Аннотация
В основе романа история жестокой мести «белого негра» (то есть метиса с ярко выраженными чертами белого человека), Ли Андерсона, за линчевание и убийство его младшего брата с темной кожей, который посмел ухаживать за белой женщиной. В отместку Андерсон соблазняет двух юных дочерей богатого плантатора и затем, поведав им историю брата, умерщвляет сестренок. Герой уходит живым от преследования полиции.
Вот такой роман под именем Вернона Салливена появляется на прилавках парижских книжных магазинов в ноябре 1946 года, и, наверное, этот роман спокойно бы канул в Лету, разделив судьбу американских «оригиналов», если бы в феврале следующего года бдительный председатель французского общества «Морального и общественного действия» не подал на автора (точнее сказать, на переводчика, коим значился Борис Виан) в суд за оскорбление общественной нравственности. Судебный процесс, который затронул болезненную не только для Америки, но и Франции тему расизма, вызвал большой интерес общественности и, не нанеся Виану морального вреда, принес ему косвенно большую материальную выгоду: роман «Я приду плюнуть на ваши могилы» был распродан в количестве 120 000 экземпляров
Борис ВИАН
Я ПРИДУ ПЛЮНУТЬ НА ВАШИ МОГИЛЫ
ПРЕДИСЛОВИЕ
Где-то в июле 1946 года Жан д'Аллюэн встретил Салливана на каком-то франко-американском собрании. Через два дня Салливан принес ему свою рукопись.
Тогда же он сказал, что считает себя скорее черным, нежели белым, хотя и перешагнул за разделяющую их черту; известно, что каждый год многие тысячи «черных» (признаваемых таковыми законом) исчезают из листов переписи и переходят в противоположный лагерь; это внушало Салливану некое презрение к «хорошим черным», кого белые с подчеркнутой теплотой позлопывают по плечу в литературе. Он придерживался мнения, что можно вообразить себе и даже встретить черных, которые так же жестоки, как и белые. Это он и хотел самолично доказать в этом коротком романе, на который Жан д'Аллюэн приобрел права сразу, как только ознакомился с ним благодаря посредничеству друга. Салливан не колеблясь оставил свою рукопись во Франции, тем более, что его контакты с американцами только что доказали тщетность любой попытки публикации романа в его родной стране.
Здесь у нас моралисты, которые всем хорошо известны, упрекнут некоторые страницы в их… чрезмерном реализме. Нам кажется интересным подчеркнуть основополагающие различия между этими страницами и рассказами Миллера; сей последний, не колеблясь, прибегает к весьма резвому лексикону; напротив, создается впечатление, что Салливан скорее хочет подвести читателя к желаемому впечатлению путем употребления оборотов речи и языковых конструкций, а не прибегает к использованию крепких выражений; в этом плане он скорее близок к латинской эротической традиции.
С другой стороны, на этих страницах четко прослеживается влияние Кейна (хотя их автор и не старается оправдать путем уловки, или отсылая к найденной рукописи, или еще как-то употребление первого лица, тогда как названный романист провозглашает необходимость обращения к первому лицу в забавном предисловии к книге «Трое подобных» — сборника, состоящего из трех коротких романов, объединенных под одной обложкой и переведенных у нас Сабиной Берриц) и также многочисленных романов Чейза и других сторонников ужасов в литературе. И в этом плане, надо признать, Салливан более явственно проявляет себя как садист по сравнению со своими знаменитыми предшественниками; ничего удивительного, что его произведения отказались печатать в Америке: можем биться об заклад, что его запретят там на следующий же день после публикации. Что же касается самой его сути, надо видеть в этом романе проявление стремления к мести у расы, которую, что бы там ни говорили, и по сей день подвергают глумлению и терроризируют; это нечто вроде попытки экзорцизма по отношению к превосходству «настоящих» белых, так же человек эпохи неолита рисовал бизонов, пораженных стрелами, чтобы завлечь свою добычу в западню; это и весьма заметное пренебрежение правдоподобием и уступками вкусу публики. Увы, Америка — страна обетованная, это также и избранная страна пуритан, алкоголиков и «задолбите-это-себе-на-носу»: если во Франции стремятся к предельной оригинальности, то по другую сторону Атлантики не испытывают ни малейшей неловкости, эксплуатируя без зазрения совести зарекомендовавшую себя форму. Господи ты Боже мой, это способ не хуже других сбыть с рук товар…
Борис Виан
I
Никто не знал меня в Бактоне. Клем потому и выбрал этот город; да к тому же, даже если бы я сдрейфил и передумал, мне не хватило бы бензина, чтобы продолжать путь дальше на север. Только-только пять литров. Вместе с моим долларом и письмом Клема это было все, чем я обладал. О чемодане говорить не будем. О том, что в нем лежало. Да, забыл: в багажнике машины у меня лежал небольшой револьвер малыша, злополучный дешевый револьвер калибра 6,35; он еще лежал в его кармане, когда шериф пришел к нам, чтобы сказать, что мы должны забрать тело и похоронить его. Должен сказать, что я больше рассчитывал на письмо Клема, чем на все остальное. Это должно было получиться; нужно было, чтобы это получилось. Я смотрел на свои руки на руле, на свои пальцы, на свои ногти. В самом деле, никто не мог бы придраться. С этой стороны никакого риска. Может быть, я из этого выкарабкаюсь…
Мой брат Том познакомился с Клемом в университете. Клем вел себя с ним не так, как другие студенты. Он с удовольствием разговаривал с ним, они выпивали вместе, вместе прогуливались в кадиллаке Клема. Именно благодаря Клему терпели Тома. Когда он уехал, чтобы заменить своего отца на посту главы фабрики, Том тоже стал подумывать об отъезде. Он вернулся к нам. Он многому научился и без труда получил пост учителя в новой школе. А потом — история с малышом, и все пошло прахом. Я-то был достаточно лицемерен, чтобы ничего не сказать, а вот малыш — нет. Он не видел в этом ничего дурного. Отец и брат девушки занялись им.
