— Оставь меня в покое, Каркер! — А иногда с платком попадается и кошелек.
— Но ведь это значит красть!
— И в кошельках у богатых людей лежат не копперы, а шиллинги, кроны и золотые монеты, которые и делятся потом между товарищами, болван ты этакий!
— Да, — подхватил другой, — и тогда, показав нос полицейскому, удирают.
— А если попадешь даже в тюрьму, так что ж из этого? Там не хуже, чем здесь, даже лучше. Дают хлеба и картофельного супа, которыми наедаешься досыта.
— Я не хочу… не хочу! — повторял ребенок, отбиваясь от негодяев, швырявших его как мячик.
Грип, вошедший в это время в комнату, поспешил вырвать его из рук расходившихся мальчишек.
— Оставите вы его в покое?! — закричал он, сжимая кулаки.
На этот раз он действительно рассердился.
— Знаешь, — сказал он Каркеру, — я тебя нечасто бью, по уж если примусь, тогда…
Оставив свою жертву в покое, они проводили Малыша взглядами, которые ясно выражали, что за него снова примутся, как только Грипа не будет. А заодно при случае разделаются с ними обоими!
— Ты, наверно, Каркер, будешь сожжен! — проговорил Малыш не без соболезнования.
— Сожжен?..
— Да… в аду… если ты не перестанешь быть злым! Эти слова возбуждали насмешки шалунов. Но что вы хотите? Мысль о сожжении Каркера преследовала Малыша.
Все же теперь можно было опасаться, что заступничество Грипа не принесет ему счастья. Каркер и его приятели дали слово отомстить и Малышу, и его покровителю.
Собираясь в закоулках, самые отъявленные негодяи Ragged school совещались о чем-то, не предвещавшем ничего хорошего. Зато Грин усердно следил за Малышом, стараясь не покидать его надолго. Ночью он брал его к себе на чердак. Там, в этом жалком холодном помещении, Малыш был все же огражден от дурного обращения.
Однажды Грип пошел с ним на берег Солтхилля, где они иногда купались. Грип, умевший плавать, учил Малыша. Ах, с каким наслаждением он окунался в прозрачную воду: ведь по ней там, вдали, плавали красивые корабли, белые паруса которых исчезали постепенно за горизонтом!
Оба барахтались среди волн, с шумом ударявшихся о берег. Грип, держа ребенка за плечи, управлял его движениями.
Вдруг с берега раздались громкие крики, и появилась ватага оборванцев Ragged school.
Их было человек двенадцать, самых отчаянных, с Каркером во главе.
Они кричали и безумствовали, преследуя чайку с раненым крылом, старавшуюся спастись от них. Может быть, ей это удалось бы, если бы Каркер не бросил в нее камень, который и задел птицу.
Малыш так вскрикнул, словно удар пришелся по нему.
— Бедная чайка… бедная чайка! — повторял он. Страшная злоба охватила Грипа, и он, вероятно, расправился бы с Каркером, если бы не Малыш, бросившийся вдруг на берег:
— Каркер, умоляю тебя, оставь чайку!
Но никто его не слушал. Все смеялись. И пустились преследовать чайку, которая, переваливаясь с ноги на ногу, старалась укрыться за скалой.
Напрасные старания!
— Подлые… подлые!.. — кричал Малыш. Каркер схватил чайку за крыло и, взмахнув ею, подбросил кверху. Она упала на песок. Ее подхватил другой и бросил на камни!
— Грип… Грип, — молил Малыш, — спаси ее!..
Но было уже поздно. Каркер в эту минуту раздавил каблуком голову птицы.
Снова раздался, общий смех, подхваченный восторженными криками «ура»!
Малыш был вне себя. Его охватила бешеная злость; не владея более собой, он схватил камень и бросил им в Каркера, попав ему прямо в грудь.
— А! Постой же, ты за это поплатишься! — закричал тот.
И прежде, чем Грпп опомнился, Каркер схватил ребенка и потащил по берегу, награждая пинками. Затем, пользуясь тем, что его товарищи удерживали Грипа, он погрузил в воду голову Малыша, который рисковал захлебнуться. Высвободившись наконец из рук хулиганов, Грин кинулся к Каркеру, который при виде его поспешно убежал.
Волны увлекли бы с собой Малыша, если бы Грин не поспешил к нему на помощь и не вытащил его, почти потерявшего сознание, на берег.
После усердных растираний ему удалось наконец поставить Малыша на ноги.
— Идем, идем! — сказал он.
Но Малыш направился к скалам. Увидав раздавленную чайку, встал перед нею на колени и, вырыв яму в песке, похоронил птицу.
Не был ли он сам лишь бедной, покинутой птицей… подобно этой несчастной чайке!
Глава пятая. ОПЯТЬ RAGGED SCHOOL
Возвратясь в школу, Грип счел нужным обратить внимание О'Бодкинса па поведение Каркера и других. Не упоминая обо всех неприятностях, которые ему приходилось терпеть от них, он рассказал главным образом о дурном обращении и преследовании Малыша. На этот раз они дошли до того, что, не вмешайся он, ребенок погиб бы в море.
