пищу. Вслед за тем он вместе с старшим офицером спустился вниз осматривать повреждения клипера. Повреждений оказалось не особенно много, и воды в трюме почти не было. Только при ударе тронуло машину да своротило камбуз.
- А молодец "Ястреб", крепкое судно, Николай Николаич.
- Доброе судно! - любовно отвечал старший офицер.
- Сегодня пусть отдохнет команда, да и здесь стоять нам хорошо... шторм нас не побеспокоит, - продолжал капитан, - а с завтрашнего утра станем помаленьку выгружать тяжести и провизию и еще вытянем подальше клипер, чтобы спокойнее зимовать и не бояться ледохода...
- Есть, - проговорил старший офицер.
- Провизии у нас ведь довольно до весны?
- На шесть месяцев...
- И, значит, отлично прозимуем в этой дыре, - заметил капитан, поднимаясь из машины.
Радостные, счастливые, иззябшие и страшно голодные, спустились офицеры в кают-компанию и торопили вестовых подать водки и чего-нибудь закусить да скорей затопить печку. Об обеде пока нечего было и думать. Все заготовленное с утра пропало в свороченном на сторону камбузе.
- Вот тебе и Сан-Франциско! - проговорил после нескольких минут взволнованного молчания лейтенант Сниткин, оправившийся от страха и несколько сконфуженный, что видели его отчаянное малодушие.
- Молите бога, что вас не едят теперь рыбы! - серьезно заметил Лаврентий Иванович и с видимым наслаждением опрокинул себе в рот объемистую рюмку рома и закусил честером. - Если бы не наш умница капитан, были бы мы в настоящую минуту на дне морском. Он нас вызволил... Гениальная находчивость... Лихой моряк!..
И старый штурман "дернул" другую.
Все в один голос соглашались с Лаврентием Ивановичем, а мичман Нырков восторженно воскликнул:
- Я просто влюбился в него после сегодняшнего дня!.. И какое дьявольское присутствие духа...
В эту минуту двери отворились. Все смолкли. Вошел капитан вместе со старшим офицером.
- Ну, господа, - проговорил он, снимая фуражку, - вместо Сан-Франциско будем зимовать здесь, в этой трущобе... Что делать?! Не послушал я вчера нашего уважаемого Лаврентия Иваныча... Не ушел. А теперь раньше весны отсюда не уйдем... При первой возможности я дам знать начальнику эскадры, и он пришлет за нами одно из судов. Оно отведет нас в док, мы починимся и снова будем плавать на "Ястребе"... Да что это вы, господа, на меня так странно смотрите? - вдруг прибавил капитан, заметив общие удивленные взгляды, устремленные на его голову.
- Вы поседели, Алексей Петрович, - тихо, с каким-то любовным почтением проговорил старый штурман.
Действительно, его белокурая красивая голова была почти седа.
- Поседел?!. Ну, это еще небольшая беда, - промолвил капитан. - Могла быть беда несравненно большая... А что, господа, не позволите ли у вас закусить? - прибавил он. - Страшно есть хочется.
Все радостно усадили его на диван.
__________
Весной за клипером пришел сам "беспокойный адмирал" на корвете "Резвый" и отдал в приказе благодарность капитану за его находчивость и мужество, "с какими он спас в критические минуты экипаж и вверенное ему судно". Через несколько дней "Ястреб" был приведен на буксире в Гонконг и, починившись в доке, через месяц, по-прежнему стройный, красивый и изящный, плыл к берегам Австралии.
1893

1 2 3 4