Согласно Бэкону, спекулятивная философия с ее верой в силу
разума, способного постичь не только природный мир, но Бога, сродни той
"тщеславной и притязательной жажде морального знания", которая послужила
причиной падения человека. Напротив, смиренное и скромное обращение к
"книге природы" посредством опыта и индукции, на него опирающейся, с
соблюдением "трезвой меры", отпущенной человеческому разуму, и полезно, и
благочестиво.
В вопросе о значении и роли науки с Бэконом полностью солидарен его
современник Ян Амос Коменский, реформировавший всю систему образования в
духе протестантского требования - применять разум прежде всего в делах
земных, предоставив небесное - вере. "...Науки в том виде, в каком они
обычно преподаются, - пишет Коменский, - недостаточно приспособлены к
потребностям повседневной жизни. Философия, говорит один знаменитый
писатель, обращена к школам, и нет человека, который обратил бы ее к
потребностям жизни; она устрашает своими хитросплетениями и занимается
только завязыванием и развязыванием узлов, сделанных ею же самою...
Изучение философии представляет собой в настоящее время не что иное, как
трудное и хлопотливое ничегонеделание; оно приносит мало пользы: это
верчение белки в колесе, при котором люди постоянно бросаются головой вниз,
не двигаясь в то же время с места..." Характерно при этом, что Коменский,
так же как и Бэкон, считает приближение наук к практической деятельности не
только чисто утилитарной, но и нравственной задачей, будучи убежденным в
том, что таким образом сами ученые станут добродетельнее. А между тем до
сих пор они не только не превосходили в этом отношении необразованных
людей, но скорее уступали им. Здесь у Коменского протестантская критика
средневековой учености - это в сущности критика католической церкви, не
допускавшей полного разведения "небесного" и "земного", "церковного" и
"общественного". Демократический пафос Коменского направлен против
церковной иерархии вообще и средневекового типа образованности в частности.
"Люди образованные, - говорит он, - не только редко превосходят
необразованных в стремлении к добродетелям (которые являются основой
гражданского общения), но даже по большей части оказываются ниже их в
отношении пригодности к задачам жизни. Я говорю не только об одних
грамматических буквоедах: относительно большинства стремящихся ввысь
философов и богословов справедливо, что, хотя в своих отвлеченных
умозрениях они кажутся себе орлами, в делах жизненных и общественных они не
более, как кроты. Отсюда и вышла поговорка: "Хороший схоластик - плохой
политик". Между тем школа должна бы быть преддверием жизни".
Цитируемое нами сочинение Коменского - "Предвестник всеобщей мудрости" - не
случайно впервые увидело свет на родине Ф. Бэкона - в Англии: трудно найти
строки, более созвучные идеям автора "Великого восстановления наук". Не
только ориентация на опыт, повседневную жизнь, на чувственное восприятие и
"наглядное обучение", на Вулкана, а не на Муз составляет кредо обоих: наука
обручается отныне не с богословием, а с политикой и общественной
деятельностью, она становится не путем к постижению божественного мира (как
ее понимали еще со времени Платона), а средством "рассечения" и
преобразования природы и тем самым - обратим внимание на дух времени! -
усовершенствования человека и улучшения гражданских дел. Наука выводится из
монашеской кельи и университета в мастерскую, в поле, в химическую
лабораторию.

3. ТЕХНИКА КАК ИДЕАЛ ДЛЯ НАУКИ

В результате мы встречаем совершенно новое явление: для Бэкона нет не
только никакого сомнения в том, что технические изобретения и само
техническое искусство ни в чем не уступают по своей ценности и общественной
значимости науке как знанию теоретическому - но он глубоко убежден в том,
что техника, искусство преобразования природы и приспособления ее к
человеческим нуждам превосходит науку и является для нее образцом. И дело
тут не только в том, что назначение технических изобретений и
усовершенствований с самого начала практическое - здесь, конечно же, наука
тоже должна равняться на технику, - но и в том, что благодаря своей
изначально практической ориентации техника представляет собой такую область
деятельности, которая на протяжении многих веков прогрессивно развивается,
обогащаясь все новыми и новыми приращениями, в то время как наука в
основном, по мнению Бэкона, вращается в кругу, если даже не просто топчется
на одном месте.
