И Декарт делает это: "Всякая
вещь в частности... продолжает по возможности пребывать в одном и том же
состоянии и изменяет его не иначе, как от встречи с другими. Так, мы изо
дня в день видим, что, если некоторая частица материи квадратна, она
пребывает квадратною, пока не явится извне нечто, изменяющее ее фигуру,
если же эта часть материи покоится, она сама по себе не начнет двигаться.
Мы не имеем также оснований полагать, чтобы, раз она стала двигаться, она
когда-либо прекратила это движение или чтобы оно ослабело, пока не
встретилось что-либо его прекращающее или ослабляющее. Отсюда должно
заключить, что тело, раз начав двигаться, продолжает это движение и никогда
само собою не останавливается".
Это первый закон природы - той новой природы, с которой имеет дело наука
нового времени.
Интересно, однако, что в основе закона инерции - этого первого и главного
закона природы - лежит, по Декарту, неизменность Бога. "Бог не подвержен
изменению и постоянно действует одинаковым образом" - вот предпосылка, без
которой не имел бы силы ни закон инерции, ни закон сохранения количества
движения, ни другие законы природы. Почему Декарту нужна эта божественная
гарантия для его законов? Видимо, потому, что у него еще сохраняются
остатки традиционного отношения к материи как к началу непостоянства и
изменчивости, а не твердости и неизменности - определений, относимых в
античности к единому, а в средние века - к Богу. Формулируя второй закон
природы, гласящий, что всякое тело стремится продолжать свое движение по
прямой, Декарт замечает: "Причина этого закона та же, что и предыдущего.
Она заключается в том, что Бог незыблем и что он простейшим действием
сохраняет движение в материи: Он сохраняет его точно таким, каково оно в
данный момент, безотносительно к тому, каким оно могло быть несколько
ранее". В той же мере, в какой материя у Декарта еще не стала субстанцией в
строгом смысле слова, поскольку она нуждается - как вещь сотворенная - в
Боге-Творце как причине своего существования, - в этой же мере и законы, по
которым существует материя, опираются на неизменность и постоянство
единственной подлинной субстанции - Бога.

3. Пробабилизм Декарта

Задачу науки Декарт видит в том, чтобы из полученных им очевидных начал, в
которых больше невозможно усомниться, "вывести объяснение всех явлений
природы, иначе говоря, действий, встречающихся в природе и воспринимаемых
нами посредством наших чувств". Здесь формулируется принцип, характерный
именно для картезианства: наука должна устанавливать не просто
(математический) закон, описывающий поведение объекта, но находить причины
всех явлений природы. В этом пункте Декарт отличается как от Галилея, часто
указывавшего, что именно установление закона - первейшая задача механики,
так и от Ньютона с его афоризмом: "Гипотез не изобретаю". Однако нельзя не
отметить, что установление причин физических явлений Декарт мыслит не
иначе, как путем выведения этих причин из самоочевидных первоначал,
установленных им в метафизике. Отсюда - известный априоризм физики Декарта,
на который обращали внимание как его современники (например, Хр. Гюйгенс,
И. Ньютон), так и историки науки нашего времени. Так, Э.Дж. Айтон указывает
на "подчиненное место опыта в физике Декарта. Его назначением не является
проверка того, имеется или нет какое-нибудь явление, т.е. проверка
гипотезы, но только определение величины этого явления, установленного а
priori посредством дедукции из первопричин".
Новым и радикально отличающимся от прежних представлений о науке и ее
задаче является декартово представление о том, как соотносится понятие
природы, которое дает нам наука, с самой реальностью природного мира.
Декарт подчеркивает, и неоднократно, что мир, об устройстве которого идет
речь в его сочинениях, строго говоря, можно считать вымышленным. Так, в
"Трактате о свете" Декарт пишет: "...я не намерен подробно им (имеются в
виду представители схоластики. - П.Г.) объяснять вещи, действительно
имеющиеся в настоящем мире, а просто хочу придумать такой, в котором все
было бы понятно даже самым грубым умам". Такое же рассуждение встречаем и в
"Началах философии", где Декарт указывает на гипотетичность принимаемых им
начал: "...ввиду того что разбираемые здесь вещи имеют значение
немаловажное и что показалось бы, пожалуй, дерзновенным, если бы я стал
утверждать, что нашел истины, которые не были открыты для других, - я
предпочитаю ничего по этому поводу не решать, а для того чтобы всякий был
волен думать об этом, как ему угодно, я все, о чем буду писать далее,
предлагаю лишь как гипотезу, быть может и весьма отдаленную от истины; но
все же и в таком случае я вменю себе в большую заслугу, если все в
дальнейшем из нее выведенное будет согласоваться с опытом, ибо тогда она
окажется не менее ценной для жизни, чем если бы была истинной, так как ею
можно будет с тем же успехом пользоваться, чтобы из естественных причин
извлекать желаемые следствия".