Так появилось письмо моего брата Клему. Я больше не мог оставаться в этих краях, и он просил Клема подыскать для меня что-нибудь. Не очень далеко, чтобы он мог меня видеть время от времени, но достаточно далеко, чтобы никто нас не знал. Он думал, что с моим лицом и моим характером мы абсолютно ничем не рискуем. Он, может быть, был прав, но я, однако, вспоминал малыша.
Управляющий книжным магазином в Бактоне — такова была моя новая работа. Я должен был связаться с предыдущим управляющим и войти в курс дела в течение трех дней. Он шел на повышение и хотел пустить шороху на своем пути. Было солнечно. Улица теперь называлась Перл-Харбор Стрит. Возможно, Клем этого не знал. Старое название тоже можно было прочитать на табличках. Под номером 270 я увидел магазин и остановил свой нэш перед дверью. Управляющий, сидя за кассой, списывал цифры в реестр; это был мужчина средних лет, с бледными светлыми волосами и суровым взглядом голубых глаз, насколько я мог рассмотреть, открывая дверь. Я поздоровался с ним.
— Здравствуйте. Что вам угодно?
— У меня для вас письмо.
— А! Так это вас я должен ввести в курс дела. Покажите-ка это письмо.
Он взял его, прочел, повертел и вернул мне.
— Это несложно, — сказал он. — Вот склад (он кругообразно повел рукой). — Счета будут готовы сегодня вечером. Что касается продажи, рекламы и прочего, следуйте указаниям инспекторов фирмы и тем, что будут в бумагах, которые вы будете получать.
— Это — цепь книжных лавок?
— Да. Филиалы.
— Так, — сказал я, — что раскупается лучше всего?
— О! Романы. Плохие романы, но это нас не касается. Неплохо идут религиозные книги, а также школьные учебники. Не очень много покупают книг для детей и не больше — серьезных книг. Я никогда не старался развивать торговлю в этом направлении.
— Религиозные книги — для вас несерьезные?
Он провел языком по губам.
— Не заставляйте меня говорить то, чего я не говорил.
Я от души рассмеялся.
— Не принимайте всерьез, я тоже об этом много не раздумываю.
— Что ж, я дам вам совет. Пусть люди об этом не знают, и каждое воскресенье отправляйтесь послушать пастора, в противном случае они вас быстренько спровадят.
— О! Хорошо, — сказал я. — Буду слушать пастора.
— Держите, — сказал он, протягивая мне листок. — Проверьте это. Это счета за последний месяц. Все очень просто. Мы получаем все книги из главной конторы фирмы. Надо только отмечать все поступления и движение к покупателю в трех экземплярах. Они приезжают за выручкой каждые две недели. Зарплату получаете чеком, с небольшими процентами.
— Дайте-ка мне это, — сказал я.
Я взял листок и уселся на низкий прилавок, на котором громоздились книги, снятые с полок покупателями, — он их, наверно, не успел поставить на место.
— Чем можно заняться в этих краях? — спросил я его затем.
— Ничем, — сказал он. — В аптеке напротив бывают девицы, а у Рикардо — бурбон, это в двух кварталах отсюда.
Манеры у него были резкие, но он не был неприятен.
— Сколько времени вы уже здесь?
— Пять лет, — сказал он. — Еще пять лет тянуть.
— А потом?
— Вы любопытны.
— Это вы виноваты. Зачем вы сказали — еще пять? Я вас об этом не спрашивал.
Линия его рта смягчилась, а глаза сощурились.
— Вы правы. Что ж, еще пять лет — и я покончу с работой.
— Чтобы заняться чем?
