После восьми часов и я закачусь спать… Всю ночь не спал из-за этих починок.
В начале шестого часа, когда солнце быстро клонилось к закату, «Резвый», имея в кильватере «Голубчика», входил в прелестную бухту Нагасаки, живописно расположенного в ее глубине.
Все были наверху, и на корвете царила торжественная тишина, обычная при входе военного судна на рейд, да еще в чужие люди.
На рейде стояли четыре русских военных судна, два корвета и два клипера, принадлежащие к составу эскадры Тихого океана, которым было приказано собраться в Нагасаки и там ждать адмирала, и несколько военных судов других наций.
Едва только «Резвый» под контр-адмиральским флагом на крюйс-брам-стеньге показался в виду эскадры, как со всех судов раздался салют адмиральскому флагу, и на «Резвом» тотчас же последовал ответ. Вслед за тем салютовали и иностранные суда, и им тоже отвечали.
Когда рассеялся дым от выстрелов, «Резвый» бросил якорь, и все шлюпки были спущены. «Голубчик» стал рядом.
Как только отдан был якорь, со всех судов отвалили гички и вельботы с командирами, которые спешили к адмиралу с рапортами. У всех были щегольские шлюпки. Только командир «Голубчика» приехал на своей единственно уцелевшей маленькой четверке.
Один за другим входили капитаны в полной парадной форме на «Резвый», встречаемые караулом, и, несколько напряженные и взволнованные, проходили в адмиральскую каюту.
Адмирал принимал всех приветливо, расспрашивал о плавании, о состоянии судов, обещал побывать на всех судах и пригласил капитанов обедать «ровно в шесть». И так как возвращаться на свои суда было поздно, то все капитаны собрались в капитанской каюте и в ожидании обеда были гостями радушного Монте-Кристо, который немедленно приказал вестовому подать разных вин и предложил всем выпить по рюмке, по другой «начерно».
Нечего и говорить, что главной темой разговоров были общие расспросы о шторме, об адмирале и об его предположениях. Куда и кого он пошлет? Не слышно ли, какие суда возвращаются в Россию?
Насчет шторма Монте-Кристо не вдавался в большие подробности.
— Трепануло изрядно, ничего себе, — говорил он, разливая в бокалы шампанское, — грот-мачту, как видите, потеряли. А куда кто идет — разве адмирал сообщает! Этого и Аркадий Дмитрич не знает! — засмеялся Монте-Кристо.
— И меня он не посвящает в свои предположения! — вставил флаг-капитан.
— Да и не все ли равно, господа, узнать днем позже, днем раньше, кто куда идет… Я и сам не знаю, куда мы идем: в Австралию или на Ситху… Аркадий Дмитрич говорил, что в Австралию…
— Адмирал как-то сказал…
— А я не удивлюсь, если он вздумает вдруг идти в Берингов пролив…
Все рассмеялись.
— От него всего можно ожидать! — заметил кто-то.
— То-то и есть… А вот вы, господа, лучше расскажите, нет ли чего в Нагасаки новенького. Это, право, интереснее.
— Чего новенького?..
— Как чего?.. Неужели здесь одна и та же «королева Гортензия», что была в прошлом году?.. Неужели придется опять ухаживать за японками?..
— Вы вот насчет какого новенького!.. Так вас можно порадовать… На днях приехали три француженки…
— Вот это дело… Каковы они?..
Один неказистый, толстенький и низенький, совершенно лысый капитан стал подробно описывать достоинства француженок. Другой, помоложе, вступился за честь японок и хвастал своей нанятой на месяц женой , и скоро разговор почтенных и солидных капитанов принял несколько одностороннее и игривое направление.
Решено было, что все капитаны отправятся сегодня же вечером знакомить Монте-Кристо с француженками.
Тем временем адмирал внимательно оглядывал убранство стола и говорил Вербицкому:
— Смотрите не осрамите меня с обедом… Довольно ли всего?
— Довольно, ваше превосходительство…
— Какой обед?
— Суп с пирожками, ветчина… Николай Афанасьич любит.
— Дальше?
— Индейки!..
— Сколько?
— Четыре.
— Хватит на двадцать человек?
— Хватит… Индейки большие, ваше превосходительство. Горошек и маседуан.
— Ну, смотрите же, чтобы всего было довольно.
После обеда все разъехались. Капитаны отправились на свои суда, чтобы переодеться в статское платье и сообщить старшим офицерам, чтобы все было готово к смотру, и затем все вместе поехали на берег. Монте-Кристо конфиденциально предупредил старшего офицера, чтоб его не ждали. Он, может быть, вернется к утру.
— Надо освежиться! — прибавил он, смеясь. — Не все же штормовать в море. Надоело!
Разъехались еще и раньше все офицеры и гардемарины, кроме вахтенных. Все торопились на берег погулять и познакомиться с туземными дамами и затем собраться в гостиницу, где сегодня должен был составиться грандиозный ландскнехт. Соберутся офицеры и гардемарины всей эскадры.
На «Резвом» оставались, кроме вахтенных да старшего офицера, только батюшка да «лобастый» гардемарин, дядя Черномор.
