Прошка был в восторге.И лодырничать стал Прошка меньше, работая без прежнего лукавства. Бить его стали реже, но отношение к нему оставалось по-прежнему пренебрежительное, и Прошку нередко дразнили, устраивая из этой травли потеху.Особенно любил дразнить его один из шканечных, забиячный, но трусливый молодой матрос Иванов. Как-то однажды, желая потешить собравшийся кружок, он донимал Прошку своим глумлением. Прошка, по обыкновению, отмалчивался, и Иванов становился все назойливее и безжалостнее в своих шутках.Случайно проходивший Шутиков, увидав, как травят Прошку, вступился.– Это, Иванов, не того… нехорошо это… Чего ты пристал к человеку, ровно смола.– Прошка у нас не обидчивый! – со смехом отвечал Иванов. – Ну-ка, Прошенька, расскажи, как ты у батюшки шильники таскал и мамзелям опосля носил… Не кочевряжься… Расскажи, Прошенька! – глумился на общую потеху Иванов.– Не тронь, говорю, человека… – строго повторил Шутиков.Все были удивлены, что за Прошку, за лодыря и вора Прошку, Шутиков так горячо заступается.– Да ты чего? – окрысился вдруг Иванов.– Я-то ничего, а ты не куражься… Ишь тоже нашел над кем куражиться.Тронутый до глубины души и в то же время боявшийся, чтобы из-за него не было Шутикову неприятностей, Прошка решился подать голос:– Иванов ничего… Он ведь так только… Шутит, значит…– А ты съездил бы его по уху, небось перестал бы так шутить.– Прошка бы съездил… – удивленно воскликнул Иванов, до того показалось ему это невероятным. – Ну-ка, попробуй, Прошка… Насыпал бы я тебе, вислоухому, в кису.– Может, и сам бы съел сдачи.– Не от тебя ли?– То-то от меня! – сдерживая волнение, проговорил Шутиков, и его обыкновенно добродушное лицо было теперь строго и серьезно.Иванов стушевался. И только когда Шутиков отошел, проговорил, насмешливо улыбаясь и указывая на Прошку.– Однако… нашел себе приятеля Шутиков… Нечего сказать… приятель… хорош приятель, Прошка-гальюнщик!После этого происшествия Прошку обижали меньше, зная, что у него есть заступник, а Прошка еще сильнее привязался к Шутикову и скоро доказал, на что способна привязанность его благодарной души. VII Это было в Индийском океане, на пути к Зондским островам.Утро в тот день стояло солнечное, блестящее, но прохладное – относительная близость Южного полюса давала себя знать. Дул свежий ровный ветер, и по небу носились белоснежные перистые облака, представляя собой изящные фантастические узоры. Плавно раскачиваясь, клипер наш летел полным ветром под марселями в один риф, под фоком и гротом, убегая от попутной волны.Был десятый час на исходе. Вся команда находилась наверху. Вахтенные стояли у своих снастей, а подвахтенные были разведены по работам. Всякий занимался каким-нибудь делом: кто оканчивал чистку меди, кто подскабливал шлюпку, кто вязал мат.Шутиков стоял на грот-русленях, прикрепленный пеньковым поясом, и учился бросать лот, недавно сменив другого матроса. Вблизи от него был и Прошка. Он чистил орудие и по временам останавливался, любуясь на Шутикова, как тот, набравши много кругов лот-линя (веревки, на которой прикреплен лот), ловко закидывает его назад, словно аркан, и затем, когда веревка вытянется, снова быстрыми ловкими движениями выбирает ее…Вдруг со шканцев раздался отчаянный крик:– Человек за бортом!Не прошло нескольких секунд, как снова зловещий крик:– Еще человек за бортом!На мгновение все замерло на клипере. Многие в ужасе крестились.Вахтенный лейтенант, стоявший на мостике, видел, как мелькнула фигура сорвавшегося человека, видел, как бросился в море другой. Сердце в нем дрогнуло, но он не потерялся. Он бросил с мостика спасательный круг, крикнув бросать спасательные буйки и с юта, и громовым взволнованным голосом скомандовал:– Фок и грот на гитовы!С первым окриком все офицеры выскочили наверх. Капитан и старший офицер, оба взволнованные, уж были на мостике.– Он, кажется, схватился за буек! – проговорил капитан, отрываясь от бинокля. – Сигнальщик… не спускай их с глаз!..– Есть… Вижу!– Скорей… скорей ложитесь в дрейф да спускайте баркас! – нервно, отрывисто торопил капитан.Но торопить было нечего. Понимая, что каждая секунда дорога, матросы рвались, как бешеные. Через восемь минут клипер уже лежал в дрейфе, и баркас с людьми под начальством мичмана Лесового тихо спускался с боканцев.– С богом! – напутствовал капитан. – Ищите людей на ост-норд-ост… Да не заходите далеко! – прибавил он.