— Писать, — сказал он. — Писать бестселлеры. Только бестселлеры. Исторические романы; романы, где негры будут спать с белыми женщинами и их не линчуют; романы, в которых чистым молодым девушкам удается сохранить невинность среди отвратительного сброда пригородов.
Он ухмыльнулся.
— Бестселлеры, вот как! И потом, романы предельно смелые и оригинальные. В этой стране легко быть смелым; стоит лишь сказать то, что все могут видеть, если возьмут на себя труд посмотреть.
— Вам это удастся, — сказал я.
— Конечно, мне это удастся. У меня их уже шесть готово.
— Вы ни разу не попытались их пристроить?
— Я ведь не друг и не подружка издателя, и у меня нет таких денег, чтобы можно было их потратить на это дело.
— И что же?
— А то, что через пять лет у меня будет достаточно денег.
— Вам это непременно удастся, — произнес я в заключение.
В течение последующих двух дней дел было достаточно, несмотря на то, что работа в магазине действительно была налажена очень просто. Надо было родить списки заявок на книги, и потом Хансен — так звали управляющего — снабдил меня различными сведениями о клиентах, определенное число которых регулярно заходило к нему поговорить о литературе. Их знания о литературе ограничивались тем, что они могли почерпнуть из «Сатердэй Ревью» или литературной странички в местной газете, тираж которой достигал шестидесяти тысяч. Пока что я ограничился тем, что слушал, как они беседуют с Хансеном, стараясь запомнить их имена и удержать в памяти лица, потому что в книжной лавке очень большое значение, чем в других магазинах, имеет ваша способность обратиться к покупателю по имени, как только он переступил порог.
Что касается жилья, я уладил все благодаря ему. Я въеду в двухкомнатную квартиру, которую он занимал, — она располагалась как раз над аптекой напротив лавки. Он ссудил меня несколькими долларами на те три дня, что мне надо было прожить в гостинице, и был столь любезен, что предлагал мне разделить его трапезу дважды из трех раз, помогая мне таким образом избежать необходимости увеличивать мой долг ему. Это был шикарный тип. Меня очень расстроила эта его история с бестселлерами; бестселлеры вот так вот не пишутся, даже если у вас завелись деньги. Может быть, у него был талант. Я очень надеялся на это — ради него.
На третий день он повел меня к Рикардо выпить рюмку перед обедом. Было десять часов, он должен был уехать во второй половине дня.
Это должен был быть наш последний обед вдвоем. Потом я останусь один на один с клиентами, один на один с городом. Надо было, чтобы я это выдержал. Мне уже повезло, что я встретил Хансена. Со своим единственным долларом я смог бы прожить три дня, продавая разные мелочи, но так я продержался отлично. Я начинал новую жизнь удачно.
Заведение Рикардо было обычное, опрятное, противное место. Здесь пахло жареным луком и пончиками. Какой-то тип за стойкой рассеянно почитывал газету.
— Вам что подать? — спросил он.
— Два бурбона, — скомандовал Хансен, вопросительно взглянув на меня.
Я утвердительно кивнул.
Официант подал нам виски в больших стаканах, со льдом и соломинками.
— Я всегда пью его так, — объяснил Хансен. — Вы не обязаны…
— Порядок, — сказал я.
Если вы никогда не пили бурбон со льдом через тонкую соломинку, то не можете знать, какое действие он производит. Это словно поток огня, изливающийся в ваше небо. Мягкого огня; это ужасно.
— Отлично! — сказал я с одобрением. Глаза мои встретились с моим лицом в зеркале. Вид у меня был совершенно обалделый. В течение какого-то времени я совсем не пил. Хансен рассмеялся.
— Не беспокойтесь, — сказал он. — К несчастью, к этому быстро привыкаешь. Итак, — продолжал он, — надо будет приучить к моим вкусам официанта ближайшего заведения, куда я буду ходить на водопой…
— Мне жаль, что вы уезжаете, — сказал я.
Он рассмеялся.
— Если бы я остался, то вас здесь не было бы!.. Нет, — продолжал он, — лучше мне уехать. Больше пяти лет, проклятье!
Он одним глотком допил свой стакан и заказал второй.
— О, вы к этому быстро привыкнете. — Он окинул меня взглядом с головы до ног. — Вы симпатичный парень. Есть в вас нечто, чего сразу не поймешь. Ваш голос.
Я улыбнулся, не ответив ему. Это был ужасный тип.
— У вас слишком глубокий голос. Вы не певец?
— О, пою иногда, чтобы позабавить самого себя.
Теперь я больше не пел. Раньше — да, до истории с малышом. Я пел и аккомпанировал себе на гитаре. Я пел блюзы Хэнди и старые мелодии Нью-Орлеана, и другие, которые я сочинял на своей гитаре, но больше мне не хотелось играть на гитаре. Мне нужны были деньги. Много. Чтобы потом иметь остальное.
— С таким голосом все женщины будут ваши, — сказал Хансен.

Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":


1 2