Бэкон хорошо понимает, что такой подход к технике - один из важнейших новых
принципов, утверждаемых им и выражающих потребность его времени и его
единомышленников и единоверцев; он сознает, что необходимо покончить с
воззрением на технику как на деятельность низшую по сравнению с чистой
наукой, с теоретическим знанием как созерцанием по своему существу.
Полемика Бэкона с Аристотелем и перипатетиками, проводившими принципиальное
разделение науки и техники, естественного и искусственного продолжает ту
полемику, которую вели ранее художники Возрождения, но вектор у Бэкона не
совпадает с леонардовским. Если Леонардо доказывал, что живопись - это
наука, потому что она дает наиболее адекватное познание природы, а художник
- аристократ не в меньшей мере, чем ученый, ибо, в отличие от скульптора
или других ремесленников он не занят физическим трудом, его лицо не покрыто
потом и пылью, а жилище не заполнено каменными осколками и прочим мусором,
- то у Бэкона нет никакого пренебрежения к физическому труду и связанным с
ним неудобствам, он уважает всякий труд, у этого государственного мужа -
глубоко демократические установки. Он сам иногда проводил эксперименты, и
последний его эксперимент - весьма, впрочем, несложный - дорого обошелся
экспериментатору: он простудился и умер.
Протестантизм, как видим, был рожден поднимающимся буржуазным обществом и в
свою очередь способствовал более быстрой победе этого нового общества, его
образа жизни и его принципов: именно протестантская этика оправдывала
всякий труд и превращала его из тягостной повинности, каким он был ранее, в
своеобразное призвание, в служение Богу - вне монастыря и церкви.
Итак, между естественным и искусственным нет той пропасти, какую вырыла
между ними античность, - не устает повторять Бэкон. "...Глубоко укоренилось
ошибочное мнение, - пишет он, - считающее искусство и природу, естественное
и искусственное чем-то совершенно различным, а это убеждение приводит к
тому, что исследователи считают свою задачу полностью выполненной, если они
изложили историю животных, растений и минералов, даже не упомянув об
экспериментах в области механических искусств. Результатом этого ошибочного
противопоставления явилась пагубная идея, согласно которой искусство лишь
некий придаток природы, годный только на то, чтобы довести до конца дело,
начатое самой природой, или исправить какие-то возникающие недостатки, или
устранить те или иные препятствия, мешающие ее свободному развитию, но
совершенно неспособный глубоко изменить ее, преобразовать или потрясти до
основания... Такое убеждение заставляет человека слишком поспешно
отчаиваться в своих способностях" (курсив мой. - П.Г.). Действительно, в
античности и в средние века техника рассматривалась как нечто чуждое
природе и по самой своей сущности противостоящее ей. Правда, в позднем
средневековье намечается некоторое сближение естественного и искусственного
на том основании, что природа - это тоже нечто "искусственное", ибо она
создана внеприродным Богом; однако между природой и техникой различие
оставалось принципиальным, поскольку первая - творение бесконечного
Создателя, тогда как последняя - творение создателя конечного - человека. И
практические изобретения тоже носили - и в древности, и в средневековье -
характер как бы "подражания самой природе" - в том смысле, что они, как
правильно отмечает Бэкон, не шли наперекор естественному ходу вещей, а были
направлены только на ускорение или замедление природного процесса, исходили
из него, приспособлялись к нему, лишь кое-что в нем подправляя,
применительно к потребностям человека. Человек поступал применительно к
природе, не ставя своей задачей повернуть ход природных вещей применительно
к самому человеку.
Была только одна традиция в средневековой культуре, которая ставила своей
целью овладеть природой настолько, чтобы "преобразовать ее и потрясти до
основания". Это была традиция алхимии, магическая в своей основе и
противостоявшая как античной науке и философии, так и средневековой
теологии. В эпоху Возрождения, особенно в XV и XVI вв., позиции алхимии
укрепились, она стала оказывать все более сильное влияние как на
философское мышление, так и на научное исследование. Бэкон относится к
алхимии двойственно: с одной стороны, как человек достаточно трезвый, он
видит, что алхимия, так же как и астрология и естественная магия, опирается
"скорее на фантазию и веру, чем на разум и доказательства". Однако само
направление, какое приняли алхимические опыты, само стремление "не столько
понять природу, сколько изменить ее", Бэкон приветствует. "...Неустанные
труды и огромные усилия упомянутых химиков, потраченные на создание золота,
как бы зажгли факел для множества прекрасных изобретений и экспериментов,
весьма полезных как для раскрытия тайн природы, так и для практических нужд
человечества".