О'Бодкинс покачал головой. Ведь это, черт возьми, нарушает его отчетность! Не мог же он вписать в свою книгу отдельную графу для подсчета подзатыльников, а другую для ударов каблуком! Это все равно что складывать три гвоздя с пятью шляпами! Конечно, как директору О'Бодкинсу следовало бы обратить внимание на поведение своих подопечных, но так как он занимался в основном подсчетами, то и отпустил Грипа ни с чем.
С этого дня Грип решил не терять из виду своего любимца, никогда не оставлять его одного в большой зале, а уходя из дома, запирать в своем чердачном помещении, где ребенок был по крайней мере в безопасности.
Прошли последние летние месяцы. Настал сентябрь. Для северной области это уже зима, а зима в Верхней Ирландии — это непрерывный снег, буря, ветер, туманы, несомые к Европе атлантическими ветрами с ледяных равнин Северной Америки.
Суровое, трудное время для прибрежных жителей Галуея! Какие короткие дни и бесконечные ночи приходится переживать тем, у которых в очаге ни угольев, ни торфа. Не удивляйтесь поэтому, что во всей Ragged school, исключая, впрочем, комнаты О'Бодкинса, температура была очень низкой. Ведь чернила перестали бы быть жидкими, если бы О'Бодкипс не сидел в тепле. Ведь все его подсчеты замерзли бы, не будучи оконченными!
Это было, конечно, самое подходящее время ходить собирать по улицам все, что могло служить топливом. Печальный источник, надо сознаться, когда приходится довольствоваться сучьями, обвалившимися с деревьев, мусором, сваленным у порогов домов, да крошками угля в порту на месте выгрузки. Ребятишки с необычайным рвением занимались этой вынужденной жатвой.
Малыш тоже участвовал в этой трудной работе и каждый день приносил в дом немного топлива. Это ведь не милостыню просить! И худо ли, хорошо ли, а очаг теплился, распространяя удушливый запах гари. Школьники, продрогшие в своих лохмотьях, теснились у огня, — большие, конечно, поближе, в ожидании ужина, медленно закипавшего в кастрюле. Но что за ужин!.. Корки хлеба, полусгнивший картофель, кости с ничтожными следами мяса — отвратительный суп, в котором вместо бульонного жира плавали пятна сала.
Нечего и говорить, что Малышу никогда не было места у огня и на его долю не оставалось этой горячей жидкости, именуемой супом и раздаваемой старухой лишь самым большим. Они набрасывались на него, как голодные собаки, готовые из-за него кусаться.
К счастью, Грип уводил всегда Малыша в свою конуру, где делился с ним своей порцией. У него, понятно, никогда не теплился очаг, но, забравшись под солому и прижавшись друг к другу, им все же удавалось согреться и заснуть, а сон ведь лучше всего греет — так надо полагать по крайней мере.
Однажды Грипу удивительно посчастливилось. Он шел по главной улице Галуея, когда к нему подошел путешественник, направлявшийся в «Royal Hotel», и попросил его отнести письмо на почту. Грип исполнил поручение, за что получил новенький блестящий шиллинг. Конечно, это не представляло большого капитала, который можно было бы обратить в процентные бумаги! Нет, но он мог удовлетворить аппетит и Малыша, и свой. Он купил различной колбасы, которой хватило им на три дня и которой они лакомились потихоньку от Каркера и других школьников. Понятно, что Грип не намеревался делиться с теми, кто никогда не делился с ним.
Но что было особенно удачно в этой встрече Грипа с приезжим — это то, что достойный джентльмен, заметив его лохмотья, отдал ему свою шерстяную фуфайку, бывшую еще в прекрасном состоянии.
Но не думайте, что Грип оставил ее себе! Нет, он помышлял только о Малыше и радовался при мысли о том, как ему будет в ней тепло.
— Он будет в ней, как овца в шерсти! — говорил себе добрый малый.
К тому же джентльмен был так толст, что его фуфайка обошла бы два раза вокруг тела Грипа, а по длине укутала бы Малыша с головы до ног. Итак, выгадывая в длину и ширину, можно было приспособить ее для обоих. Просить старую пьяницу Крисе перешить фуфайку было бы, конечно, равносильно тому, чтобы заставить ее отказаться от ее трубки. Поэтому Грип, запершись на своем чердаке, принялся за работу. Вскоре смастерил для Малыша прекрасную шерстяную куртку. Себе же сделал жилет, а это уже что-нибудь да значило!
Нечего и говорить, что куртка надевалась Малышом под лохмотья, чтобы никто не подозревал о ее существовании. Иначе одежду скорее обратили бы в клочья, чем оставили ему.
После продолжительных октябрьских дождей ноябрь разразился ледяным ветром. Улицы Галуея покрылись толстым слоем снега. Все страшно мерзли в Ragged school, и очаг, как и желудок, который тоже ведь очаг, сильно нуждались в топливе.
