.. Командуй башибузуками!
Это предложение, сделанное Иволгиным самым серьезным тоном, было столь неожиданно-комично, что вызвало не только общий смех, но заставило улыбнуться и самого Кошкина.
– Сам поступай к турецкому султану, – огрызнулся он.
– А ты разве не желаешь?
– Не желаю.
– Решительно?
– Да убирайся ты к черту с твоим турецким султаном! Турок я, что ли?..
– У тебя самые турецкие понятия…
– И врешь! Ты, значит, не понимаешь, что я говорю… Я говорю, что буду строгим блюстителем закона во всей его полноте, а ты посылаешь меня в самую беззаконную страну… Это вовсе не остроумно… просто даже глупо…
– Не лучше ли, господа, прекратить споры, пока Кошкин не перешел на турецкую службу, и садиться обедать? Эй, Ворсунька! Подавай, братец! Да скажи коку, чтобы окурков в супе не было! – смеясь проговорил толстенький, кругленький и румяный, рыжеволосый гардемарин Быков.
Не особенно экспансивный, ленивый и мешковатый, он довольно равнодушно относился к спору и, покуривая папироску, мечтал об обеде, а не о том, каковы во флоте законы. Бог с ними, с законами!..
– Ну, господа, садитесь… Кошкин, довольно спорить… ей-богу, надоело слушать!..
– А ты не слушай.
– И хотел бы, да не могу… Ты так орешь, что тебя в Батавии, я думаю, слышно…
Появление Ворсуньки с миской и другого вестового с блюдом пирожков несколько умиротворило спорщиков, и все проголодавшиеся молодые люди с волчьим аппетитом принялись за щи и пирожки и потом оказали честь и жаркому, и пирожному, и чудным батавским ананасам и мангустанам.


Глава одиннадцатая.
Гонконг и китайские пираты

I

Только что «Коршун», отсалютовав английскому флагу, успел бросить якорь на великолепном рейде, полном военных и коммерческих судов и китайских неуклюжих джонок, и стать против живописно расположенного по склону высокой горы Гонконга, сияющего под лучами солнца своими роскошными постройками и купами зелени, как со всех сторон корвет был осажден «шампуньками» – большими и малыми китайскими лодками, необыкновенно ловко управляемыми одним гребцом, вертящим веслом у кормы.
С вахты дано было разрешение пустить на корвет нескольких торговцев, но этими несколькими каким-то чудом оказались все. С шампунек китайцы поднимались с самыми умильными физиономиями, как-то ловко проскальзывали мимо вахтенного унтер-офицера, и так как они, по выражению его, были все «на одну рожу», то он поневоле находился в затруднении: кого пускать и кого не пускать. Все приседали, кланялись, сюсюкали, делали умильные рожи и необыкновенно ласково говорили: «Люсиан, люсиан, холосий люсиан!» – и не прошло и пяти минут, как вся палуба корвета была запружена китайцами всевозможных профессий. Тут были и торговцы с разнообразной «китайщиной», уже разложившие свои товары и на палубе и в кают-компании, и портные, и шапочники, и комиссионеры, и прачки, и живописцы с картинами, и мозольные операторы… Они шмыгали наверху, пробирались вниз, заглядывали в каюты. Каждый что-нибудь да предлагал, суя в руки удостоверения и тыча в глаза образчики своих искусств.
Среди матросов ходило несколько китайцев с русскими фуражками и форменными матросскими рубахами и выкрикивали:
– Фуляски… любахи… люсиан!
– Эка длиннокосые… По-нашему брешут! – смеялись матросы и трогали китайцев за косы.
– Настоящая, братцы?
– Настоящая.
– Желторожие какие… И глаза у их узкие… И шельмоватый народ, должно быть…
– Вороватый народ! – подтвердил кто-то из матросов, ходивший в кругосветное плавание и знакомый с китайцами.
– Всякие между ими есть, надо полагать! – вставил Бастрюков, которому было не по сердцу огульное обвинение.
Матросы осматривали фуражки и рубахи с той придирчивой внимательностью, с какой обыкновенно осматривают вещи простолюдины, у которых копейки на счету.
– Ничего себе… крепко сшито. Почем продаешь фуражку, землячок, а? – обращались к плутоватому торговцу.
Тот понял вопрос и, показывая один палец, говорил:
– Один долари.
– Половину хочешь?
И в пояснение матрос предъявлял китайцу полпальца и клал на ладонь полдоллара.
Обе стороны торговались до изнеможения, и, наконец, китаец уступил, и многие матросы примеряли обновки.
В кают-компании толкотня была страшная. Кто только и чего только не предлагал! Некоторые счастливцы уже успели продать офицерам разной китайщины, портные снять мерку, чтобы сшить летние сюртуки… Кто-то заказал снять копию масляными красками с фотографии «Коршуна», а в каюте старшего штурмана старик-китаец с большими круглыми очками уже разложил свои инструменты и, опустившись на колени, с самым глубокомысленным видом, как-то нежно присюсюкивая губами, осторожно буравил маленьким буравчиком мозоль на ноге почтенного Степана Ильича.
