Я объявил, что уезжаю через три дня, и пошел к себе наверх.
Мне спать не хотелось… Я ходил взад и вперед по комнате в большом волнении… Я верил в свою звезду, а все-таки сомнения нет-нет да и закрадывались в мой ум. Что-то будет впереди?.. Как-то встретит меня большой незнакомый город?..
Я не помню, долго ли я так проходил, но, взглянув на часы, увидел, что уже двенадцатый час… Пора было ложиться спать.
Вдруг по лестнице раздались легкие шаги, и Лена вошла ко мне в комнату. Она была бледна… Глаза ее были красны от слез… Она приблизилась ко мне, взяла меня за руку и, заглядывая в глаза, как-то странно спросила:
— Петя!.. зачем ты едешь в Петербург?..
— Вот странный вопрос!.. Я еду искать счастья…
Вдруг эта странная девушка горячо обняла меня и, вся вздрагивая, прошептала, наклоняясь над моим ухом:
— Милый мой… дорогой Петя, не поезжай туда!.. Ради бога, не поезжай!..
— Что с тобой, Лена?.. Отчего это мне не ехать?..
— Другому я бы посоветовала туда ехать, а тебе — нет. Ты не сердись, я говорить не умею… Ты… ты сам станешь нехорошим… Ты совсем испортишься… Ты совсем перестанешь любить людей…
Она говорила прерывисто и так жадно смотрела мне в глаза.
— Я тебя, Лена, не понимаю…
— Ах, нет… Ты понимаешь… Я и сама, впрочем, не понимаю… Я больше чувствую это… Петя, родной мой! Разве тебя не мучит ничто другое?.. Неужели тебе только и заботы, что о себе, как бы тебе получше жить?.. А о других ты никогда разве и не думал?.. Разве тебе не жаль других, и ради их неужели ты не позабыл бы себя?.. А ведь тот идеал порядочного человека, про который ты говорил — помнишь? — тот идеал не ведет к добру… Петя… Петя… вспомни покойного отца… вспомни, чему он нас учил…
Она вдруг зарыдала и, припав к руке моей, обливала ее слезами.
— Лена… Леночка… Да что с тобой? Ты какая-то экзальтированная… Чего ты желаешь?.. В монахи, что ли, идти мне?..
— Ах, лучше в монахи, если есть вера… А то ты только и веришь в деньги… Сгубишь ты себя…
— Но ведь я для вас же хлопочу… Разве так хорошо жить?..
— Не то… не то… Ах, ты не то говоришь, Петя… слишком много заботишься о себе… Ты себя очень любишь.
Я старался успокоить Лену, объяснял, что я ничего нечестного не сделаю, но что я только хочу быть человеком.
Но она не успокоилась после моих слов и что-то пыталась мне объяснить, но вместо объяснений она говорила какие-то горячие слова о том, как надо жить по правде… Говоря о своей правде, она вся вздрагивала… Видно, бедную странники совсем сбили с толку.
Я с сожалением слушал ее порывистые речи и доказывал ей, что глупо с ее стороны так волноваться из-за того, что я еду в Петербург. Разумеется, я постараюсь получить место, постараюсь пробить себе дорогу и не пресмыкаться, как теперь…
— Того я и боюсь, Петя, что ты успеешь… Ты упорен… у тебя характер есть…
Больше она ничего не говорила… Заладила одно, что боится за меня, что я людей забуду и какую-то «правду» забуду…
— Ты, Леночка, ребенок и ничего не понимаешь… Мечтательница ты… а я… жить хочу…
— Но разве твоя жизнь — жизнь?
— Ну, довольно об этом, Лена.
— И ты едешь?
— Еще бы!
— Да спасет тебя бог! — проговорила она как-то порывисто, обняла меня и тихо, понурив голову, вышла из комнаты.
Глупая эта сцена, однако, смутила меня, и я долго ворочался в постеле… Долго не мог заснуть… Все мне мерещилась белокурая Леночкина головка, ее возбужденные глаза и ее порывистые речи…
Как же жить-то? Она искала выхода по-своему, я по-своему. Пусть же нас рассудит жизнь!.. А волноваться, как она, из-за пустяков я не мог же в самом деле… Страдать за других, когда я страдал за самого себя, за маменьку и за сестру!.. Да с какой стати?.. И наконец, все это одни глупости… Жить надо!.. Надо жить!
В этом всё!.. Когда я себя устрою, тогда не забуду и о других… Но прежде всего о себе… Чем же я виноват, что я себя люблю?.. Да, люблю и возненавижу тех, кто помешает мне добиться своего счастья…
Так размышлял я в те поры, и когда стал засыпать, то ясно слышал, как на соседней церкви пробило пять часов…
На другой день я отправился к мировому судье и объявил ему, что оставляю место…
Он удивился такой новости.
— Уж не выиграли ли двести тысяч? — пошутил он.
— Нет, еду в Петербург.
— Без места?
— Без места… Попытать счастья…
— Ну, дай вам бог успеха… Вы способный молодой человек…
Сдача дел была недолга. Дела у меня были в порядке.