Сама идея Бэкона - "знание есть сила" - сродни алхимическому и магическому
пониманию знания. Стремление к власти над природой составляет основу
алхимии и магии. Верховный канцлер и хранитель большой печати, прекрасно
знавший, что такое власть и много лет размышлявший над ее могуществом и ее
природой, Бэкон видит и в науке прежде всего наиболее верное средство
получить власть. И отнюдь не только власть над природой, хотя, конечно, ее
в первую очередь. Послушаем характерное рассуждение Бэкона о власти.
"...Рассмотрим, - пишет он в сочинении "О достоинстве и приумножении наук",
- можно ли найти где-нибудь такое могущество и такую власть, какой
образование наделяет и с помощью которой возвеличивает человеческую
природу. Мы видим, что уважение к власти зависит от достоинства того, над
кем властвуют. Так, власть над животными и скотом, какой обладают волопасы
или овчары, не имеет никакого значения; власть над детьми, которой обладают
школьные учителя, не слишком уважаема; власть над рабами скорее позорна,
чем почетна, и не намного лучше власть тиранов над народом, доведенным до
рабского состояния... Почет приятнее в свободных монархиях и республиках,
чем под властью тиранов... Но власть науки намного выше, чем власть над
волей, хотя бы и свободной... Ведь она господствует над рассудком, верой и
даже над самим разумом, который является важнейшей частью души и управляет
самой волей. Ведь на земле, конечно, нет никакой иной силы, кроме науки и
знания, которая могла бы утвердить свою верховную власть над духом и душами
людей, над их мыслями и представлениями, над их волей и верой. И мы видим
это проклятое безграничное наслаждение, которое охватывает и увлекает всех
ересиархов, лжепророков и великих обманщиков, когда они чувствуют, что
обрели безграничную власть над верой и сознанием людей... И, наоборот,
справедливое и законное господство над умами людей, упроченное самой
очевидностью и сладостной рекомендацией истины, конечно же, скорей всего
может быть уподоблено божественному могуществу" (курсив мой. - П.Г.).
Комментарии здесь не нужны: знание - и только оно - способно дать человеку
божественное могущество, способно сделать его не мнимым богом, как
лжепророки, а Богом истинным. У Бэкона, как и вообще в протестантском
движении в эпоху Реформации, слились несколько разнородных мотивов, и среди
них мы отчетливо видим два. Первый - стремление свести науку на землю,
сблизить ее с ремеслом и хозяйством, облегчить с ее помощью жизнь людей.
Второй идет не столько от вождей Реформации, от Лютера и Кальвина, сколько
от мистических антиклерикальных сект, а также от распространившихся в
период Реформации теософских учений (в частности, Якова Беме и др.),
согласно которым подлинное знание, очищенное и освобожденное от
заблуждений, позволяет человеку достигнуть Бога и даже стать Богом - в
идеале. Именно сплав обеих этих тенденций виден в приведенном пассаже.
Совершенно прав А.Ф. Лосев, когда видит в учении Бэкона прежде всего новое
отношение человека к природе - отношение господина и преобразователя.
"Бэкон, - пишет А.Ф. Лосев, - мечтал не просто о могуществе человека, но о
таком состоянии человека, когда он сумеет научно-техническими средствами
создавать и преобразовывать всю природу наподобие Бога".
О роли и значении эксперимента для дальнейшего развития науки как средства
подчинения природы человеку никто не говорил так настойчиво и так страстно,
как Бэкон. Хотя в понимании Бэкона эксперимент существенно отличается от
того типа эксперимента, каким преимущественно пользовался Галилей, однако в
утверждении технико-экспериментального характера новой "восстанавливаемой"
науки Бэкон вполне солидаризируется с итальянским ученым. Не случайно Маркс
и Энгельс считали Бэкона "настоящим родоначальником английского
материализма и всей современной экспериментирующей науки". И действительно,
именно пафос Бэкона владел умами таких английских ученых, как Бойль, Гук,
Ньютон - мы имеем в виду ньютоновскую "Оптику" и ньютоновы химические
опыты, которыми он занимался большую часть жизни и которые по методу своему
резко отличались от "Начал натуральной философии", о чем подробно пойдет
речь ниже. Эмпирико-экспериментальное направление не только в английской
(хотя в ней - прежде всего), но и в континентальной науке, несомненно,
испытало на себе влияние индуктивизма Бэкона, хотя тезис Ньютона:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75