– Что это он делает тут у вас, Степан Ильич? – спросил кто-то, заглядывая в каюту старшего штурмана.
– Мозоль снимает. Рекомендую, если нужно. Отлично они производят эту операцию. Правда, долго копаются, но зато с корнем извлекают мозоль, и ни малейшей боли.
Толпа китайцев между тем все прибывала да прибывала, и вокруг корвета стояла целая флотилия шампунек, в которых под навесом нередко помещались целые семьи и там же, на лодках, варили себе рис на маленьком очажке и лакомились жареными стрекозами и саранчой.
– Ишь, дьяволы, всякую нечисть, прости господи, жрут! – возмущались матросы.
– От бедноты, братец ты мой… Народу тьма тьмущая, а земли мало. Рисом да вот всякой дрянью пробавляются. Тоже есть что-нибудь надо, – заметил Бастрюков.
– Сказывают, они и мышей и крыс жрут?
– Жрут – это верно… А что ж? тоже божья тварь. Свинья, пожалуй, и грязнее будет, а мы же едим!
Старший офицер начинал сердиться, что китайцев набралось так много, и разнес вахтенного унтер-офицера, зачем он так много напустил.
– Ничего с ними не поделаешь, ваше благородие… так и лезут… А главное дело, все на одно лицо… никак не отличишь.
– Ну, довольно им тут быть… Очистить корвет от китайцев! Гони их всех, кроме тех, что в кают-компании… Да передай об этом боцману!
– Есть!
Но приказать это было легче, чем исполнить, тем более что нельзя пустить в ход линьков. И боцман и унтер-офицеры выбивались из сил и ругались что есть мочи, выпроваживая китайцев с корвета. Те собирались очень копотливо и как-то ухитрялись перебегать с места на место, пока, наконец, внушительная ругань Федотова и других унтер-офицеров, сопровождаемая довольно угрожающими пантомимами, не побудила китайцев покинуть негостеприимных «варваров» и перебраться на шампуньки и оттуда предлагать свои товары и делать матросам какие-то таинственные знаки, указывая на рот. Особенно были подозрительны шампуньки, вертевшиеся под самым носом и соблазнявшие матросов бутылками с водкой.
Один из офицеров, прежде бывавший в китайских портах, советовал осторожнее пускать торгашей в каюты и закрыть иллюминаторы.
– Зачем закрывать?
– Чтоб не удили разных вещей из каюты.
Этот совет был нелишний, и Ашанин чуть было не лишился своих часов, подаренных дядей-адмиралом.
Он переодевался в своей каюте в штатское платье, чтоб ехать на берег, и положил на маленький столик, бывший под иллюминатором, свои часы, как вдруг увидал в каюте тонкое удилище и на нем лесу с привязанными крючками. Крючки скользнули по столу и захватили часы с цепочкой, но Ашанин вовремя схватил тонкую и гибкую бамбуковую жердь и таким образом спас свое достояние. Заглянув в иллюминатор, он увидал маленькую лодчонку, быстро удалявшуюся от борта и скоро скрывшуюся среди тесно стоявших джонок.
Ашанин сообщил об этом на вахту, и тогда старший офицер приказал прогнать все шампуньки от борта.
Но ни ругань, ни угрожающие пантомимы боцманов и унтер-офицеров не действовали. Китайцы смеялись и, отъехавши на несколько сажен от борта, останавливались и, если не видали освирепевших от своего бессилия боцманов, снова приставали к борту.
– Как вам будет угодно, ваше благородие, а добром ничего не поделаешь с этими желторожими дьяволами. Извольте сами посмотреть, ваше благородие. Один отъедет, а другой, шельма, пристанет. Никак их, каналиев, словом не отогнать. Дозвольте припужать их, ваше благородие, – докладывал осипшим от ругани баском Федотов старшему офицеру.
– Как припугнуть?
– Брандспойтами, ваше благородие. Небось, разбегутся…
Старший офицер дал согласие. Тотчас же были вынесены брандспойты, и толстые струи воды пущены в китайские шампуньки.
Этот сюрприз заставил удалиться их на благородную дистанцию. Но они еще несколько времени держались вблизи корвета в ожидании, что их позовут, и только под вечер удалились в город.
В ту же ночь китайцы дали о себе знать своей необыкновенно ловкой и дерзкой вороватостью. Недаром же китайский квартал Гонконга считается притоном всякого сброда и гнездом пиратов, плавающих в Китайском море и нападающих на парусные купеческие суда.
Было за полночь, и на корвете все спали глубоким сном, кроме часового и отделения вахтенных с гардемарином, когда кто-то из матросов услышал какой-то странный шум около корвета, точно где-то работали над чем-то металлическим. Матрос сообщил вахтенному унтер-офицеру, тот доложил вахтенному гардемарину. Прислушались. Действительно, совсем близко раздавались тихие удары и вслед за ними слышался лязг меди.
Немедленно осмотрели внимательно за бортом с фонарями в руках. Никого не было, и шум прекратился.