Адмирал прочитывал у себя в каюте газеты.
В девятом часу он вышел наверх погулять.
Заметив на шканцах лобастого гардемарина, он подошел к нему и спросил:
— А вы, любезный друг, отчего не на берегу? Или на вахту станете?
— Нет-с… Не хочется что-то, ваше превосходительство…
— Ну что вы вздор говорите. Как не хочется? Почему не хочется? Съездили бы, покатались верхом… моряки любят кататься верхом, хоть и ездят как сапожники… Посмотрели бы город… А то что сидеть на корвете… Отчего вы не съехали, а?
— Как-то не расположен-с…
— Не расположены-с?.. Не поверю… Вы и в Сан-Франциско редко съезжали… Что это значит?
— Дорого стоит съезжать! — сконфуженно проговорил молодой человек.
— Как дорого?.. Разве вам жалованья не хватает, а? Куда вы его деваете?.. Уж не продулись ли в карты?.. Говорите правду… Вас не адмирал спрашивает, а старший товарищ! — прибавил ласково адмирал.
— Я в карты не играю…
— Так куда же вы деваете ваши деньги?.. Почему не съезжаете на берег?.. Копите, что ли?..
— Какое коплю… Я… я… ваше превосходительство…
— Ну что вы тянете? Говорите, любезный друг, толком…
— Я, ваше превосходительство, оставляю большую часть своего содержания матери… У нее, кроме меня, нет никого-с! — тихо и застенчиво проговорил молодой человек.
— Так вот почему!.. Экий вы какой славный, я вам скажу, мальчик! — с нежностью проговорил адмирал, обнимая за талию молодого человека.
И, помолчав, прибавил:
— А все-таки… не мешает и вам съездить… да-с… И вы, любезный друг, напрасно не сказали мне, что у вас денег нет… И знаете ли что… Позвольте мне быть вашим банкиром, а? Что вы на это скажете?
— Я не понимаю, как это банкиром?..
— Очень просто… Вы берите у меня деньги, а после отдадите, когда больше получать жалованья будете… Вы мне же одолжение сделаете… Я не буду всех своих денег тратить… Прошу вас… Пусть это между нами…
И, несмотря на протесты молодого человека, адмирал потащил его к себе в каюту и предложил взять денег. Он просил и требовал так настоятельно, что дядя Черномор взял наконец десять долларов.
— Ну, а теперь поезжайте на берег… Товарищи ваши все там… И помните, что я ваш банкир…
Адмирал сел писать письма и велел Ваське разбудить себя завтра в шесть часов.
— А мундир готовить?
— Зачем мундир?
— А смотры делать!..
— Ты, Васька, хоть и бестия, а глуп. Зачем смотры делать в мундире, когда можно и в сюртуке? Не мешай мне!
XX
Почтовый пароход, пришедший из Гонконга на следующий день, привез европейские газеты, в которых, между прочим, сообщалось о крайне натянутых отношениях между Россией, Англией и Францией и предсказывалась вероятность близкой войны в виду известных событий 1863 года.
Беспокойный адмирал был встревожен за положение своей маленькой эскадры и еще более раздражен тем, что из Петербурга не было никаких известий об этом.
— Эдакие скоты… эдакие болваны! Всякие глупости спешат написать, а то, о чем нужно, не пишут, — громко проговорил адмирал и, видимо, взволнованный, заходил по каюте, повторяя время от времени весьма нелестные эпитеты по адресу высшего морского начальства.
Вызванный им консул не мог сообщить адмиралу никаких точных известий. Он тоже ничего не знал.
Отпустив консула, адмирал долго ходил, обдумывая свое положение, и наконец велел сигналом потребовать к себе всех командиров судов.
Сообщив им газетные известия, он сказал:
— Если, господа, в самом деле будет война, эти подлецы англичане получат известие о ней раньше, чем мы, и могут захватить нас врасплох… У них в китайских водах огромная эскадра. Придет и разнесет нас, как дураков, благодаря тому, что у нас в министерстве сидят болваны-с!
Флаг-капитан Ратмирцев, присутствовавший в адмиральской каюте, решил сегодня же проситься в Россию по болезни и в то же время подумал, что у него есть большие козыри в руках, чтоб насолить этому ненавистному ему адмиралу в глазах морского министерства.
— Но этого не случится… не может случиться! — воскликнул адмирал, сверкнув глазами. — Нас не возьмут живьем… Я прошу вас, господа, быть во всякую минуту готовыми к бою… Орудия имейте всегда заряженными… И я не сомневаюсь, что в случае чего каждый из вас сумеет поддержать честь русского флага.
Все молча наклонили головы.
Адмирал между тем продолжал:
— Завтра же с рассветом прошу всех выйти в море и держаться у Нагасаки… Если увидите англичан или французов, клиперу «Кобчик» немедленно дать знать сюда. Я остаюсь здесь ожидать почты и ответа от посланника нашего в Иеддо… Надеюсь, что вы, Николай Афанасьич, и вы, Егор Егорыч, поторопитесь исправить свои повреждения? — обратился адмирал к командирам «Резвого» и «Голубчика».