Оборванцам приходилось, несмотря на снежные заносы и ледяные ветры, разыскивать на улицах и дорогах все необходимое для школы. Теперь оставалось только ходить от дверей к дверям. Приход делал для бедных все, что мог, но ему приходилось помогать слишком многим и кроме школы.
Дети выпрашивали милостыню у каждого дома и лишь иногда встречали довольно радушный прием: чаще они вызывали только озлобление, и их грубо выпроваживали, посылая вслед угрозы. Приходилось поневоле возвращаться с пустыми руками.
Малыш принужден был следовать примеру остальных. Но, когда он останавливался перед домом и ударял молотком, ему всегда казалось, что удар этот больно отдается в груди. И вместо того чтобы протянуть руку и просить подаяние, он спрашивал, не нужно ли исполнить какое-нибудь поручение. Поручение пятилетнему-то ребенку! Всем известно, что это значит, и в ответ ему иногда выбрасывали кусок хлеба, который он и брал со слезами на глазах. Что поделаешь, когда мучит голод!..
В декабре стало очень холодно и сыро. Снег шел все время большими хлопьями. В три часа дня приходилось зажигать газ, но желтоватый свет рожков не проникал сквозь густой слой тумана. Нигде ни экипажей, ни тележек. Лишь изредка какой-нибудь прохожий спешил к своему дому. Малыш с красными от ветра глазами, с оледенелыми лицом и руками бежал, стараясь потеснее завернуться в покрытые снегом лохмотья.
Наконец тяжелая зима кончилась. Первые месяцы 1877 года были менее суровы. Лето настало довольно раннее, и с июня началась сильная жара.
Семнадцатого августа Малышу, которому было в то время пять с половиной лет, удалось набрести на находку, имевшую самые неожиданные последствия.
В половине восьмого вечера он шел по переулку, ведущему к Кледдегскому мосту, и направлялся в Ragged school — поиски еды за весь день у него не увенчались успехом. Если у Грипа не окажутся припрятанными корки хлеба, им придется обойтись без ужина. Такое случалось, впрочем, нередко, и рассчитывать есть ежедневно, да еще в назначенный час, было бы излишней роскошью. Что так делается у богатых, ничего не значит — средства им это позволяют.
«Но бедняк ест, когда может, а когда не может, то и совсем не ест!» — говорил Грип, привыкший утешаться философскими изречениями.
Шагах в двухстах от школы Малыш вдруг споткнулся и растянулся во всю длину. Нет, он не ушибся, но, падая, увидал какой-то предмет, о который, очевидно, и споткнулся и который теперь покатился вперед. Это была толстая бутыль, к счастью, не разбившаяся, иначе он мог бы сильно порезаться.
Ребенок, встав, начал оглядываться и нашел скоро бутылку, она была закупорена простой пробкой, которую, конечно, нетрудно было вынуть, что Малыш и сделал. Ему показалось, что бутылка была наполнена спиртом.
Значит, на этот раз можно было быть уверенным в хорошей встрече по возвращении в школу.
На улице не было ни души, никто не мог его заметить, а до школы оставалось не более двухсот шагов!
Но тут у него мелькнула мысль, которая, пожалуй, никогда не пришла бы в голову ни Каркеру, ни другим школьникам. Эта бутылка ему, Малышу, не принадлежала! Она не была ни подаянием, ни выброшенным по негодности предметом, а была кем-то потеряна. Конечно, ее владельца не так легко найти, но, во всяком случае, совесть не позволяла Малышу считать ее своей. Он сознавал это инстинктивно, так как никогда ни Торнпипп, ни О'Бодкинс не разъясняли ему, что значит быть честным. Но есть, к счастью, детские сердца, в которых понятия о честности зарождаются сами по себе.
Малыш, не зная, что делать, как поступить со своей находкой, решил посоветоваться с Грипом. Тот уж сумеет вернуть ее по принадлежности. Главное затруднение состояло в том, чтобы пронести бутылку на чердак, не возбудив внимания школьников, которые, конечно, и не подумают возвратить ее владельцу. Еще бы — водка!.. Ведь это не простая находка! За ночь в ней не останется и капли… Что же касается до Грипа, то в нем Малыш был уверен как в себе самом. Он не прикоснется к водке, спрячет бутылку в солому, а на другой день будет везде расспрашивать, чтобы узнать, чья она. Если понадобится, они будут ходить от дверей к дверям, наводя справка, так как это будет не выпрашивание милостыни. Малыш отправился домой, стараясь изо всех сил спрятать получше бутылку, которая все же порядочно выдавалась под его рубищем.
Но, как нарочно, когда он подошел к дверям приюта, вдруг выбежал Каркер и чуть не сшиб его с ног. Узнав Малыша и видя, что он один, Каркер схватил его, намереваясь отплатить ему за вмешательство Грипа на солтхилльском берегу.
Почувствовав бутылку под его лохмотьями, он грубо вырвал ее у него.
— А это что? — вскричал он.
— Это!.. Это не твое!
— Так твое, значит?
— Нет… и не мое!
И Малыш хотел оттолкнуть Каркера, который одним ударом отбросил его далеко от себя.

Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":


1 2 3 4 5 6