Все небо в перламутровых раковинах. Море белое, густое, как молоко, и неподвижное. Черные перевернутые лодки виднеются на пустом берегу. Кругом мир и тишина. Но вот камни-валуны уже подняли из воды тюленьи морды, вынюхивая опасность. Берег и море находятся в постоянном противоборстве.
Здесь, на Балтике, побеждает земля. Миллионы лет мелеет море и, тягостно вздыхая, откатывается от берегов. В яркий солнечный день видно, как сквозь верхние тяжелые пласты воды просвечивает розовая отмель, будто макушка лысеющего человека.
Летом Кайя целыми днями бродит по берегу. Он усыпан крупным зернистым песком и разноцветными раковинками, похожими на остовы крошечных лодок. Они так хрупки, что, едва возьмешь в руки, тотчас крошатся, оставляя на пальцах известковую пыль.
Сегодня море с утра шумит. С высокого гребня дюны видно, как оно шевелится в нестерпимом блеске, будто жидкое олово.
- Жарко, - говорит Кайя. - Даже улитки поглубже попрятались в свои домики.
Дед тотчас отзывается, вскидывая кустистые брови:
- Разве это жара? Вот когда я был маленьким, однажды стояло такое жаркое лето, что куры выдирали у петуха перья из хвоста и обмахивались ими, как веером!
- Ну, неправда же, дедушка! - Кайя валяется по песку, дрыгая ногами. Сознайся, что ты все выдумал?
Дед невозмутим.
- Вовсе нет. Если бы ты застала в живых мою мать, свою прабабушку, она охотно бы подтвердила, что в то лето у нее не пошло на стряпню и вязанки дров: лед с самой весны стал таким горячим, что кипятился в кастрюле без всякой подтопки, сам собою.
Но дед не только шутник, он и сказочник. В ясную ночь, когда на светлом небе бледно мерцают звезды, дед указывал Кайе на семизвездье Большой Медведицы и задумчиво говорил:
- Над каждой страной светится свое небо. По-нашему это вовсе не Медведица, а Телега. Рядом с нею, как и полагается, стоит хозяин, Мужик. Он впряг в Телегу Быка и Волка.
- Но почему волка? - спрашивала Кайя. - Разве волки могут тянуть повозку?
- Было такое старое предание, будто бы один жадный волк совершил тяжкий грех, задрал быка прямо на пашне и оставил целую семью без хлеба. За это ему самому назначено ходить в упряжи. Каждому приходится отвечать за свои поступки, внучка, без этого не было бы справедливости на свете.
- А что там? - спрашивала Кайя после недолгого молчания, указывая на яркий Орион.
- Приглядись хорошенько сама: это же Грабли и Мотыга! А вон там Решето.
- Полное хозяйство, как у нас, - удивлялась Кайя.
- Я же тебе говорил: у каждого народа свое небо.
Дедушка все знал и никогда не сидел без дела. Постоянно носил за поясом топорик: то делал зарубки на сохнущих деревьях в лесу, то тесал для Кайи игрушки. Даже хлеб и сало предпочитал резать остро отточенным лезвием топора. Поранив руку, он не бежал за йодом, мазал порез жгучим желтым соком стебелька болиголова, и все проходило. А как красиво умел он связывать соломенными жгутами рыбу для просушки! Гирлянду за гирляндой, но так, чтобы одна рыбка не касалась другой и каждую овевал свежий воздух. Все лето висят под стрехой крыши гроздья трески и сайды, вялятся под солнцем. Дедушкина вяленая рыба самая вкусная на Островке.
Даже сердился дед по-особому. Не топал ногами, не бранил Кайю, просто говорил:
- Пойду посижу в лодке на берегу. Отдохну от твоего транзистора, от твоих гольфов и джинсов. Вчера видел на море двух лебедей в белых платьях. От них у меня не будет рябить в глазах.
Долго ссориться они не умели. Кайя находила деда на берегу, подсаживалась поближе. Некоторое время оба молча смотрели на море. Ведь море, как и огонь, никогда не надоедает. У их ног оно казалось плоским, скорее серым, чем голубым. Изредка вспыхивали гребешки пены, будто огоньки бакенов, и гасли, не докатившись до берега. Хорош был песок - плотный, розовый, спрессованный соленой водой. Следы на нем почти не отпечатываются; можно ходить невидимкой!
- Дедушка, ты ведь много плавал по дальним морям, - начинала Кайя. Теплый океан, наверно, битком набит рыбой? Жаль, что мы живем не там.
- Вот уж и нет! Никогда не завидуй чужим морям. И чужим землям тоже. Они совсем не так обильны, как тебе кажется. Посреди трех великих океанов Тихого, Атлантического и Индийского - есть обширные места, где пусто, как на ледяных просторах Антарктиды.
- Но ведь жизнь началась в море? Нам учительница говорила. Не все же рыбы перешли на берег и стали сухопутными зверюшками?
- Должно быть, все-таки очень многие. На суше теперь в двести раз больше живых существ, чем во всем Мировом океане. Так что ты ошиблась, стрекоза: самые богатые воды как раз северные! Стоит закинуть сеть на глубину пятнадцать метров, и она придет с уловом. А в тропических морях опускаешь грузила до ста метров, и неизвестно, что попадется. Мы живем там, где надо. На своем месте.