Но не прошло и четверти часа, как снова послышался подозрительный шум.
Вахтенный унтер-офицер перегнулся за корму и тогда услыхал удары молотка по меди.
– Это они медную обшивку обдирают, шельмецы, и как раз под кормой, так что их не видать, ваше благородие… Дозвольте изловить длиннокосых и накласть им в косу, ваше благородие, чтоб помнили.
– Что ж, излови! – согласился вахтенный гардемарин.
Унтер-офицер спустился с двумя матросами в двойку, и, чуть слышно гребя, они подошли под корму и увидели китайцев, работающих над обшивкой. Уже значительная часть ее была отодрана.
– Ах вы, черти!
И с этими словами матросы кинулись на китайцев. Захваченные врасплох, они без сопротивления были взяты на двойку, и унтер-офицер уже торжествовал, что везет двух пленников, и крикнул об этом на корвет, как вдруг среди тишины раздались всплески воды и вслед затем унтер-офицер стал громко ругаться.
– Что такое? – окликнул гардемарин.
– Бросились в воду, ваше благородие, и поплыли… Теперь их, подлецов, и не видать!.. Ну ж, и народец! – ворчал унтер-офицер, поднимаясь на палубу.
– А где их шлюпки?
– Унесло, должно…
Испытал в эту же ночь довольно сильные ощущения и Володя Ашанин.
Он был вечером в цирке, а потом зашел в гостиницу поужинать в надежде, что встретит там офицеров с «Коршуна» и вместе с ними вернется на корвет. Но офицеров не было – они только что ушли.
Поужинав, Ашанин отправился на пристань. Шлюпки с «Коршуна» не было, но зато было несколько вельботов с гребцами-китайцами, которые на ломаном английском языке предлагали свезти господина на судно.
– Мне на русский корвет…
– Знаем, сегодня пришел… Пожалуйте, сэр…
При тусклом свете фонаря Ашанин увидал весьма подозрительную физиономию китайца-рулевого, предлагавшего свезти Володю на корвет.
– Что стоит?
– Два доллара, но господин, верно, прибавит…
Ашанин хотел уже было садиться, как в эту минуту на пристани появился какой-то господин в европейском костюме и, увидав Ашанина, бесцеремонно дотронулся до его плеча и спросил по-английски:
– Извините, сэр… вы на рейд?
– На рейд.
– На какое судно?
– На русский военный корвет.
– Который сегодня пришел? Жаль, что ваш корвет стоит далеко, а то я довез бы вас на своей маленькой шлюпке… Я – капитан английского купеческого парохода «Nelli»… Он тут близко стоит… Если угодно переночевать у меня, койка к вашим услугам.
Ашанин поблагодарил и сказал, что торопится на вахту.
– Отойдите-ка в сторону, – неожиданно проговорил «каптэйн».
И когда несколько изумленный Ашанин отошел от пристани вместе с англичанином, тот задал ему вопрос:
– Вы первый раз в Гонконге?
– В первый.
– У вас есть с собой револьвер?
– Есть.
– Отлично… Так держите его наготове, когда поедете к своему корвету с этими разбойниками… И, главное, – не давайте рулевому править рулем, а правьте сами, и пусть старшина шлюпки гребет. Таким образом, все гребцы будут у вас на глазах, и, в случае чего, вы пустите пулю в лоб первому… Это на китайцев действует.
– Но разве на шлюпках опасно ездить?
– На этих, не на шампуньках, очень опасно, особенно по ночам. Они оберут и кинут в воду – здесь это не редкость. Ну, счастливого пути…
Они оба подошли к длинному вельботу, в котором было пять гребцов, и «каптэйн» внимательно поглядел на рулевого.
– Как зовут? – спросил он.
Китаец проговорил какое-то имя.
– Черт его знает… Он может быть сказал и не свое имя!.. Ну, да все равно… Теперь они поняли, что их опасаются, и не нападут… Они слишком трусы для этого… Прощайте!
Ашанин поблагодарил доброго человека за предостережение, сел на руль, и шлюпка отвалила.
Одной рукой Ашанин правил, а другой нащупывал в кармане револьвер. Нервы его были напряжены до последней степени, и он не спускал глаз с первого гребца (загребного), предложившего было править.
Скоро шлюпка миновала ряд судов, стоявших близ города, и ходко шла вперед по довольно пустынному рейду. Ночь была темная. Ашанин испытывал не особенно приятные ощущения. Ему казалось, что вот-вот на него кинется загребной, здоровенный детина с неприятным подозрительным лицом, обратившим на себя внимание еще на пристани, и он зорко следил за ним и в то же время кидал взгляды вперед: не покажутся ли огоньки «Коршуна», стоявшего почти у выхода в море.
Китайцы навалились изо всех сил, и вельбот шел отлично.
Но вдруг гребцы о чем-то заговорили. Ашанину показалось, что заспорили. Ему сделалось жутко, и он вынул револьвер и взвел курок.
Должно быть загребной увидал и револьвер и услыхал щелканье курка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55