В обоих сочинениях гипотетичность принимаемых Декартом принципов объяснения
мира подчеркивается всякий раз, когда речь заходит о космологии и
космогонии. Поэтому естественно возникло предположение, что эта оговорка
необходима Декарту для того, чтобы "развить антибиблейское учение о
происхождении мира и сделать вид, будто оно "не противоречит" Библии". Это
предположение выглядит довольно правдоподобно, тем более, что Декарт
действительно не желал столкновения с церковью, и в его работах в самом
деле можно встретить рассуждения, свидетельствующие о стремлении отделить
сферу знания от области веры. И в самом деле, в "Началах философии" Декарт
пишет: "Я настолько не хочу настаивать на том, чтобы все, что я напишу,
было принято на веру, что намерен высказать некоторые гипотезы, которые сам
считаю неправильными (!)... Я не сомневаюсь в том, что мир изначально
создан был во всем своем совершенстве, так что тогда же существовали
Солнце, Земля, Луна и Звезды; на Земле не только имелись зародыши растений,
но и сами растения покрывали некоторую ее часть; Адам и Ева были созданы не
детьми, а взрослыми... И подобно тому как природу Адама и некоторых райских
дерев можно много лучше постичь, если рассмотреть, как дитя мало-помалу
складывается во чреве матери и как растения происходят из семян, чем просто
видеть их, какими их создал Бог, - подобно этому мы лучше разъясним, какова
природа всех сущих в мире вещей, если сможем вообразить некоторые весьма
понятные и весьма простые начала, исходя из коих мы ясно сможем показать
происхождение светил, Земли и всего прочего видимого мира как бы из
некоторых семян; и хотя мы знаем, что в действительности все это не так
возникло, мы объясним все лучше, чем описав мир таким, каков он есть или
каким, как мы верим, он был сотворен".
Известно, что осуждение Галилея произвело на Декарта сильное впечатление, и
он избегал всего того, что могло бы навлечь на него подозрения в подрыве
религиозной веры.
Однако нам представляется, что настаивание Декарта на гипотетичности
вводимых им "понятных и простых начал" вызвано не только этими
практическими соображениями. Была и теоретическая причина, побуждавшая его
к тому, чтобы считать, несмотря на достоверность первых начал, выводимый с
их помощью "мир" все же только вероятным. И причиной этой, как ни
парадоксально, является божественное всемогущество. Какая же тут, казалось
бы, может быть связь? А между тем - очень простая: будучи всемогущим, Бог
мог воспользоваться бесконечным множеством вариантов для создания мира
таким, каким мы его теперь видим. А потому тот вариант, который предложен
самим Декартом, является только вероятным, - но в то же время он
равноправен со всеми остальными вариантами, если только он пригоден для
объяснения встречающихся в опыте явлений.
В мышлении Декарта сомкнулись две разные идеи: во-первых, христианская идея
божественного всемогущества и, во-вторых, идея мира как тончайшей системы
машин. В самом деле, эти две идеи отнюдь не связаны между собой с
необходимостью: ни в Библии, ни в раннехристианской патристике, ни в
византийской, ни в западноевропейской ветвях христианства вплоть до
XIII-XIV вв. учение о божественном всемогуществе не ассоциировалось с
представлением о мире как о машине. Да и всемогущий Творец не выступал в
образе Бога-механика, каким его видит XVII век. Поэтому вопрос о том, каким
образом декартово понимание природы как сложной системы механизмов связано
с тезисом о божественном всемогуществе, требует специального рассмотрения.
Если мир понимается как машина, то тем самым снимается различие между
естественным и искусственным, как его представляла себе античная философия
и наука, а также средневековая схоластика вплоть до XIV в. Тут проходит как
раз тот водораздел, что отделяет науку нового времени от всей
предшествующей науки. "Между машинами, сделанными руками мастеров, и
различными телами, созданными одной природой, - пишет Декарт, - я нашел
только ту разницу, что действия механизмов зависят исключительно от
устройства различных трубок, пружин и иного рода инструментов, которые,
находясь по необходимости в известном соответствии с изготовившими их
руками, всегда настолько велики, что их фигура и движения легко могут быть
видимы, тогда как, напротив, трубки или пружины, вызывающие действия
природных вещей, обычно бывают столь малы, что ускользают от наших чувств.