Проходит несколько минут, прежде чем Кайя хорошенько обдумает эти слова. Новые вопросы роятся в ее голове.
- Дедушка, а почему моря так называются: Белое, Черное, Желтое, Красное? Разве вода не везде одинаковая? Ты плавал по ним?
- Про все эти моря не смогу тебе объяснить, а в Красном, действительно, бывал и видел, как море однажды на глазах покраснело.
- Расскажи скорее!
- Вот, помнится, прошло наше судно. Баб-эль-Мандебский пролив в Красном море. Все спокойно, вода гладкая, яркого зеленого цвета, как молодая трава на лугу. А ночью вдруг поднялся ураган, да непростой, такого никогда мы и не видали прежде на морях! Это подул из пустыни Сахары "огненный ветер", самум. Он принес страшную жару и плотную пелену песка. К утру все внезапно утихло. Протерли глаза, вышли на палубу, солнце только что вставало, смотрим, - что за чудо?! Море вокруг стало багряным. Да и весь наш белый корабль в толстом слое красного песка. Наверно, так и возникло название.
- Как интересно! - восклицает Кайя.
Закат был в тот день удивительный, - будто мазнули яичным желтком по небу. Поверх же наклеили черные силуэты сосен. Трудно поверить, чтобы у воды был такой цвет. Однако чего не случается на белом свете!
Они любили сидеть у моря и говорить о нем.
- Море совсем не так просто, - говорил дед. - Оно живое, как небо. Видишь, сколько на небе туч и облаков? Их подгоняют то мощные ураганы, то легкие ветерки. И от этого у нас часто меняется погода. У моря тоже есть своя "погода". Свои подводные тучи и облака. Однажды мы попали в форменный водяной вихрь! Корабль толкало, как сани с крутой горы, пока нам не посчастливилось выбраться на тихое место.
- Как же не заметил капитан? Ведь у него была подзорная труба?
- Такое нелегко разглядеть и в подзорную трубу. Иногда бурлят только глубинные воды, а поверхность остается совсем гладкой. Видишь ли, от струи Гольфстрима постоянно отрываются огромные "кольца", километров пятьдесят в ширину. Они движутся, как потаенные водовороты. Заходят и к нам в Балтийское море.
- Хорошо, если бы их не было вовсе!
- Экая ты торопыга! Не знаешь всего, а уже говоришь. Конечно, "кольца" мешают судоходству; они путешествуют по океану иногда несколько лет, пока окончательно не рассеются. И от вихрей много неприятностей. Но зато они перебаламучивают море, поднимают к поверхности глубинные воды, богатые кормом для рыб. Когда космонавты видят на море изумрудно-коричневые пятна, они тотчас дают знать на Землю, и рыбаки спешат на лов.
Лодка
Август. На хлебных нивах связали первые снопы. А рыбаки готовятся снова выйти в море, чтобы ставить сети на пути рыбных косяков.
И вдруг - полная перемена. Кайя услышала спросонья, будто за стеной тикают часы: это из водосточного желоба падали капли. Значит, дождик мелкий или недавно начался. А утром выглянула в окно и удивилась: вся земля курится белой дождевой пылью, по двору шумят ручьи, и дедушка в черных блестящих резиновых сапогах с раструбами до самых бедер сгоняет метлой воду, как в сухую погоду подметал мусор.
Кайя тоже берет лопату, помогает делать водоотвод. Она не чувствует скуки или одиночества. Каждая минута ее существования чрезвычайно насыщена. Она подбирает в мокрой траве яблоки, сбитые ветром, их набирается полное решето: будут у мамы к обеду яблочные оладьи! Потом идет в лес за шишками для растопки. Тропинка теряется в дождевом тумане. Под ногами скрипит песок и мелкие камушки, воздух холоден, чист. Кайя сгребала шишки под высокими деревьями на бугорках, где всегда сухо, и даже сырой ветер сюда не залетал. Сосны, обутые в высокие сапоги из бледно-зеленого мха, похожи своими красноватыми стволами на сырые морковины, только что выдернутые из-под земли. Иногда наросты мха так густо облепляют нижние ветви, что чудилось: это лежат хлопья нетающего зеленого снега! Весь лес стоял в тот день по колено в воде, отовсюду сочилась влага, а у Кайи полная корзина сухих шишек.
Она присела на пень. Пасмурно, тихо. Тропинки скользкие и неслышные от иголок. Нагнулась пониже, чтобы разглядеть: что это за зеленые пушистые усы выглядывают из лужицы? Оказалось, будущая елочка. Стебелька еще совсем не видно, он как травинка, а иглы уже воинственно торчат в разные стороны двумя пучками. Ах ты, маленький Черномор!
А дождь по-прежнему пришивал косыми проворными нитями серое небо к земле. Солнца не найдешь, даже светлого пятнышка не осталось от него на небе.