Оба командира отвечали, что на их судах будут работать день и ночь.
— Если известия из России, — продолжал адмирал, — подтвердят газетные сообщения, каждый из вас, господа, получит от меня инструкцию. А пока прошу держать в тайне то, что я вам сказал, а то этот англичанин-фрегат, который стоит здесь, может узнать наши намерения… Объявите на берегу и всем офицерам, что идете в Гонконг… а на рассвете непременно сняться! — приказывал адмирал.
Один из капитанов заявил, что он едва ли успеет окончить расчеты с берегом.
— Чтоб были окончены! И скажите вашему ревизору, что если ему мало части дня и всей ночи, чтоб окончить все расчеты, то я его вышлю с эскадры, как нерадивого офицера… Слышите?
— Слушаю, ваше превосходительство!
Капитаны были отпущены и, разъехавшись по своим судам, сделали распоряжения об уходе с рассветом из Нагасаки в Гонконг. На «Резвом» и «Голубчике» принялись немедленно за работы, и в тот же день новые мачты были привезены с берега.
А беспокойный адмирал в это время набрасывал свой план действий на случай войны и затем стал писать инструкцию командирам и донесение в Петербург.
Все это он делал с стремительной горячностью, точно война должна быть объявлена не сегодня-завтра.
Ратмирцев несколько раз в течение дня спрашивал Ваську, что делает адмирал, и каждый раз получал ответ, что адмирал пишет.
Наконец, уже вечером, флаг-капитан опять осведомился у камердинера.
— Пишет! — отвечал Васька.
— А как он… в духе? — спрашивал Ратмирцев.
— Не должно быть, Аркадий Дмитрич… Давече я подавал ему стакан лимонада, так он… уставил довольно даже грозно глаза, я так и полагал, что он меня кокнет этим самым стаканом…
У трусливого флаг-капитана невольно пронеслась мысль: «А что как он и меня кокнет?»
— Если угодно, я сейчас пойду посмотрю, Аркадий Дмитрич, в каком он находится теперь градусе…
— Сходи…
Через минуту Васька вернулся и доложил:
— Извольте идти к нему, Аркадий Дмитрич, он в самом лучшем, можно сказать, состоянии своего характера.
Ратмирцев вошел в адмиральскую каюту и увидал адмирала, сидевшего без сюртука за столом. Среди тишины слышно было, как шуршало перо по бумаге.
Адмирал не слыхал, как вошел флаг-капитан, и, видимо, увлеченный, продолжал писать.
Ратмирцев обдернул сюртук, пригладил и без того прилизанные свои височки и чуть слышно кашлянул.
Ни малейшего результата!
Тогда флаг-капитан кашлянул громче.
Быстрым движением адмирал вздернул свою большую круглую, коротко остриженную голову и уставил на Ратмирцева глаза.
Эти глаза, блестящие и возбужденные, казалось, не видали флаг-капитана и были где-то далеко-далеко.
— Прошу извинить меня, ваше превосходительство, — начал Ратмирцев, наклоняя голову в почтительном поклоне, — я, кажется, помешал вам.
Только при звуках этого почтительно-тихого голоса адмирал, по-видимому, сообразил, кто перед ним.
И он резко и недовольным тоном спросил:
— Что нужно-с?
— Я пришел к вашему превосходительству с просьбой, большой просьбой, и смею думать, что ваше превосходительство…
Адмирал положил перо и нетерпеливо перебил:
— Да говорите короче, Аркадий Дмитрич, а то вы всегда удивительно мямлите… В чем дело?
Но Ратмирцева недаром же прозвали «придворным сусликом». Внутренне негодуя на этого «грубого мужика» (распишет он его в Петербурге!), он тем не менее продолжал тем же почтительно-изысканным тоном, чуть-чуть ускоряя речь:
— Как ни лестно мне служить под непосредственным начальством вашего превосходительства, но болезненное мое состояние…
— Вы хотите вернуться в Россию, Аркадий Дмитрич? — снова перебил адмирал, но на этот раз голос его звучал веселой и довольной ноткой.
— Точно так, ваше превосходительство, если вам угодно будет отпустить меня…
— Что ж, с богом, Аркадий Дмитрич. Если здоровье ваше требует, удерживать не стану и, как больному, разрешаю вернуться в Россию на казенный счет, — любезно прибавил адмирал.
Ратмирцев рассыпался в благодарностях. Отправки на казенный счет он не ожидал.
— Вы когда хотите ехать, Аркадий Дмитрич?
— С первым пароходом, отправляющимся в Гонконг.
— Рекомендую из Гонконга идти в Европу на французском пароходе… Отличные пароходы…
— Я так и думал, ваше превосходительство.
— Вы как думаете: прямо в Петербург или по дороге заедете в Париж?
— Хотелось бы кое-где побывать в Европе.
— И отлично… А как приедете в Петербург, расскажите Шримсу, как мы здесь плаваем и как сумасшествует «башибузук»… Они меня так называют, я знаю!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16