Через два дня я простился с маменькой и сестрой. Обе они горько плакали, только каждая из разных побуждений: мать просто жалела меня, а сестра хоронила меня.
III
Признаюсь, когда через трое суток я приехал в Петербург и в тот же день стал бродить по улицам большого города, в котором у меня не было ни одной души знакомых, какая-то тоска одиночества сжала мое сердце. Скоро, впрочем, это прошло, и не без гордости ходил я по улицам большого города. Оживление возбуждало мои нервы… Я взглядывал на роскошные дома, останавливался перед магазинами, с любопытством глядел на изящные экипажи, на лошадей, щегольски разодетых мужчин и дам. Мне нравились эта суета и этот блеск большого города. Дамы казались какими-то красавицами, а мужчины такими ловкими и изящными.
Однако я время от времени щупал бумажник. Рассказы о петербургских мошенниках, слышанные мною на железной дороге, произвели на меня впечатление, и я со страхом думал, что было бы со мной в этом большом городе, если бы я вдруг очутился в нем без гроша денег? Но бумажник был на месте, и я снова бродил, и снова останавливался, и жадно разглядывал красивые, изящные вещи, выставленные в магазинах.
Меня, впрочем, смущал мой костюм. Когда я сравнивал мое невзрачное платье с изящными костюмами гулявших по улицам франтов, мне делалось просто неловко, и я решил, что первым делом мне надо приобрести пару приличного платья и несколько белья. Платье в Петербурге — важная вещь. Я отложил покупку до другого дня и, скромно пообедав в какой-то кухмистерской, усталый от ходьбы, я крепко заснул в крошечной комнатке, нанятой мною поблизости от вокзала Николаевской железной дороги.
На другой день я был одет довольно прилично и искал меблированной комнаты. Комната, нанятая мною по приезде, была для меня слишком дорога. Я пересмотрел множество комнат, но большая часть из подходящих по цене не удовлетворяла меня. Уж слишком много было жильцов и слишком много шума. Наконец, после долгих поисков, я напал на подходящую комнатку в Офицерской улице, во дворе большого дома. Комнатка была, правда, крошечная, но чистенькая, и, кроме меня, в этой квартире было только двое жильцов: какая-то дама и отставной генерал. Квартирная хозяйка, весьма недурная собой молодая блондинка, уступала мне комнату за десять рублей, но при этом прибавила, лукаво бросая на меня взгляд:
— Только, пожалуйста, чтобы у вас было тихо и чтобы к вам не ходили… дамы.
— О, будьте спокойны на этот счет! — отвечал я как можно серьезнее. — Я только что приехал, и у меня нет ни души знакомых.
— Вы в первый раз в Петербурге?
— В первый раз.
Молодая женщина еще раз оглядела меня с ног до головы и, показалось мне, на этот раз гораздо ласковее, точно, глядя на меня, она почувствовала сожаление.
«Неужели, в самом деле, я возбуждаю во всех только одно сожаление?» — опять пронеслось в моей голове, и я несколько резко спросил у молодой женщины:
— Так вы согласны принять меня жильцом?
— О, разумеется… Быть может, вы пожелаете у меня иметь и стол? Правда, стол у меня простой, очень простой.
— Я привык к простому столу!.. — проговорил я и вдруг покраснел при этих словах.
Она взглянула опять, и я точно в ее взгляде прочитал:
«Вижу, вижу, молодой человек, что ты к хорошему столу не привык!»
— А какая цена?
— Восемь рублей.
— Согласен… Обед будут подавать ко мне в комнату?
— Как угодно… Угодно со мной обедать, а нет — обедайте одни…
— Я привык один!.. — отвечал я снова как-то резко, сердито взглядывая на молодую женщину.
— А вы не капризны?..
— Нет…
Я отдал задаток, в тот же вечер перебрался в новое помещение и за чаем делал выписки из газетных объявлений. Со следующего дня я решил приняться за поиски работы.
«Требуется молодой человек в качестве домашнего секретаря». «Ищут чтеца к престарелой даме». «Желают иметь молодого человека для занятий с детьми». «Требуется конторщик для переписки». Из массы объявлений о предложении я на этот раз выудил только четыре более или менее подходящих спроса. Разумеется, я далек был от мысли сделать себе профессию из какого-либо подобного занятия (иначе стоило ли приезжать в Петербург?), но как подспорье я не прочь был иметь какое-либо подходящее занятие, которое дало бы мне возможность не проживать сделанных мною сбережений. Я сосчитал свои капиталы. У меня оставалось всего двести рублей. Надо было вести дела свои аккуратно. В свою очередь, я сочинил объявление такого рода:
«Молодой человек, 23 лет, приехавший из провинции, кончивший курс, ищет занятий в качестве учителя, секретаря или бухгалтера».
Я отнес объявление в две газеты и затем пошел по объявлениям.
Первым стояла «престарелая дама, ищущая чтеца». Престарелая дама жила недалеко, и я отправился к ней. Большой дом. Швейцар у подъезда.
— Где четырнадцатый номер квартиры?
— Вы наниматься… по объявлению, что ли? — ответил швейцар, оглядывая меня.
— Да.