И так шло день за днем всю неделю! Дожди неуловимо менялись на глазах у Кайи: то трусили мелко, ровно, так что остров стоял под белой кисеей; то вдруг роняли каплю за каплей с высоты, точно драгоценные камни, и ей хотелось собирать их с травы и листьев и складывать на какое-то певучее серебряное блюдо. Иногда дождь гудел на одной усыпляющей ноте, тогда Кайя спешила заснуть, чтобы утром спозаранку увидеть радугу, и чтобы один ее конец непременно опускался в самое море!..
Целыми днями слышно, как в сарае дед тюкает топориком. Уже давно, с самой весны, он ладит себе новую лодку.
- Лодку надо делать из ели, - говорит он Кайе. - Сосна дерево на вид жирное, смоляное, а морскую воду пропускает. Сухая же ель служит долго и исправно. Самое лучшее, - выловить весной целый еловый ствол, отбеленный морем до белизны.
В сарае пахло свежими стружками, из-под электродрели сыпалась струя сухих опилок.
Кайя видела, как рождалась лодка с самого начала. Они и чай пили с дедушкой часто тут же, за верстаком. Основной брус, киль, покоился на подпорках; с потолка на дно лодки упирались поперечные брусья-ваги. Чтобы "пришить" доски к бортам, деду пришлось просверлить одних дыр несколько тысяч!
- Раньше лодку шили можжевельником, - говорил дед. - И срезали его непременно осенью. Весенний не годился: у него волокно расслаивается.
Кайю изумляло: как ровные доски, если их положить одну на другую под определенным углом, вдруг создавали такие изгибистые борта?
Когда отец был свободен, он тоже помогал деду, и работа у них шла веселей.
- Что ты тут вертишься? - недовольно бормотал отец. Он капнул горячим варом на обшлаг куртки, прожег дыру (они с дедом смолили лодку), а Кайя попалась не вовремя на глаза. - Была бы мальчишкой, другое дело, тогда корабельная наука в пользу. А сейчас зачем? Качала бы лучше кукол. Или матери на кухне помогла.
- Пусть смотрит, - добродушно заступался дед. - Времена переменились. Неизвестно, что кому пригодится. Девочки тоже нынче строят корабли!
- А пуговицу пришить не умеют, - сказал отец, но уже не сердито, а с усмешкой.
Деда он слушал почтительно, никогда не повышал при нем голоса. Хотя был человеком суровым и не очень-то покладистым. Волосы у отца черные, с ранней проседью, падают на лоб, прикрывая глаза. Улыбается он редко, беглой скупой улыбкой. Если заговорит, то Кайя от радости и смущения становится косноязычной. Отвечает, а сама спотыкается на каждом слове, как маленькая. Иногда ей хочется совершить что-нибудь особенное - ради отца! Чтобы он похвалил ее. Дедушка для нее добрый товарищ и друг, а отец существо малопонятное. Но самое любимое и главное в жизни!
...Когда наконец лодка была спущена на воду, она поплыла между другими, обветренными и побуревшими, как белый лебедь среди утиц.
Неправда, что удивление покидает мир! Неудивительны лишь радио и телевидение, мы к ним быстро привыкли. Но остаются сказки, остается огромный живой мир. Способность удивляться заключена в самой природе человека, потому что это соединяет его со Вселенной. На море или в лесу под действием воздуха и света человек, очнувшись, как бы приходит в себя...
Лодка была полна тишины - никакого тарахтения мотора, даже не слышно плеска весел и скрипа уключин. Вода звенит едва-едва, легко, как от растопыренных пальцев, когда Кайя полощет ладонь за бортом.
Солнце все плотнее уходило за облака. Но пока лодка шла по проливу между берегом и Островком, не чувствовалось ни качки, ни ветра.
Дед в соломенной шляпе и босиком травит шкоты и выбирает галсы, то есть попеременно тянет подветренную и наветренную снасть. Парус, еще слабо натянутый, лениво дышит над водой, то опуская, то поднимая парусиновую грудь.
Вдали промчалась "Ракета" белой искрой.
- Нам бы такую скорость! - вздыхает Кайя.
Дед отзывается назидательно:
- Скорость, стрекоза, можно понимать по-разному. Когда корабль тонет, уходит под воду, это представляется бесконечным. Особенно долго тянутся последние секунды: погружается палуба, потом рубка, слышны треск, шум. И все это лишь одна секунда!
- Ты разве видел, как тонет корабль?
- Видел, - отозвался он, отворотившись.
Начал накрапывать дождь. Но редкие капли, казалось, сами собою высыхали на ветру. Теперь на береговом мысу издали был виден лишь полосатый столб маяка. А в открытом море, где-то за краем тучи, на солнечной полосе светло, сияюще, словно в полной неподвижности стояла далекая бригантина, одетая тремя парусами.
- А у бригантины, - поясняет дед, - две мачты.
При повороте парус свистнул тугим, почти одушевленным голосом, и встречная волна, разбиваясь о борт, взлетела белым факелом. Они очутились в окошке под светлым небом, море здесь словно посыпано блескучим битым стеклом.
Парус снова затрепетал и принялся часто, мелко бить в ладоши.
1 2 3