И ведь несомненно, что в механике нет правил, которые не принадлежали бы
физике (частью или видом которой механика является); поэтому все
искусственные предметы вместе с тем предметы естественные. Так, например,
часам не менее естественно показывать время с помощью тех или иных
колесиков, из которых они составлены, чем дереву, выросшему из тех или иных
семян, приносить известные плоды".
Такое понимание природы находится в контрарной противоположности к тому,
которое свойственно было аристотелевской научной программе, преобладавшей в
средневековой физике. Если у Аристотеля природное противопоставлялось
искусственно созданному человеком и соответственно физика - механике,
представлявшей собой не науку, а искусство, то у Декарта механика является
частью физики. Физика же - наука, изучающая "инструменты", т.е. "трубы и
пружины, вызывающие действия природных вещей". У Декарта, как видим,
полностью завершился процесс устранения из природы всех причин, кроме
действующих, начавшийся еще в XIV в. и получивший выражение, в частности, в
работах Ж. Буридана.
Всемогущество Бога по отношению к машине мира (machina mundi) выражается в
том, что Он владеет бесконечным арсеналом средств для построения тончайших
трубок, пружин и колесиков, система которых и есть мир. "Подобно тому, как
один и тот же искусный мастер может изготовить несколько часов так, что и
те и другие одинаково станут указывать время и внешне будут вполне подобны
друг другу, хотя бы и не было никакого сходства в составе их колес, точно
так же несомненно, что и высочайший Мастер - Бог - владеет бесчисленным
множеством средств, коими он мог достигнуть того, чтобы все вещи здешнего
мира казались такими, какими они ныне кажутся, между тем как ум
человеческий бессилен постичь, какие из этих средств угодно Ему было
применить для этого".
Это очень существенная аналогия, она составляет то, что обычно историки
науки называют парадигмой мышления: мы имеем в виду пример с множеством
часов. Мы можем не доискиваться сходства в колесах этих часов, так как
одного и того же действия можно добиться - если мастер искусный - с помощью
разной системы колес; прежде наука стремилась понять природу, так сказать,
в ее внутреннем устройстве, но к этому совершенно незачем стремиться:
во-первых, потому, что достигнуть этого невозможно, ибо всегда останется
сомнение, действительно ли пружины и колесики реальные соответствуют тем,
которые предполагаем мы, а во-вторых, это не нужно, так как не существенно,
имеется ли сходство в колесах реального мира и мира, как мы его
реконструируем, - лишь бы все вещи сконструированного нами мира казались
такими, каковы они в мире реальном. Одним словом, лишь бы созданные нами
часы и часы, сотворенные божественным Мастером, указывали время одинаково.
Вот в чем действительная - и притом вполне достижимая - задача науки, как
ее понимает Декарт. Вот почему предлагаемый вариант объяснения мира хотя и
только вероятен, но от этого не теряет своей объясняющей силы. "Я почту
себя удовлетворенным, - заключает Декарт, - если объясненные мною причины
таковы, что все действия, которые могут из них произойти, окажутся
подобными действиям, замечаемым нами в явлениях природы". Декарту важно
только, чтобы эффекты, достигаемые с помощью построенного им теоретически
механизма (а детали этого механизма можно воспроизводить и практически -
для этого и нужен эксперимент), совпадали с эффектами, которые производит
механизм, созданный бесконечным Творцом, т.е. с явлениями природы. В его
лице естествоиспытатель рассуждает как техник-конструктор: ведь последнему
важен именно эффект, а средства, с помощью которых он достигается, могут
быть самыми разнообразными: дело не в них.
Пробабилизм Декарта имеет и другой аспект, проливающий свет на новое
понимание природы и науки о ней. В сущности, Декарт таким образом
утверждает, что, познавая мир, он просто конструирует его и отвергает как
проблематичный и заведомо малоэффективный всякий другой вид познания:
именно здесь проходит линия, по которой Декарт ведет критику традиционной
формы науки. Вот как, по Декарту, работали ученые в античности и в средние
века: "...всякий раз, когда представляется надобность исследовать
какую-либо трудность, почти все люди останавливаются на пороге исследования
в нерешительности, каким мыслям они должны посвятить свой ум, убежденные в
том, что им нужно отыскивать некоторый новый род еще не известных вещей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75