Он как-то странно посмотрел на меня и заметил:
— В четвертый этаж идите, только знаете ли что? Напрасно будете подниматься. Она вот уже месяц публикует, и только ковер на лестнице портят… Никто не идет. Много тут перебывало разного народа…
— Отчего же это никто не идет?
— А барыня-то уж очень требовательная… А то ступайте, сами посмотрите… Многие так ходят… Пойдут, посмотрят и возвращаются назад, будто из театра… Смеются.
Меня заинтересовала эта старуха, и я пошел в четвертый этаж.
Позвонил — никто не отворяет. Позвонил другой раз… Наконец послышались шаги, и на пороге появился старый лакей.
— Вы чтец?
— Да… по объявлению…
Лакей тоже странно на меня посмотрел, лениво принял мое пальто и повел в комнаты.
Мы прошли через несколько парадных комнат и остановились перед запертой дверью.
— Вы подождите здесь, я пойду доложу!.. — проговорил лакей. — У вас сапоги не скрипят?..
— Нет, кажется…
— То-то… Она терпеть не может сапогов со скрипом!.. — прибавил совершенно серьезно лакей, после чего осторожно отворил дверь и скрылся.
Мне пришлось прождать минут с десять. В то время как я ждал, из других дверей вышла какая-то пожилая женщина, прошла мимо, бросив на меня внимательный взгляд, кивнула на мой поклон и вернулась в ту же дверь. Затем прибежали три маленькие собачонки в попонах, стали было лаять, но горничная, вошедшая вслед за ними, поторопилась увести их, поглядев на меня, как мне показалось, не без сожаления.
— Пожалуйте! — проговорил лакей, появляясь около меня.
Он отворил двери. Сперва мы вошли в роскошно убранную гостиную, а оттуда в небольшую полутемную комнату, где в большом откидном кресле полулежала закутанная пледами какая-то женщина. В комнате было душно и накурено чем-то ароматическим. Из соседней комнаты раздавались звуки фортепиано…
Лакей скрылся. Я остался один.
— Подойдите поближе! — тихо проговорила та самая пожилая женщина, которая давеча разглядывала меня в зале.
Я подошел и тогда только разглядел существо, лежавшее в кресле. Это была старая-престарая и очень некрасивая старуха с маленьким узконосым детским личиком, в белом чепчике с сиреневыми лентами. На лице ее толстым слоем лежала пудра, отчего безобразное ее лицо казалось еще страшней, а небольшие глаза, глубоко сидевшие в темных ямах, казались совершенно безжизненными, стеклянными глазами.
Она высвободила свою руку из-под одеяла и уставила на меня лорнет.
Несколько секунд длилось молчание. Она что-то опять сказала пожилой даме, и та снова тихо попросила меня подойти поближе. Я подошел почти вплоть к старухе. Она продолжала оглядывать меня, точно какую-то редкость. В это время в соседней комнате замолкли звуки фортепиано, и прямо против меня слегка скрипнула дверь. Я взглянул в ту сторону. Из дверей выглянуло прелестное, молодое женское личико, но тотчас же скрылось.
— Вы чтец? — наконец проговорила каким-то глухим голосом старуха, не опуская лорнета.
— Да.
— Вам сколько лет?
— Двадцать три года.
— Вы студент?
— Нет. Я кончил только курс в гимназии.
— Вы читали когда-нибудь больным?
— Читал, — храбро соврал я.
— Ведь это скучно, очень скучно, — заметила старуха, и на лице ее промелькнуло нечто вроде улыбки. Потом, помолчавши, она сделала мне какой-то жест рукой.
— Садитесь, — подсказала мне пожилая дама, заметив, что я не понял жеста.
Я сел на низенькую маленькую табуретку, обитую шелком, так что старуха, лежа в своем кресле, могла отлично меня видеть.
— Вы не нигилист? — снова начала она свой допрос.
— Нет.
— Вы в господа бога веруете?
— Разумеется.
— Это похвально, молодой человек… Нынче так мало веры… Кто ваши родители и что вы делали до сих пор? Расскажите-ка нам откровенно… Все по порядку. Я люблю слушать задушевные истории.
Я понял тогда, почему от этой старухи убегали все, приходившие по объявлению, но я решил испить чашу до дна. В моем положении приходилось спрятать самолюбие в карман.
«Кто знает, — мелькнула у меня мысль, — может быть, я понравлюсь старухе, и она мне поможет устроить карьеру. Такие примеры были. Она, должно быть, очень богата. Жить ей недолго. Чем судьба не шутит! Такие старухи капризны». Я вспомнил при этом случай, бывший в нашем губернском городе, как одна больная, богатая старуха оставила после смерти десять тысяч одному молодому человеку, приходившему играть к ней на фортепиано.
Эти мысли быстро пробегали в моей голове, как снова напротив меня чуть-чуть приотворились двери, и из щели показалась пара сверкающих черных глаз и маленький, слегка вздернутый, розовый носик.
Несмотря на мое благоразумие, глаза эти, признаюсь, смутили меня, и, подите ж, в то же мгновение все мои фантазии относительно старухи разлетелись;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13