Упавших в море уже не было видно. В эти восемь минут клипер пробежал, по крайней мере, милю.– Кто это упал? – спросил капитан старшего офицера.– Шутиков. Сорвался, бросая лот… Лопнул пояс…– А другой?– Житин! Бросился за Шутиковым.– Житин? Этот трус и рохля? – удивился капитан.– Я сам не могу понять! – ответил Василий Иваныч.Между тем все глаза были устремлены на баркас, который медленно удалялся от клипера, то скрываясь, то показываясь среди волн. Наконец он совсем скрылся от глаз, не вооруженных биноклем, и кругом был виден один волнующийся океан.На клипере царила угрюмая тишина. Изредка лишь матросы перекидывались словами вполголоса. Капитан не отрывался от бинокля. Старший штурман и два сигнальщика смотрели в подзорные трубы.Так прошло долгих полчаса.– Баркас идет назад! – доложил сигнальщик.И снова все взоры устремились на океан.– Верно, спасли людей! – тихо заметил старший офицер капитану.– Почему вы думаете, Василий Иваныч?– Лесовой не вернулся бы так скоро!– Дай бог! Дай бог!Ныряя в волнах, приближался баркас. Издали он казался крошечной скорлупой. Казалось, вот-вот его сейчас захлестнет волной. Но он снова показывался на гребне и снова нырял.– Молодцом правит Лесовой! Молодцом! – вырвалось у капитана, жадно глядевшего на шлюпку.Баркас подходил все ближе и ближе.– Оба в шлюпке! – весело крикнул сигнальщик.Радостный вздох вырвался у всех. Многие матросы крестились. Клипер словно ожил. Снова пошли разговоры.– Счастливо отделались! – проговорил капитан, и на его серьезном лице появилась радостная, хорошая улыбка.Улыбался в ответ и Василий Иванович.– А Житин-то… трус, трус, а вот подите!.. – продолжал капитан.– Удивительно… И матрос-то лодырь, а бросился за товарищем!.. Шутиков покровительствовал ему! – прибавил Василий Иванович в пояснение.И все дивились Прошке. Прошка был героем минуты.Через десять минут баркас подошел к борту и благополучно был поднят на боканцы.Мокрые, вспотевшие и красные, тяжело дыша от усталости, выходили гребцы из баркаса и направлялись на бак. Вышли Шутиков и Прошка, отряхиваясь, словно утки, от воды, оба бледные, взволнованные и счастливые.Все с уважением смотрели теперь на Прошку, стоявшего перед подошедшим капитаном.– Молодец, Житин! – сказал капитан, невольно недоумевая при виде этого неуклюжего, невзрачного матроса, рисковавшего жизнью за товарища.А Прошка переминался с ноги на ногу, видимо робея.– Ну, ступай переоденься скорей да выпей за меня чарку водки… За твой подвиг представлю тебя к медали, и от меня получишь денежную награду.Совсем ошалевший Прошка не догадался сказать: «Рады стараться!» и, растерянно улыбаясь, повернулся и пошел своей утиной походкой.– Снимайтесь с дрейфа! – приказал капитан, поднимаясь на мостик.Раздалась команда вахтенного лейтенанта. Голос его теперь звучал весело и спокойно. Скоро были поставлены убранные паруса, и минут через пять клипер снова несся прежним курсом, подымаясь с волны на волну, и прерванные работы опять возобновились.– Ишь ведь ты какой, блоха тебя ешь! – остановил Лаврентьич Прошку, когда тот, переодетый и согревшийся чаркой рома, поднялся вслед за Шутиковым на палубу. – Портной, портной, а какой отчаянный! – продолжал Лаврентьич, ласково трепля Прошку по плечу.– Без Прохора, братцы, не видать бы мне свету! Как я это окунулся да вынырнул, ну, думаю, – шабаш… Богу отдавать душу придется! – рассказывал Шутиков. – Не продержусь, мол, долго на воде-то… Слышу – Прохор голосом кричит… Плывет с кругом и мне буек подал… То-то обрадовал, братцы! Так мы вместе и держались, доколь баркас не подошел.– А страшно было? – спрашивали матросы.– А ты думал как? Еще как, братцы-то, страшно! Не дай бог! – отвечал Шутиков, добродушно улыбаясь.– И как это ты, братец, вздумал? – ласково спросил Прошку подошедший боцман.Прошка глупо улыбался и, помолчав, ответил:– Я вовсе и не думал, Матвей Нилыч… Вижу, он упал, Шутиков, значит… Я, значит, господи благослови, да за им!– То-то и есть!.. Душа в ем… Ай да молодца, Прохор! Ишь ведь… Накось, покури трубочки-то на закуску! – сказал Лаврентьич, передавая Прошке, в знак особенного благоволения, свою короткую трубочку, и при этом прибавил забористое словечко в самом нежном тоне.С этого дня Прошка перестал быть прежним загнанным Прошкой и обратился в Прохора.

1 2 3